— Напрасно я ждала. Мне написали… что случайно видели тебя здесь, в этой кухне.
— Мы с тобой виделись в последний раз…
Она, видимо, помнила, потому что покраснела.
— Это было в твоей комнате.
Настоящая комната богатой девушки, прекрасная комната в белых и голубых тонах, со шкурами на полу вместо ковров.
— Ты не хотела показываться, потому что у тебя был прыщ на носу. А я пришел попросить у тебя немного денег.
Ей было тогда всего семнадцать лет, но отец давал ей денег столько, сколько она хотела. Это было проще, чем давать что-то еще. Самые красивые платья и шляпы. Пребывание на прекрасных пляжах и в лучших отелях. Их дом был самым красивым в Монлюсоне.
— Почему ты напоминаешь мне об этом, Жан? Я была так далека от предположений…
— Что мне действительно было нужно. Знаешь, ты изменилась. Ты раньше была толстушкой с большой грудью, которая приводила тебя в отчаяние. А теперь ты похудела.
— У меня двое детей.
— А-а!
Она хотела положить сумочку на стол, но в нерешительности остановилась.
— Там чисто, — сказал он. — Подожди-ка…
Он взял с полки тряпку и протер поверхность стола, и без того отдраенную с песком.
— Выпьешь что-нибудь? Чашку кофе? Или рюмочку?
— Жан!
— Что?
— Я не знаю… Не знаю, как тебе сказать…
Она посмотрела на его полотняные брюки, на холщовые туфли, на его шевелюру, которую он приглаживал, когда прядь волос спадала на лоб. Он удивительно непринужденно чувствовал себя на этой кухне!
— Ты замужем, не так ли?
Она нервно улыбнулась:
— У меня же двое детей.
— Это ничего не значит! Муж не с тобой?
Она выглянула за дверь и показала ему на белую машину, стоявшую в тени деревьев в ста метрах от дома.
— Он воспользовался моей поездкой, чтобы побывать у одного из коллег в Сент-Амане.
Она нервно теребила носовой платок.
— Я должна забрать его на обратном пути.
— Конечно!
— Почему ты сказал «конечно»?
— Просто так. Ты часто встречаешься с папой?
— Тебе что-нибудь сказали?
— А что мне могли сказать? Ты же была его любимицей. Он исполнял любые твои желания. Он женился снова?
Ну, полно! Он узнавал свою сестру. Теперь она подозрительно смотрела на него, уверенная, что за этими словами что-то скрывается, и поэтому улыбнулась. Ему это понравилось больше, чем ее слезы.
— Выслушай меня, Жан.
— Что я должен выслушать?
— Не надо так отвечать. Я ведь чувствую, что все это неестественно. Ты скрипишь, словно пружина.
— Клянусь, Билли, я не скриплю… Ты приехала… И хочешь со мной поговорить… Неужели это так трудно?
Она приложила платок к глазам, чтобы выиграть время и не отвечать сразу. Показав на двери, она спросила:
— Здесь никого нет?
— Тати на мессе. А старый развратник — не знаю где.
— Старый развратник?
— Это мы его так называем. Не обращай внимания. Так как там папа?
Он взял с камина старую трубку Кудера, которую еще в прошлое воскресенье он промыл водкой.
— Если ты думаешь, что я приехала сюда как враг, то я, пожалуй, уеду. Я же не виновата, что нашла тебя здесь.
— Тебе здесь не нравится?
Она, разумеется, жила в доме, подобном дому своего отца. Новая современная вилла у склона холма. Предприниматель сфотографировал ее со всех сторон и поместил ее цветные виды во всех своих каталогах, поскольку она соответствовала его представлениям о том, как люди создают себе счастье.
Там было светло. Свет проникал через широкие проемы, а окна открывались с помощью хорошо смазанных шпингалетов из дорогого белого металла, напоминавшего серебро. По обеим сторонам крыльца буйно росли цветы, а на веранде обычно пили кофе и ликер.
Прохожие бросали любопытные взгляды поверх ограды и видели гараж на три машины, шофера, неустанно наводившего блеск на автомобили, лужайки, вращающийся фонтанчик, склонившегося над клумбами садовника. И в глубине, под остроконечной красной крышей, затененную веранду, людей в белом, расположившихся в плетеных креслах и смаковавших напитки.
Невдалеке раздался скрежет. Билли насторожилась, но Жан ее успокоил:
— Ничего страшного. Это подъемный мост. Наверное, подошла самоходка, ведь обычные баржи по воскресеньям не проходят.
— Ответь мне откровенно, Жан. Ведь ты устроился здесь из-за отца? Ты его видел?
— Нет.
Она по-прежнему ему не верила.
— И ты не знаешь, что он женился на девчонке, которая на два года моложе меня? На продавщице из кондитерской…
— Рано или поздно это должно было случиться.
— И что ты собираешься делать?
— А ты?
— Что, я? Клянусь, Жан, я тебя не понимаю… Ты говоришь какую-то бессмыслицу. Ты не хочешь разговаривать. Ты кого-то ждешь?
— Нет. Я жду половины двенадцатого, чтобы поставить картошку.
— Ты здорово намучился?
— Когда? Когда застал папу с Люсеттой?
— Что ты болтаешь?
— Да нет, ничего. Ты знаешь, мне часто вспоминается один случай. Я думаю, он многое решил. Мама только что слегла…
— Но тебе же было всего девять лет!
— Вот именно. Около ее комнаты была ванная, а рядом гардеробная, где хранилась одежда. За пять минут до этого пришел врач. Мама, которую мучили боли, задремала. Я хотел войти в гардеробную и застал там папу с Люсеттой. Сказать тебе, в каком они были виде?
— Замолчи!
— Ну, тогда скажи, зачем ты приехала?
— Ладно! Мы больше не видимся с отцом! Через несколько дней после его свадьбы был скандал. И когда я узнала, что ты здесь, я подумала, что ты приедешь в Монлюсон.
— Зачем?
— Не валяй дурака, Жан! Папа, наверное, ждет твоего приезда. Ты не заставишь меня поверить…
Когда Жан поставил кастрюлю с картошкой на огонь, подбросив в печку немного дров, она резко встала, крайне возбужденная.
— Успокойся же! И кончай эту комедию.
— Какую комедию?
— Ты хочешь меня убедить, что действительно собираешься остаться в этом доме? Но в качестве кого?
— Слуги!
— Слуги?! Ну и ну…
— Показать тебе моих кур? Через несколько дней в инкубаторе вылупятся шестьдесят цыплят.
— И ты не хочешь повидаться с отцом, не так ли? И не хочешь потребовать у него свою долю маминого наследства?
— Я об этом не думал.
— Не хитри, Жан. Ты же знаешь, что со мной это не пройдет. Я-то тебя слишком хорошо знаю.
— Ты так думаешь?
Она нетерпеливо топнула ногой:
— Зачем ты полез в шкаф?
— Достать водку и стаканы. Я хочу пить. Может, выпьешь смородиновой наливки?
— Я серьезно говорю. Если хочешь жить по-своему, это твое дело. Ты мне расскажешь, когда повидаешься с отцом…
— Ты собираешься его разыскать?
— Я ему написала.
— Потребовала свою долю материнского наследства?
— Это наше право. Филипп вложил большие средства в свою клинику. Знаешь, как реагировал отец?
— Нет.
— Он ответил мне по телефону. Я знала, что в конце концов он отзовется. Он заявил мне, что, пока он жив, не даст ни су. Он утверждает, что женился на матери не из-за денег и все, что он имеет, заработано им самим.
— Это верно.
— Как ты смеешь так говорить?
— По правде сказать, мама всегда болела… Она бы не могла…
— Но ведь это не причина лишать нас наследства. Ну ладно, я думаю, поскольку ты поедешь к нему…
— Нет.
— Что нет?
— Я говорю, что не поеду.
— Ты надеешься закончить свои дни в этом доме?
— Может быть, и так.
Ей хотелось разреветься. Как всегда, на нервной почве. Малейшее препятствие, малейшее несогласие приводило ее в такое состояние.
— Я скажу Филиппу…
— Что ты ему скажешь?
— Ты ведь нас ненавидишь, правда?
Почему статья двенадцатая постоянно вертелась у него в голове, как припев популярной песенки?
«Смертный приговор осуществляется путем отсечения головы».
— Теперь я начинаю понимать, что ты вернулся в наши края только для того, чтобы довести нас. Ты даже не прячешься. Называешь свое имя всем и каждому. Люди-то уже забыли. А теперь начинают вновь говорить. Признайся, что собираешься добиться, чтобы папа отдал тебе твои деньги! Ты нарочно одеваешься как бродяга и живешь черт знает с кем.
— С Тати.
— Что ты говоришь?
— Я говорю, что живу с Тати. Это моя любовница. Есть еще старый развратник, как она его называет. Ее свекор. Иногда она спит с ним — это вроде конфетки, которую дают ребенку, чтобы хорошо себя вел. Это единственный способ сохранить дом.
— Жан!
— Что?
— Мне плохо от этого. Неужели ты не понимаешь? Я знаю, ты это делаешь нарочно. Я же приехала помочь тебе. Филипп помог бы тебе устроиться.
— Где-нибудь подальше отсюда!
