Участковый показал взглядом на женщину:
— Шура Сластникова, по прозвищу «Веселая вдова». Дояркой работает.
— Откуда у нее столько ящиков? — спросил Антон.
— Из магазина. До Указа по преодолению пьянства Шура выпивкой увлекалась, за детьми доглядеть некогда было. Купит в магазине полную коробку вермишели, выставит ее утром своим «козлятам» — они до вечера этот полуфабрикат, как лакомое угощенье, до дна схрумкают.
— Это все ее дети?
— А чьи же. «Семеро козлят» Шура их называет. Приехала в Серебровку из города с мужем и четырьмя мальчуганами. Муж в первый год, упав с лошади, разбился насмерть. Похоронила его и с приезжими строителями-шабашниками еще троих прижила. Любопытно: одни мальчишки рождаются… — Кротов подошел к изгороди и окликнул женщину: — Шура!..
— Чего, Федорыч?.. — оглянувшись, с удивлением ответила Сластникова.
— Ты почему сегодня не на ферме?
— Детский садик на профилактику закрыли. Чтобы не растерять «козлят», уже третий день работаю заместителем бригадира по половой части.
— Что?..
— Пол в бригадной конторе мою!
— Тьфу, твою-занозу!.. — осуждающе сплюнул участковый. — И зачем при своем легкомыслии такой приплод завела?
— Назло капиталистам! Начнут вот американцы СОЮ сыпать, кто тебя, старого, защитит? А у меня, погляди… — Сластникова белозубо улыбнулась. — Вон сколько ракетчиков подрастает!
— Что-то ты веселая сегодня. Случаем, не выпила?..
Шура опять блеснула улыбкой:
— Не, сливового компота наелась.
Кротов погрозил пальцем:
— Смотри, доулыбаешься.
— Не боись, участковый, не загуляю. После Указа я сама себе односторонний мораторий объявила.
— Не болтай, что попало!
— Ты чо, Федорыч, совсем шуток не понимаешь?
— Я все понимаю… — многозначительно сказал Кротов и сразу спросил: — Где твой сосед, Федор Степанович?
Сластникова полной рукой махнула в сторону Ерошкиной плотины:
— В тот конец села недавно завихорил.
— Не говорил, куда пошел?
— Не-е-е, мы с ним в контрах.
— Почему?
— Разного вероисповедания. Федор Степанович с утра до ночи богу молится, а я вспоминаю божью мать только тогда, когда бригадир на меня лайку спускает.
Шура с треском разорвала очередную коробку на четыре части, к восторгу мальчишек бросила куски картона в огонь и опять беззаботно запела:
На дальней станции сойду — трава по пояс…
Прождав Половникова около часа, но так и не дождавшись, Бирюков и Кротов вышли из ограды половниковского дома на сельскую улицу. Вечерело. Сентябрьское солнце уже скрылось за горизонтом, подсвечивая снизу багровыми подпалинами кучевые облака. Участковый предложил доехать из Серебровки до Березовки на мотоцикле, однако Антон отказался. Хотелось побыть одному, спокойно обдумать в дороге полученную за день информацию.
Когда он подошел к Ерошкиной плотине, вечерние сумерки заметно потемнели. Пойма речушки едва дымилась сереньким туманчиком. От нее тянуло луговой сыростью. Перед бывшей плотиной вдоль русла речки отсвечивали похожие на лужицы небольшие озерца, образовавшиеся на местах глубоких речных омутов.
Постояв в задумчивости, Бирюков присел на сухую валежину и, занятый своими мыслями, стал рассеянно глядеть на ближнее озерцо, наполовину прикрытое тенью вершины расположенной неподалеку ветлы. Мысли были невеселые. Большей частью вертелись они вокруг странного поведения Федора Степановича Половникова, который, по словам бабки Агафьи Хлудневской, оказался сегодня не в настроении и запинался на каждом слове в Библии. Куда он ушел из дому, глядя на ночь?..
Внезапно почти над самой головой Антона пронесся частый посвист утиных крыльев, и на озерную лужицу, заложив крутой вираж, плюхнулся шустрый чирок. Почти тотчас из-под ветлы вырвался язык пламени и раскатисто бабахнул ружейный выстрел. Подброшенный всплеском от заряда дроби, чирок беспомощно затрепыхался по воде. Из-за куста вышел пригнувшийся охотник. Длинной хворостиной он стал подгребать к себе подстреленную утку. Бирюков, поднявшись с валежины, громко сказал:
— С удачей, земляк!..
Охотник, видимо, от неожиданности резко выпрямился. Приглядевшись к Бирюкову, неуверенно проговорил:
— Антон Игнатьевич…
— Сергей?.. — узнав по голосу шофера Тропынина, на всякий случай уточнил Бирюков.
