Инспекторы принимали посетителей за стойкой, их было трое. Пожилой, очень смуглый мексиканец с пышными усами. Белая женщина лет тридцати пяти в очках, очень некрасивая и бесформенная, похожая на беременную белую мышь. И небольшого роста пуэрториканец лет сорока, который гонял во рту зубочистку. Он освободился первым, и, хотя мне инстинктивно не нравятся люди с зубочистками во рту, я двинулся к нему.
— В очередь! — не вынимая зубочистку, рявкнул пуэрториканец. — Начинайте приучаться к порядку!
Тут я понял, что делал смуглый парень, который торчал в полном одиночестве прямо в центре зала. На нем была мятая майка, волосы были закрыты косынкой с изображением американского флага. Парень был здесь уже не впервые, поэтому знал, что ждать надо на почтительном расстоянии. Он стоял в расхлябанной, почти вызывающей позе, плечи у него были покрыты татуировками. Я потом, пока стоял за ним, успел их рассмотреть: на одном плече был краб, на другом — красавица, прикрывшая лицо веером, так что виден оставался только один кокетливый глаз. При малейшем движении оба образца изящного искусства оживали: краб шевелил клешнями, а красавица начинала обмахиваться веером. Говорю же, это были настоящие музейные экспонаты!
— За мной будешь, братишка! — сказал ценитель живописи. — Кубинец?
Я кивнул.
— Они нас тут за людей не считают! — громко, чтобы все слышали, заявил парень. — Я хожу сюда уже месяц. Всё, что мне предлагают — это собирать их пакеты с мусором или убирать их объедки со столов. Не знаю, зачем надо было менять одну тюрягу на другую?
Я чувствовал себя неловко. Все трое инспекторов оторвались от своих бумаг и смотрели на нас: мексиканец с мягким неодобрением, пуэрториканец — с откровенной враждебностью. Если бы у него был пистолет и такое право, он бы уже уложил нас на каменные плиты и сейчас застегивал наручники. Про белую мышь я не понял — стекла ее очков отсвечивали, и глаз видно не было.
Вступать в дискуссию я не хотел, просто молча встал в очередь. Теперь освободился мексиканец, и тот парень вразвалочку двинулся к нему. «Только бы мне досталась женщина!» — подумал я. Но та занималась пожилой, глуховатой гречанкой, которая пришла с сыном. Ей приходилось всё не только переводить, но еще и кричать по три раза. А пуэрториканец — мне всегда везет на такие вещи — уже быстренько спровадил своего посетителя и теперь ожидающе смотрел на меня.
Я подошел и назвал свое имя (меня уже тогда звали, как и сейчас — Пако Аррайя). Инспектор сделал вид, что не разобрал его, попросил мою грин-кард и положил ее на стол перед собой. Потом достал из крутящегося стеллажа мое досье, вынул анкету с фотографией и начал ее изучать. Очень скоро он ухмыльнулся и ловко перекинул зубочистку из одного уголка рта в другой.
— Вы освободились из тюрьмы в Сантьяго? — и через паузу добавил. — Сэр!
Он явно собирался поразвлечься за мой счет. «Сэр» нужен был, чтобы к нему потом нельзя было придраться. Еще один момент: он обратился ко мне на английском языке, на котором он говорил с акцентом, вместо того чтобы общаться на нашем общем родном испанском. Инспектор-мексиканец говорил с тем кубинцем по-испански.
— Вы же умеете читать? — ответил я.
Мой тон означал, что ссоры я не ищу, но и в обиду себя не дам.
— А вы умеете читать? По-английски?
— Умею.
— Тогда читайте!
Он бросил передо мной на стойку машинописный листок, заверенный в муниципалитете города Сан-Франциско.
Некий американский гражданин кубинского происхождения прочитал о массовом приезде соотечественников и был готов взять на работу трудолюбивого семейного человека, вырвавшегося из-за железного занавеса. Работодателя звали Энрике Мендоса, и у него был ресторанчик «У Денни» на выезде из Сан-Франциско. Он собирался купить лицензию на второе заведение у той же ресторанной сети. Заправлять там должен был его сын, а для нового работника могло найтись занятие и в конторе, и в зале — в зависимости от способностей.
— Что, братишка, предлагают метлу в руки? — повернулся ко мне мой товарищ по несчастью и расхохотался.
Теперь уже все присутствующие смотрели на меня. Кроме пуэрториканца — он пристально глядел на кубинца. Таким образом он подчеркивал, кто здесь главный, хотя и не возражал против подобных реплик. Для спектакля, который он разыгрывал, его такой партнер устраивал.
— Разумеется, это предложение не совсем для вас. Там придется работать руками. А вы ведь, — пуэрториканец снова заглянул в мою анкету, где было сказано, что я учился в университете, — хотите работать головой? Сэр!
Весь яд был в слове «сэр».
На самом деле, такое предложение было для нас подарком небес. Это была реальная работа, далеко от Флориды, где среди массы кубинцев риск проколоться был всё же велик. Сан-Франциско был университетским городом, а мне в любом случае хотелось получить американский диплом. Не говоря уже о том, что это было чистое предложение, не имевшее никакого отношения к Конторе. И еще одно, хотя это глупость. Уточняю для тех, кто далек от испано-язычного мира: Пако — уменьшительное от Франсиско. Жить в городе, носящим имя моего небесного покровителя, показалось мне знаком судьбы.
Я мгновенно прокрутил всё это в голове, но сейчас это было только фоном. Главным была неприкрытая провокация со стороны инспектора. Я не собирался на нее поддаваться.
— Если мы примем это предложение, — подчеркнуто вежливо произнес я, — когда нам нужно будет ехать в Сан-Франциско?
Я не хотел соглашаться, не поговорив — даже чисто формально — с Ритой. Она и так, с тех пор, как мы перебрались в Штаты, чувствовала себя довеском. Здесь разговаривали только с главой семьи.
— Кто это мы? — не упустил случая пуэрториканец. — Кто должен принять решение?
— Мы с женой, — ответил я, уже понимая, куда он клонит.
— Вы с женой? — медленно повторил инспектор. — М-м, мне показалось, я разговариваю с мужчиной.
Пуэрториканец перекинул зубочистку в середину рта и теперь играл ею на языке. Вы никогда не замечали, что, в сущности, мы иногда выставляем на всеобщее обозрение отвратительный внутренний орган — розовый, бесформенный, покрытый слизью?
— Не жди от них ничего хорошего, приятель! — громко сказал кубинец, приподняв майку и почесывая загорелый, без татуировок, живот. — Прибивайся к своим!
— Если у вас есть деньги, — ответил, наконец, пуэрториканец на мой вопрос, — вы можете ехать хоть сейчас.
У нас с Розой было восемьдесят два доллара шестьдесят центов плюс талоны на питание на неделю вперед.
— А если нет, будете ждать, пока вам оформят чек, — продолжал он. — Хотя вообще, если я могу дать вам совет, в этой стране деньги принято зарабатывать, а не просить! Сэр!
Он уже не ждал ответа. Его усмешка так и приглашала меня дать ему в морду. Он знал, что этого не случится.
— Ты, мелкий вонючий сукин сын! — не выдержал я. — Ты-то сам приехал сюда на «Мэйфлауэр»?
Я не думал, что курс страноведения в Балашихинской лесной школе пригодится мне так скоро.
Теперь все смотрели на нас, уже оставив свои дела. Гречанка громко теребила сына, видимо, требуя, чтобы он объяснил ей, что происходит. Кубинец прилег плечом на стойку и откровенно наслаждался зрелищем — но он был на моей стороне. Разговаривавший с ним инспектор-мексиканец осуждающе смотрел на своего коллегу.
— Я попрошу всех вести себя в рамках! — неожиданно звучным голосом произнесла белая мышь.
Видимо, она там была старшей. Но на чьей она была стороне, было для меня по-прежнему непонятно.
— Имейте в виду, это приглашение не именное, — женщина повернула голову ко мне. — И есть масса желающих поехать туда вместо вас.
Корпоративная солидарность оказалась сильнее. Хотя, возможно, она не слышала всего нашего разговора. Получив поддержку, пуэрториканец осмелел.
— Я напишу рапорт об оскорблении офицера иммиграционной службы, — заявил он. — И задержу вашу грин-кард!
Она по-прежнему лежала перед ним на столе. А без нее я был никем.
— Верните мне мою карту! — потребовал я, перегнувшись через стойку и пытаясь схватить ее.
— Я аннулирую ее!
Пуэрториканец открыл ящик стола и смахнул карту туда.
— Говорил тебе, держись своих! — снова встрял кубинец. — Дождись меня у выхода, мои друзья помогут тебе с работой!
Я уже не слушал его. Пуэрториканец с прежним наглым выражением лица жевал зубочистку — он наслаждался тем, как я усугубляю свое положение. Я одним движением перемахнул через стойку. Противник пытался подняться, но он сидел в кресле на колесиках, которое поехало назад. Я сам помог ему встать. Я схватил его обеими руками за рубашку, поднял с кресла и с силой притянул навстречу своей голове. Я научился этому в день, когда оказался в общей камере тюрьмы в Сантьяго. Он хотел напомнить мне, что я сидел на нарах? У него получилось!
