— Тем не менее, цель этих родильных домов заключалась в том, чтобы дать жизнь «совершенным», в соответствии с нацистскими критериями, детям.
— Да, но с научной точки зрения их методы были эмпирическими. Я хочу сказать, что сегодня мы знаем: подавляющее большинство женщин поступали в эти центры уже беременными. В оккупированных странах, таких как Франция, лебенсборны принимали женщин, у которых с эсэсовцами или солдатами вермахта были внебрачные, порой мимолетные связи.
— Вы говорили о двух лебенсборнах во Франции. Однако я полагал, что в этой стране существовал только один лебенсборн, в Ламорлэ.
Во взгляде Элоизы я прочитал неподдельное изумление, словно мое замечание могло стать причиной недоразумений между нами.
— Простите, но я думала, что вы знаете о существовании другого лебенсборна, того самого, в котором работал ваш дед.
Последние слова явились для меня откровением, которое подтвердило мои предположения, не дававшие мне покоя эти два дня. Ошеломленный, я достал из сумки книгу Марка Иллеля, которую взял в библиотеке.
— Полагаю, вы знаете эту книгу наизусть. Автор упоминает только об одном лебенсборне, расположенном около Шантильи.
Похоже, Элоиза смутилась, словно наш разговор казался ей теперь неуместным или нелепым.
— А собственно говоря, как вы меня нашли?
— Я обнаружил ваше имя и номер вашего телефона в вещах моего деда, среди документов.
— Документов… — повторила она, явно заинтригованная.
Возможно, я сказал слишком много. Я пока не знал, готов ли был поделиться всеми известными мне сведениями с этой молодой женщиной, которая, вероятно, была просто увлечена темой своей диссертации, но в десять раз больше, чем я, знала о прошлом Абуэло. Судя по всему, она даже не догадывалась о существовании фильма.
— Иллель первым написал о лебенсборне в Ламорлэ, в Уазе, — продолжила она, поскольку я молчал. — За исключением нескольких страниц этой книги, нет ни одного исследования, посвященного этой теме. О существовании второго лебенсборна, расположенного в Сернанкуре, стало известно в начале 1980-х годов благодаря научным исследованиям одного профессора из Бельгии.
Сернанкур… Разумеется, я слышал название этой деревушки, расположенной километрах в пятидесяти от Арвильера. Но о ней самой практически ничего не знал.
Элоиза открыла голубую сумочку, лежавшую на столе с самого начала нашего разговора, и вытащила несколько цветных фотографий, на которых я тут же узнал здание, неотступно преследовавшее меня вот уже два дня.
— Это поместье Ларошей, старинной семьи шампанских виноделов. В 1940 году оно было реквизировано немцами.
— Это вы фотографировали?
— Да. Я несколько раз приезжала в Сернанкур. Облик поместья не слишком изменился после войны, несмотря на сильный пожар, случившийся там в 1942 году. Сегодня это досуговый центр для детей-инвалидов. Если учесть, какое будущее уготовили нацисты детям с физическими и умственными недостатками, полагаю, мы можем говорить об иронии судьбы.
— А какое отношение ко всему этому имел мой дед?
Элоиза сочувственно взглянула на меня.
— Сначала я ничего не знала о вашем деде. Я начинала с нуля, поскольку исследований, посвященных Сернанкуру, просто не существует. Перед отступлением немцы уничтожили большинство архивов с документами, в которых шла речь о лебенсборнах. Например, в конце 1944 года в парке поместья Ламорлэ они сожгли тонны книг и документов. Но все же кое-что было спасено местными ребятишками, рассчитывавшими продать свои «трофеи». До нас дошли весьма ценные документы: обширная переписка между центрами и администрацией СС, подчиняющейся штабу Гиммлера. Сегодня эти письма хранятся в Международной службе розыска Арользена в Германии. Я внимательно читала их.
Я уже слышал об этом центре Бад-Арользена, работающем под эгидой Международного комитета Красного Креста, и знал, что там хранится документальная информация обо всех узниках нацистских лагерей.
— А когда именно был создан родильный дом Сернанкура?
— Трудно сказать. Лебенсборн Ламорлэ был открыт в феврале 1944 года, однако исследователи уверены, что он начал принимать пациенток еще в 1942 году. Полагаю, лебенсборн Сернанкура начал работать еще раньше, в самом начале 1941 года. Разумеется, официально центр так и не был открыт, поскольку, как я вам говорила, через год огонь серьезно повредил здание.