— Ну! Лихо я чирушку в хвост долбанул?
— Лихо.
— Здесь иногда и кряквы садятся… — Тропынин, нагнувшись, поднял с воды чирка и подошел к Бирюкову. — А вы как здесь ночью оказались?
— Из Серебровки домой иду. Федора Степановича Половникова сегодня вечером не видел?
— От самой серебровской поскотины вместе с ним досюда шли. Я к привычному своему скрадку свернул, а Федор-батькович вроде в Березовку подался.
— Зачем?
— Кто его, молчуна, знает. Сегодня он хоть малость, но поговорил со мной.
— О чем?
— Про моего дядю Колю спрашивал.
— Николая Дмитриевича?..
— Ну, который в НКВД когда-то работал.
— Он жив?
— Не знаю. Между нами давно родственные связи оборвались. Может, и умер. Как маманя рассказывала, ему теперь уже за семьдесят с лишним перевалило.
— И последнего адреса его не знаешь?
— Нет. Между делом от родственников как-то слышал, что перед Отечественной войной его из нашего района в Томск перевели, а потом он вроде бы в Москве учился.
— Почему Половников заинтересовался Николаем Дмитриевичем?
— Молчуна с ходу не поймешь. Мямлил что-то такое, мол, здоров ли дядя Коля и где теперь проживает?..
— Испортил я тебе сегодняшнюю охоту?
— Нет, норму выполнил. Я больше одной утки за вечер не стреляю. Солить их, что ли?
— Ружье как?
— Зарегистрировано по закону.
— Я — не о том. Бьет хорошо?
— Мировецки! С семидесяти метров чирка навылет вторым номером дроби прошивает. Шестнадцатый калибр. Двуствольная штучная тулка выпуска тридцатого года. У деда Лукьяна Хлудневского за сотню купил. Теперь таких ружей уже не выпускают. Серийную штамповку шуруют.
— В райцентр часто ездишь?
— Каждый день по десятку груженых рейсов с зерном на элеватор гоняю.
— Завтра меня попутно не захватишь?
— Какой разговор! Куда и во сколько за вами заехать?
— В шесть часов вечера буду у Кротова.
— Лады!..
После разговора с Тропыниным поведение Федора Степановича Половникова стало для Антона Бирюкова еще более загадочным. Почему этот богомольный «молчун» вдруг заговорил о старом чекисте?.. Какая новая загадка в этом скрывается?..
Размашистым шагом Антон меньше, чем за полчаса дошел от Ерошкиной плотины до светящейся окнами домов Березовки. Ночную тишину нарушало лишь отдаленное потрескивание электросварочного аппарата у механической мастерской. Через неширокий проулок Бирюков вошел в село напротив дома Инюшкиных и разминулся со встретившимся сутулым стариком, чем-то похожим на Половникова. Остановившись, Антон несколько секунд поглядел вслед удалявшейся фигуре и негромко окликнул:
— Федор Степанович…
Старик не обернулся и вроде бы зашагал быстрее, словно хотел поскорее скрыться в темноте. Догонять его, по крайней мере, было смешно. Решив, что обознался, Бирюков посмотрел на освещенную яркой лампочкой застекленную веранду Инюшкиных. Там, будто на экране, сидел усатый Арсентий Ефимович и решал какую-то «проблему» с разгоряченным Торчковым. Антону вдруг захотелось просто так, без всякой цели, посидеть со стариками, которые наверняка отмочат что-нибудь смешное. Миновав калитку, он взошел на высокое резное крыльцо. Предварительно постучав, открыл дверь веранды и спросил:
— Можно войти?
— Милости просим! — шевельнув гусарскими усами, разулыбался Арсентий Ефимович. — Гости на гости — хозяину радости.
— Что-то сурьезное, Игнатьич? — сразу насторожился Торчков.
— Нет, ничего, — ответил Антон. — Просто заглянул на огонек.
— Вот молодец! С тобой-то мы быстро разберем наш вопрос. Представляешь, Федя Половников только что тут присутствовал. Битый час промолчал, как сыч, и воспарился не солоно хлебавши. Щас об заклад бьемся с Арсюхой: зачем Федя из Серебровки до Березовки сапоги топтал?..
— И ни к какому выводу не пришли? — усевшись на предложенную Арсентием Ефимовичем табуретку, спросил Антон.
— Выводов получилось два. Я убеждаю Арсюху, что богомольный Федя молчаливым гипнозом обращал нас в православную веру. Арсюха же доказывает, будто Половников в моем присутствии испужался заводить разговор об очень сурьезном для него деле. На чьей стороне твое мнение в нашем споре?
Бирюков улыбнулся:
