23
Было уже поздно, мне очень, очень хотелось поскорее вернуться в Калниене, и все-таки я не мог уехать из колхоза, не проверив кое-каких фактов.
Я узнал, где живут те три девушки, работающие на животноводческой ферме, которые нашли труп. Поехал к Рите — она жила всех ближе.
Мне посчастливилось застать ее. Правда, она спешила на репетицию хора в колхозный клуб, и я пообещал отвезти ее на машине. Достав из кармана камешек я повертел его перед глазами Риты.
— Вы никогда не видели раньше эту штучку?
— Нет. А что это? Какое-то украшение, только — ой, какая страшная рожа!
— Жаль, — сказал я и спрятал камешек в карман. Заворачивать его по всем правилам в платок или мягкую бумагу не имело смысла: у маленьких Смилтыней камешек, без сомнений, уже столько ходил по рукам, что искать на нем нужные отпечатки пальцев было бы бесполезно. — Ну тогда расскажите мне, Рита, еще раз все по порядку, не спеша, не пропуская ни одной мелочи: как вы днем третьего октября увидали мертвого Ванадзиня, как поехали обратно и что делали потом...
Девушка стала рассказывать. Теперь она не волновалась, как в тот день, и рассказывала обо всем действительно неторопливо и обстоятельно. Особенно насторожился я к концу рассказа.
— Ну, и... первым, кого мы увидели у фермы, был Клява. Он...
— Простите, — перебил я. — Не могли бы вы рассказывать дальше еще подробнее? Опишите, как выглядел Клява, в каком он был настроении. Попробуйте вспомнить каждое его слово!
Рита удивленно посмотрела на меня, подумала и сказала:
— Клява?.. Он как раз возился с дверью, чинил ее. Мне еще запомнилось, он был какой-то странный, раздраженный... Еще когда мы только собирались ехать за жмыхами, он велел Сподре придержать доску, пока он завинтит шуруп, а доска выскользнула у нее из рук, и он стал ругаться. Вообще он нас никогда не ругал, если у нас что-то не получалось.
— Хорошо. Дальше!
— Ну и вот... Мы, значит, подъехали, выскочили из телеги и все наперебой стали рассказывать о том, что увидели у дороги. Клява сперва ничего, только ворчал про себя что-то, переспросил, мертвый ли тот человек... Потом обронил вроде так, невзначай: «Надо же что-то делать!» — только, наверно, еще не придумал что. Поднял молоток, который перед тем бросил в траву, и давай заколачивать в дверь гвоздь. А мы как дуры топчемся вокруг него, глаз не сводим, ждем, что ж он такое придумает, — как будто у самих нет головы на плечах... Тем временем наша лошадь, наверно, почуяла, что ее оставили без присмотра, и пошла себе; я схватила вожжи, а Инта говорит: «Да привяжи ты ее!» Ну, я поехала к коновязи... А Клява все заколачивает этот гвоздь. Я привязала лошадь, и мы стали говорить с девушками. Сподра считала, что надо позвонить Дамбиту. На ферме телефона нет, я опять бросилась лошадь отвязывать. Тогда Сподра — она у нас самая рассудительная, не так-то легко теряет голову — напомнила что у Клявы же есть велосипед... И тут как раз сам Клява, ведя за руль свой велосипед, большими шагами подошел к нам и давай кричать, как же это, бросили в лесу раненого человека, может, ему еще помочь можно. Чего мы тут стали, раскудахтались, как куры. Вскочил на велосипед и куда-то уехал... Нам стыдно стало, что сами не подумали о помощи. Очень стыдно стало! И тут мы увидели — Ян Земит идет: он спросил, что случилось, мы рассказали и вместе с ним поехали на то место. Лошадь вовсю нахлестывали... И все равно — поздно оказалось! Земит помог нам отвезти Ванадзиня в медпункт...
— Все понятно, спасибо, — сказал я. — Еще два-три вопроса. Когда вы там привязывали и отвязывали лошадь и разговаривали с девушками, в тот момент вы могли видеть Кляву?
— Нет, — ответила девушка уверенно, — коновязь же находится на другом краю фермы.
— А если бы, скажем, в ту минуту Клява с кем-нибудь разговаривал, вы бы услышали?
— Нет. Если б очень громко кричали, тогда...
— Последний вопрос: подъезжая к ферме, вы не видели, чтобы подходил или уходил какой-нибудь человек?
— Нет. Никого не видели.
— А что, там открытое место?
— Да... Только у самой фермы есть овражек, поросший ольхой... Там речушка течет... А так все открыто! Нет, нет, никто не подходил, никто не уходил!
Исполняя обещание, я довез Риту до клуба. Она гордо вышла из машины, огляделась, видят ли люди, с какой помпой ее сюда доставили.