Я принялся задумчиво поворачивать из стороны в сторону кружочек лимона, лежавший на дне моего стакана.
— Что вы выяснили об этом лебенсборне и о роли, которую играл во всем этом мой дед?
— В документах, которыми мы располагаем, точно не указано название этого лебенсборна. Там он фигурирует под кодовым названием, присвоенным ему СС: Düsterwald.
— «Темный лес»?
— Вы говорите по-немецки?
— Немного.
Я вспомнил о «Лесном царе», балладе Гёте, которую выучил наизусть в школе. Там ребенок говорил о düstere Ort, «темном месте».
— «Темный лес», или «лес юдоли», — продолжала Элоиза. — Дело в том, что поместье раскинулось на опушке леса. В нацистской переписке, дошедшей до нас, есть короткое послание Макса Зольмана, эсэсовца, отвечавшего за работу лебенсборнов. В этой записке впервые упоминается Сернанкур.
Элоиза вынула из сумочки листок бумаги.
— Я принесла вам перевод этого письма, ставшего отправной точкой моего исследования.
«По подсчетам наших служб от матерей-француженок и солдат, расквартированных в оккупационной зоне, родилось примерно двадцать тысяч детей. Мне известно о сдержанности Конти по этому поводу: наши теоретики расовой политики всегда считали французов полукровками. Но по моему убеждению, некоторые из этих детей ничуть не хуже тех, что появились на свет в Голландии или Норвегии. Рейх понесет большие потери, если эти дети не будут вовремя увезены в Германию, при условии, разумеется, что их матери будут признаны совершенными с расовой точки зрения. Полагаю, мы должны ускорить открытие Düsterwald. В первое время он мог бы принимать детей, которые в настоящее время находятся в домах, контролируемых Мартой Унгер, и беременных женщин, прошедших тщательный отбор.
Вы знаете, что генеральша Гильермо активно интересуется детьми, которые могли бы быть отправлены в Германию. Недавно до меня дошли слухи, что даже в тех случаях, когда немецкие семейные пары хотят взять на воспитание одного из таких незаконнорожденных малышей, мадам Гильермо, действуя через свою ассоциацию, вставляет нам палки в колеса. Полагаю, мы просто обязаны работать вместе с французскими властями, чтобы избежать потери этих детей».
Из книги Иллеля я узнал, что Леонардо Конти был известным нацистским теоретиком «расового превосходства». Но смысл второго абзаца оставался для меня неясным.
— Кто такая мадам Гильермо?
— «Фрау генеральша Гильермо» — так немцы называли эту женщину в своих документах. Именно благодаря ей я сумела выйти на вашего деда. Эжени Гильермо — такое имя и выдумать-то невозможно! — была вдовой генерала Гильермо, командовавшего Четвертой армией во время Первой мировой войны. Он умер в конце 1930-х годов, упав с лошади. Мадам Гильермо потеряла одного из своих сыновей во время сражения в 1915 году. Редкий случай в среде высших офицеров, которых так часто обвиняли в том, что они занимали высокие посты в тылу, не подвергая себя никакой опасности. После войны эта женщина создала несколько организаций для помощи семьям, понесшим ощутимые потери во время этого кровопролитного конфликта. Благодаря положению своего мужа и семейному состоянию, мадам Гильермо имела свободный доступ в коридоры власти и финансовые круги. После разгрома 1940 года она встала во главе новой организации, «Жены и дети военнопленных». Эта организация опекала семьи, главы которых погибли в боях или попали в плен и были угнаны в Германию.
— Но какое отношение все это имеет к лебенсборнам?! — воскликнул я, не понимая, куда клонит моя собеседница.
— Официально никакого. Но после того, как было заключено перемирие, между немецкими солдатами, расквартированными в оккупационной зоне, и француженками, чаще всего замужними, установились тесные связи. По оценкам специалистов, за время войны каждый двадцатый ребенок родился во Франции от отца-немца. Впрочем, долгое время в нашей стране это была запретная тема. Фрау генеральша брала под свою опеку незаконнорожденных детей, которые принадлежали неизвестно кому: то ли Франции, то ли Германии. Ее ассоциация состояла из пунктов неотложной медицинской помощи, больничных центров, детских домов, яслей… Но вскоре, возможно, под давлением немцев или по решению правительства Петена, эту ассоциацию объединили с Национальной помощью. Было ясно, что после смерти мужа мадам Гильермо заметно утратила свое влияние. Однако, насколько нам известно, немцы считали ее главной помехой для увоза в Германию незаконнорожденных детей, появившихся на свет во Франции.
