Ознакомительная версия.
– Толя, какая охота? Если бы на тебя началась охота, это означало бы, что тебя хотят убить. Но ты жив.
– Послушай, а не могло наше ночное путешествие на кладбище быть связано с тем, что убили Лару?
Он сначала сказал, а потом уже подумал. И решил, что сморозил глупость. Марк пожал плечами.
– Я не думал об этом… На самом деле, причем здесь Лара? – извиняющимся тоном пробормотал Концевич. – Но все, что происходит в последнее время ужасного, непонятного, связано со мной – это и объединяет все события последних дней. Появление Веры, отсутствие Веры в гробу, труп какого-то мужчины, мои ночные похождения и, наконец, смерть Лары.
– Скажи, Толя, у Нольде, врача-гинеколога, которого ты видел в больнице в тот день, когда умерла Вера, был сын? Тебе что-нибудь об этом известно?
– Да откуда я знаю, есть ли у него вообще дети? А в чем дело?
– В том, что эта женщина, которую ты упорно называешь Верой, встречается с сыном Нольде, и «Мерседес», на котором они ездят, принадлежит ему. Такие дела. Ты хотел бы встретиться с этой женщиной?
– Да, конечно. Марк, мне бы чего-нибудь выпить. Я уже вообще ничего не соображаю. Даже сейчас, когда я разговариваю с тобой, мне кажется, что это сон нескончаемый, похожий на киношный триллер, сон…
– Сон… Как ты сказал: Лара любила поспать и спала всегда, когда выдавался удобный случай? И она, по твоим словам, много спала… Так, может, она все-таки пила снотворное?
– Не знаю.
– Ладно, Толя, ты успокойся. Поезжай домой и постарайся уснуть.
Концевич посмотрел на него, как на предателя.
17
Из дневника Анатолия Концевича.
«Я посмотрел на него, как на предателя, потому что он не мог не понимать, как мне страшно возвращаться в пустую квартиру одному. Это означало бы вернуться в то состояние, из которого я с таким трудом на время вынырнул, когда оказался в гуще трагических событий. Вокруг меня сновали люди, передо мной сидел Марк, добрейшая душа, и выслушивал меня, вполне серьезно, как мне показалось, относясь к моим заморочкам. А теперь я должен вернуться домой, в пустую квартиру. Конечно, она уже три года тому назад стала пустой, если не считать тех дней, что здесь жила Лара. Тогда эта квартира преображалась, оживала. Теперь же я должен вернуться еще и с сознанием того, что Лары нет в живых. Что ее кто-то убил. Но за что могли убить молодую, красивую девушку? Разве что насолить мне. Это убийство я воспринимал как очередное звено цепи кошмаров, целью которых было предельно унизить меня и довести до сумасшествия. Я слышал о таких историях и прежде. Да и читал. Человека медленно сводят с ума… Один мой знакомый таким вот приблизительно образом довел до самоубийства свою жену, после чего она выбросилась из окна и разбилась. Он остался с маленькой дочкой на руках. Чего добился? Неужели так ненавидел? Но мне он сказал, что она его жутко раздражала. Что он не мог спокойно жить, зная, что она рядом… Теперь я уже думаю, а не болен ли (он сам)? Как же много больных вокруг. И, главное, внешне они почти ничем не отличаются от остальных. Если, конечно, болезнь не прогрессирует. Вот тогда меняется лицо, становится безжизненным, апатичным или, наоборот – выражение агрессии наслаивается на нездоровый блеск глаз. И одежда больного становится неопрятной…
Конечно, я не мог не вспомнить того вечера, когда Вера пришла домой, вся в слеза, у нее была истерика… И она надавала мне оплеух. Кричала, что не желает жить со мной, что только что в лифте на ее глазах убили соседа, человека, не имеющего ничего общего с нашей семьей – так, по ее словам, ее преследователь продемонстрировал свою готовность зарезать и меня в случае, если я не отпущу Веру с ним. Надо было видеть ее глаза! Хотя, с другой стороны, она вроде бы не лгала. Я сначала не знал, что и подумать, но потом послышался шум, какие-то шаги, в дверь позвонили и я увидел двух людей в штатском, которые представились следователями прокуратуры и начали задавать вопросы. Веры, к счастью, на этот момент не было, вернее, она крепко спала и не слышала нашего разговора. Она так переволновалась, что вынуждена была выпить снотворного (хотя я отговаривал ее, говорил, что это может отразиться на нашем ребенке). Меня спросили, слышал ли я что-нибудь о том, что примерно час тому назад в лифте нашего подъезда был убит человек, наш сосед. Я сказал, что ничего не слышал, сказал и тотчас почувствовал угрызения совести. Я, по сути, предал Веру. Ведь она могла бы что-то рассказать. Но зачем, подумал я, ввязываться (в эту историю) (беременной женщине)? Ведь ее затаскают как свидетельницу… А она и так чрезмерно впечатлительна и нервна. Я изобразил на своем лице крайнюю степень удивления, и тогда один из следователей показал мне след на полу, прямо возле нашей двери… Он принадлежал моей жене, Вере. А это означало, что где-то внутри нашей прихожей находились ее туфли, выпачканные кровью убитого, зарезанного соседа… Она не придумала этого маньяка, так получалось?
– Я не знаю, кому принадлежит этот след, – сказал я. – Не хотите ли вы сказать, что это я убил своего соседа? Пристрелил его…
Я нарочно сказал так, словно мне не было известно, каким образом его убили.
– Его зарезали. Ножом, – сказал другой мужчина. – Вы живете один?
– Нет. Я живу с женой. Она беременна и спит.
– Мы должны поговорить с ней…
– Я ж вам сказал: она спит.
– Хорошо, мы зайдем позже.
Мужчины отошли в сторону, о чем-то переговариваясь, после чего, даже не удостоив меня взглядом или словом, принялись звонить в соседнюю дверь. Я со злостью захлопнул дверь, но припал к глазку – мне было интересно услышать, как отреагирует на приход товарищей из прокуратуры моя не очень-то уравновешенная соседка. Она открыла дверь, и почти тотчас я услышал:
– Да, да, проходите… Мне есть о чем вам рассказать… – голос ее был серьезным, словно она и впрямь собиралась рассказать что-то необычайно важное. – Я давно за ним наблюдаю. Его давно собирались убить.
Больше я ничего не услышал – дверь захлопнулась.
Меня отпустило. Я включил свет и нашел прямо у себя под ногами туфли жены. Они были запыленные, растоптанные (подумалось тогда, что нелегко, вероятно, ей носить большой живот), подошвы вытертые… И одна из подошв – сырая от крови. Я вспомнил сразу же все фильмы об убийствах и о том, как быстро эксперты вычисляют замытые следы крови. Какой смысл мне был отмывать туфли? Если следователи вернутся и обнаружат вымытые туфли, они насторожатся: спрашивается, кто и зачем их помыл? Да и коврик на полу тоже нужно будет замывать… Вон сколько следов…
Я взял туфли, свернул коврик и запихал все это в полиэтиленовый пакет. Подумал, что надо бы хорошенько все это спрятать. Но в квартире оставлять опасно – а вдруг они станут обыскивать? Решение пришло само. Я вышел из дома с пакетом в руках и, пользуясь тем, что представители прокуратуры все еще продолжали оставаться в квартире не в меру разговорчивой, с фантазиями, соседки, пешком спустился на первый этаж, вышел на улицу, сел в машину и отвез отвратительный сверток за город. Выбросил в какой-то овраг. Причем делал все это в хирургических перчатках, целая коробка который стояла на полке в кухне, – Вера надевала их, когда мыла посуду. Но это было еще до беременности.
Вернувшись домой, я тщательно вымыл руки. Как хирург, подумалось мне тогда. Я заранее подготовился к вопросу Веры, куда делись ее туфли. Я так и сказал бы ей, что выбросил их, потому что они были в крови. Пусть она знает, что я поверил ей на этот раз. Но частично. Что же касалось угроз маньяка, который якобы на ее глазах зарезал соседа, то я не мог в это поверить. Не мог и все! И знал, что расскажи я эту историю своему брату-психиатру, тот лишь улыбнулся бы, мол, я же тебе говорил…
Но как же не повезло Вере, что она вошла в лифт, в котором находилось тело убитого а… Она словно притягивала к себе неприятности…
Бедняжка…»
Женщина, открывшая им дверь, оказалась приветливой, приятной. Сухонькая старушка с интеллигентным лицом, в клетчатом домашнем платье. Вот только из квартиры тянет деревянно-музейным запашком, пыльными шторами и жареным луком.
– Скажите, профессор Нольде здесь живет? – спросила Рита, показывая на соседнюю дверь. Они битых полчаса звонили в дверь профессорской квартиры. Им так никто и не открыл.
– Да, Юлий Михайлович живет здесь. Но днем вы его никогда не застанете. Он же постоянно на работе. Однако женщины довольно часто приходят к нему именно домой, знаете ли, все боятся операций или родов и приходят договариваться прямо сюда… Словно на работе он один Нольде, а дома – другой. У вас тоже проблемы? Вы проходите, я вас чаем угощу. Я уже сорок лет живу одна, даже поговорить не с кем. А у женщин столько всяких разных историй – можно романы писать. И виноваты в их трагедиях только мужчины. Однако мне повезло, у меня был хороший муж. Жаль, что умер давно. Таких мужчин теперь нет.
Ознакомительная версия.