Поздно вечером я вернулся в Калниене. Вряд ли уже было бы прилично зайти к Айе или вызвать ее на свидание. Я глянул на старого моряка на картине; он усмехался, словно желая сказать: «Интересно, в какие часы встречаться прилично и когда, по обывательскому кодексу приличий, начинается неприличное время?»
Я засмеялся и позвонил Айе. Долго никто не подходил к телефону, потом кто-то взял трубку, и меня ошарашил мужской голос, вялый и неприятный (определенно неприятный, даже противный):
— Алло... Алло! Кто это там? Говорите, пожалуйста!
Молчание. Я не отвечал, удивленный, смущенный и даже убитый. За что? У Айи гость? В такой «неприличный» час?!
Потом я расслышал голос Айи — далеко, далеко:
— Ну спроси же, кто у телефона!
— Никого нет, — ответил мужчина.
— Тогда положи трубку! — Это была опять Айя.
Гудки в трубке.
— Что за черт! — произнес я вслух. Мой взгляд встретился с глазами старого моряка на картине. По-моему, он смеялся:
«Хе-хе-хе! Вот так номер! Да ты, Берт, никак ревнивый?»
«Тебе, как другу, могу сознаться: да! Чертовски ревнивый!»
«Пока ты отсутствуешь, твою Пенелопу, кажется, развлекает какой-то юноша, которого не отрывают и не гоняют черт те куда в любое время дня и ночи...»
Зазвонил телефон. Неужели Айя? Ну, теперь спокойствие! Я подошел не спеша.
— Да?
— Берт! Это ты только что звонил?
— Н-нет... А что?
— Почему ты так мямлишь? Очень занят, что ли?
— Да. Только что забежал домой переодеться и хотя бы выпить чашку кофе. Очень устал, а через полчаса надо опять мчаться... как гончему псу... Тебе угодно было так выразиться. Зато тебе, я надеюсь, живется неплохо: домашний уют, друзья заходят, развлекают... Ладно, не будем об этом!
— Берт? Ну зачем ты так? Не сердись, я тебя очень прошу!
— Что ты, мне даже сердиться некогда.
— Мне нужно тебя повидать.
— Только не сейчас!
— Хорошо, я понимаю... Пожалуйста, позвони мне, когда хоть немного распутаешься с делами! Да?
— Угу. Извини, но сейчас — спокойной ночи!
Я бросил трубку и сейчас же мысленно обругал себя ослом. Лгал, грубил, сам же отказался встретиться и немедленно все выяснить... Осел бестолковый, упрямый осел!
Я сел в свое спальное кресло и с яростью огляделся. Опять на глаза попался насмешливый моряк, единственный мой собеседник в этой обители.
— О женщины! — вскричал я презрительно. — Вот уж непонятные существа!
«Продолжай в том же духе», — ответил моряк.
«А Теодора? Зачем ей понадобилось изображать обморок?»
«Разве Айя похожа на Теодору?»
«Теперь ты набиваешься Айе в защитники! А кто у нее сидит сегодня вечером? Почему она ни словом не обмолвилась о своем позднем госте?»
«Кто сидит? Да, да! Конечно! С помощью твоего метода это легче всего выяснить».
«А как бы ты поступил на моем месте?»
«На твоем месте я бы просто-напросто спросил Айю, кто и зачем у нее сидит».
Я огорченно отвернулся от старого насмешника, превратил свое кресло в кровать и лег. Потом взял диковинный камешек, который забрал у братишек Смилтыней, и стал рассматривать его. Хитро прищуренные, косые глаза... Какой тайной владеет этот безобразный божок? Поможет ли он мне раскрыть ее? Или из-за него все еще больше запутается?
Наутро я пошел к прокурору докладывать о ходе следствия. Вначале мы обсудили ряд чисто теоретических вопросов, потом я рассказал о вчерашних событиях. Показал странный зеленый камешек и рассказал как он попал ко мне.
Друва, как клещами, зажал камешек своими короткими, сильными пальцами, повертел и спросил:
— Не была ли в него продета цепочка или, может быть, шнурок?
— Ребятишки рассказывали, что была нитка, но они ее потеряли.
— Это куриный бог! — объявил прокурор. — Так он называется по-русски.
— А почему? — В моем тоне, наверно, было больше удивления, чем мне хотелось бы выразить.
— Почему куриный бог? Прошлое у него более прозаическое, чем настоящее, — улыбнулся Друва. — В прежние времена такие камешки с естественно образовавшимся отверстием — именно так: естественно образовавшимся, а не искусственно просверленным, считались у суеверных людишек весьма сильными талисманами, которые предохраняют от всяких напастей не отважных воинов или красавиц, а именно кур. Такие камешки вешали в курятниках. Понятно?
— Понятно, а...
