Хозяин кабинета, взявшись толстыми пальцами за край столешницы, легко придвинул себя и кресло вплотную к столу. Водрузил на него локти, показав при этом намокшую под мышками рубашку.
Сцепил пальцы (безымянный палец правой руки украшало обручальное кольцо) в замок и положил на него круглый мягкий подбородок. На кистях и запястьях, обнажившихся спавшими манжетами рубашки, блекло синели татуировки, которые явно когда-то пытались вывести.
— Удостоверение можете не показывать, — милостиво разрешил директор. Лицо его было холеным, гладко выбритым, однако несколько обрюзгшим, с небольшими мешочками под глазами — не иначе, хозяин этого лица и кабинета в свое время бухал не по-детски. — Верю вам, как родной. А с молодым человеком мы уже знакомы, корешки, считай, виделись тут как-то, за жизнь терли… Чему обязан таким счастьем?
Тон хозяина можно было назвать игриво-дружелюбным с примесью издевки.
— Разговору, — кратко бросила Гюрза и повернулась:
— Виктор, возьми два стула, вон там, у шкафа, принеси сюда. Мы вас ни от чего важного не отвлекаем, Борис Алексеевич?
— Да вы же ненадолго. Э-э… простите за информированность, знаю о вас немало, но из имен помню только кличку. Неудобно даму погонялом…
— Можете и по кличке. Мне она нравится. На «вы» и по кличке. Выйдет даже забавно. А можете и Гюзель Аркадьевной величать.
Директор пожевал губами, будто пробуя необычное имя на вкус. И, похоже, остался недоволен. Но промолчал.
Виктор притащил стулья, пронеся их мимо предусмотренных для гостей низкого кожаного дивана у одной стены и двух кресел, тоже низких, у другой, и поставил их у стола.
— Разговор наш как будет: неофициальный или протокол начнете рисовать? — поинтересовался Борис Алексеевич, когда незваные гости уселись.
— Ну что вы, какой протокол, господь с вами, — очаровательно улыбнулась Юмашева. — Если протокол, так мы людей в отделение вызываем, повесткой, все честь по чести… нет, просто у моего коллеги, — она кивнула на своего спутника, — имеется к вам несколько вопросов. Пустяковых.
— Опять двадцать пять, — горестно вздохнув, Борис Алексеевич оторвал подбородок от сцепленных рук и сел подчеркнуто прямо. — Гюзель Аркадьевна, я ведь уже объяснял вот этому товарищу, что подобные вопросы не ко мне. Скрывать не буду, кое-какие связи в так называемой преступной среде я имею — нынче ведь никакой бизнес без этого не обходится, бандиты там, пацаны всякие… Но то ведь простые бандиты, шушера, и до Марьева им дела нет. Мне, кстати, тоже. Мой бизнес, тьфу-тьфу-тьфу, с депутатскими делами рядом не лежит. Так что извиняйте. Не по адресу обратились.
Только сейчас Виктор понял, какую тактическую ошибку совершил в прошлый раз. Куда ни сядь — на диван или в кресло, — будешь ниже человека за столом. И маленькое психологическое преимущество сразу же оказывается на стороне хозяина. Когда смотришь снизу вверх, это отнимает уверенность — и наоборот. Сейчас они приступали к беседе на равных. В смысле, на одном уровне.
— Жаль, — протянула Юмашева. — Я-то надеялась, что вы поможете. Ну да бог с ним, с Марьевым. Поговорим о другом. Ведь не гоните нас, да?
— Что вы, что вы! — всплеснул руками Борис Алексеевич. — Вы мои гости. Раз уж заехали… Вот только не знаю, что вам предложить из напитков, Гюзель Аркадьевна? Впрочем, вон бар, молодой человек… м-м… Виктор, если не ошибаюсь, может посмотреть там, выбрать. Если насчет кофе или чая только скажите, распоряжусь.
Увидев, что гостья достала сигареты, Борис Алексеевич пододвинул пепельницу, услужливо чиркнул встроенной в нее зажигалкой. И снова возложил подбородок на сложенные в замок руки.
— С напитками подождем. Скажите мне лучше, Борис Алексеевич, как торговля? — успокаивающим, почти медовым голосом начала разговор Гюрза.
— Неважнецки, — пожаловался Борис Алексеевич. — Денег ни у кого нет. Кризис до сих пор расхлебываем.
— Нашу машину не уведут, Борис Алексеевич, пока мы тут с вами разговоры беседуем?
— Обижаете, Гюзель Аркадьевна, — когда он начинал говорить, ему приходилось отрывать подбородок от сцепленных рук. Сказав, что хотел, он вновь опускался на «замок».
— На вашей территории по машинам не работают? А, Борис Алексеевич? Ну а вдруг залетные, неуправляемые или малолетки начинающие…
Виктор, молча сидящий рядом, недоумевал, чего добивается майорша. Не искренне же беспокоится о его, Викторе, машине!
— Не волнуйтесь, Гюзель Аркадьевна. Сядете в то же авто, — заверил хозяин кабинета, который пока еще терпения не потерял.
— Честное слово?
— Честное. Как говорится в криминальной среде — гадом буду.
— А если все же уведут, Борис Алексеевич? — продолжала медословить Гюрза. — На милицию ведь надежды нет. На ваше слово можно положиться? Вот я, например, если дам слово, то держу его. В лепешку расшибусь, а сдержу. Вы это должны знать — в силу своей «информированности».
Все положу на то, чтоб выполнить обещанное…
— Что-то я вас, Гюзель Аркадьевна, не понимаю. К чему вы ведете?
Директор ощутил неуют. И, быть может, не только от странного разговора, но и от взгляда собеседницы, который поначалу праздно перебегал с предмета на предмет, а теперь буквально вонзился в директорские зрачки… Хотя нет, не в зрачки она смотрела. В мочку уха. И взгляд казался похожим на хирургический скальпель. Хорошо поставленный оперский взгляд. А директор давно не встречался с операми. Утратил сноровку, разучился «держать» такие взгляды. Да и как удержишь, если в глаза не смотрит?..
— Так вот. — Ее голос изменился, похолодел, зачерствел. — Я не один год зарабатывала себе репутацию, заработала и дорожу ею. Если я дам слово да еще в присутствии третьего лица, то, как думаете, Борис Алексеевич, могу я его не сдержать, могу испоганить многолетние усилия?
— Хоть убейте, не пойму, о чем это вы. Ну, допустим, можете. То есть, я хотел сказать, не можете… В смысле, если слово дадите — то сдержите.
Верю. Вы удовлетворены? А то мне ехать скоро.
Гюрза наклонилась вперед и тем же тоном, холодным, как ледяная глыба, продолжала, будто и не слышала ответа:
— Я тебе, Болек (директор вздрогнул, услыхав свою кличку), сейчас дам слово, что не слезу с тебя, пока не раздавлю, как этот окурок. — О стеклянное дно пепельницы расплющился белый фильтр «Салема». Голос Гюрзы, оставаясь тихим, звучал теперь как удары молота по наковальне, взгляд, словно бы консервным ножом — банку, вскрывал череп собеседника. — Я лишу тебя всех этих прелестей: кондиционеров, тачек, секретарш. Ты у меня сядешь, хоть на год, хоть за хулиганку по двести шестой, но сядешь. И уже не выйдешь.
Я сделаю так, что твои дружки очень скоро узнают, что ты стучишь мне. Лично мне. Давно и качественно. И может быть, ты даже не успеешь сесть.
Еще — я натравлю на тебя всех своих оперов.
У меня много друзей, которых стоит только попросить. Ты понял, Болек? Я дам тебе сейчас слово и уйду. И все! И потом, хоть в ногах у меня валяйся, назад я его не возьму. Так давать слово или нет?
— Что вы от меня хотите? Я не у дел! — уверенность, а точнее, припудренная наглость сошла туда же, куда и румянец на щеках. Руки, уже расцепленные, лежали на столе, ерзая по нему.
— Немного. Кто тебе сообщил, что Марьев больше не жилец?
— Ну, это… По телику же передавали…
— Не гони, да?! — впервые за все это время Юмашева повысила голос. — Я спрашиваю, кто тебе брякнул об этом до убийства?
— Я не… Откуда вы?..
— Болек, Болек, — Юмашева вдруг успокоилась и вальяжно откинулась на спинку. Произошла мгновенная смена эмоциональной окраски разговора, отчего Болек занервничал еще больше. — Ну что ты словно ребенок, право слово. Кое-кто оказался поумнее тебя. Шепнул мне на ушко, как ты хвастался своей «информированностью». Но кто тебе на ушко шепнул, а? И только дешевых номеров со мной прокручивать не надо — «не у дел, не знаю, я честный бизнесмен». Я уйду, а потом вернусь и выпотрошу тебя быстро и с удовольствием.
Ты мне все скажешь, но от отсидки не уйдешь, потому как я слово-то свое нерушимое дам… Ну?!
— Коньяку из бара… можно, я?.. — Директор покинул кресло. Вроде бы был он парнем рослым, но теперь почему-то казался маленьким, похожим на колобка.
— Мне некогда, — Гюрза тоже поднялась. — Как и тебе. И на работе я не пью. Так что всего хорошего, Борис Алексеевич.
Борис Алексеевич махнул рукой и снова опустился в кресло. Увы, он понимал, что Гюрза не блефует. Как бы ей ни нужен был человек, не по делу ляпнувший про Марьева, она действительно может взять и просто так уйти. Ни с чем. Мол, лажово провела допрос и не выведала нужную информацию — ну и пес с ней… Но понимал он и то, что она слово сдержит. И доставшееся с таким трудом директорское кресло уплывет навсегда. Вместе с его директорской задницей. А эта падла Гюрза через денек-другой найдет другого, кто тоже слышал от Тенгиза про заказуху депутата и кто молчать не будет…
