Ознакомительная версия.
Затем она набросала в блокноте заметки, что надо сделать завтра: а) провести амбулаторную психиатрическую экспертизу (позвонить Мозговой и попросить обследовать Осетрова). Заодно пусть и другие врачи проверят, как у него со зрением и слухом; б) послать в Москву отдельное требование: какие вещи взял с собой в командировку Авдонин? Большой чемодан, который обнаружили в его комнате, почти пустой.
Возле этой заметки в блокноте Дагурова записала: «Возможно, обворовали?» Тут, правда, возникли дополнительные вопросы: если воры залезли в «академгородок», то почему не взяли дорогой магнитофон, костюм и другие вещи Авдонина?
Пока известно точно, что у московского доцента еще было ружье. Возможно, деньги. Тех, которые Авдонин дал Гаю, хватило бы только на билет. Не мог же Эдгар Евгеньевич, человек, по всему видно, не стеснявший себя в расходах, остаться без наличных. Правда, если он по случаю приобрел магнитофон, тогда другое дело.
Еще среди обязательных мероприятий на завтрашний день – допросы Марины и Осетрова. А среди «мелочей» – выяснение погоды во время происшествия. В частности, какая была видимость в распадке. И не отправлял ли в Москву Авдонин почтовых посылок?
Однако предвидеть все могущие возникнуть вопросы было, конечно, невозможно. Отложив блокнот с записями, Дагурова ознакомилась с письмом, найденным дома у Осетрова.
Автор его – некий Меженцев (тоже следовало бы ознакомиться с его личностью) – сообщал Нилу, что в скором времени собирается приехать в заповедник и просит его быть наготове… Письмо короткое, написано интеллигентным языком, с латинизмами вроде «эрго», «априори» и т. п. Прощался писавший очень дружески: «Не унывайте, славное путешествие вылечит вас от, как мне показалось, затяжной хандры. Ваш…». И неразборчивая, с загогулинами подпись. Так расписываются люди, привыкшие много и быстро писать, не обращая внимания на каллиграфию. В конце стоял постскриптум: «Много размышляю о вашем сообщении по поводу соболя. Не миграция ли? Подумайте. Впрочем, времени у нас будет достаточно, чтобы обсудить эту проблему со всех сторон…»
Наступила очередь дневника, личного дневника Нила Осетрова, потому что был еще другой дневник, служебный, который, как пояснил Ольге Арчиловне понятой, должны вести все лесники, записывая наблюдения за природой и зверями. Но тот – следователь просмотрела его – состоял из сугубо деловых записей и никакого интереса для следствия не представлял.
Насколько можно было судить о событиях, отраженных в толстой общей тетради, дневник был заведен Осетровым года три назад, когда он вернулся из армии. Дат не было, системы тоже. На листы ровным твердым почерком ложились поразившие лесника строки поэтов, писателей, интересные высказывания, почерпнутые из книг, журналов, впечатления от встреч с людьми и, конечно, личные переживания.
Она еще раз убедилась, что парень был читающий, но не устоявшийся в своих пристрастиях. В записях он явно подражал Пришвину, Эренбургу, кажется, Олеше («Ни дня без строчки»). Например, Осетров писал: «Ходил весь день по тайге на лыжах. Вдруг почувствовал: накатывается снежная слепота. Вспомнилось: Чижик, треск сломанного мотоцикла и мать. Мать говорит мне (в больнице): «Сынок, тебе не больно?» А я думаю только о Чижике и ничего не вижу. Самое страшное – я думал, что она умерла. Врачи не говорили мне ничего целый день…»
А вот и цитата. «Только правда, как бы она ни была тяжела, «легкое бремя». Правду, исчезнувшую из русской жизни,– возвращать наше дело. Александр Блок».
Тут же рядом Нил пишет: «800 стихотворений Блок посвятил Прекрасной Даме. Это была реальная женщина, Любовь Менделеева, дочь великого химика, ставшая женой поэта. Я посвятил Ч. только четыре. В количестве ли дело? А все-таки цифра 800 – звучит!»
«Ч.» – нетрудно догадаться – Чижик. О ней в дневнике упоминалось настолько часто, насколько прозрачна и ясна истина: Нил в девочку влюблен.
Самое удивительное, что имя Авдонина встретилось Ольге Арчиловне еще только два раза.
«Говорят, снова приезжал Авдонин. Жаль, что я опять находился в Иркутске, сдавал сессию. Хотелось бы наконец поглядеть, что за птица. Нащелкал наших, привез цветные фотографии. Так и слышишь: Эдгар Евгеньевич, Эдгар Евгеньевич… Зачем он крутит мозги Чижику? Зачем ему подлизываться к лесникам? Видел его в Турунгайше, похож на хорька».
Дагурова задумалась. Получалось так, что Осетров был предубежден против Авдонина заранее. Не скрестились бы их сердечные пути, написал бы Нил так о человеке, которого, в сущности, не знал?
Самый неверный советчик в оценке другого-зависть. Ну и, конечно, ревность – разновидность зависти. Ревнуют к счастливому сопернику, неудачник не принимается во внимание.
В одном Осетров, кажется, не лгал на допросах: с Авдониным он и впрямь, кажется, не был знаком.
В другой и последний раз Авдонин возник в дневнике рядом с Родионом Ураловым.
«Авдонин привез киноартиста Уралова, а сам улетел в Москву. Родион – отличный парень. Правда, любит спиртное, Чижик говорит, выпил у нее флакон французских духов. Жаль, в Москве Родион пропадет, это на нем написано, как судьба. А ведь свои, сибиряк, читинский».
Следователь вспомнила надпись на фотографии, подаренной Нилу. Нет, видать, не кокетничал Уралов. И впрямь заблудился в столице…
Вдруг звякнуло окно. Тихонечко, жалобно, словно крикнула птичка. Увлеченная чтением, Ольга Арчиловна вздрогнула. Отодвинула полотняную занавеску. На бархатном фоне ночи высвечивалось из комнаты лицо с раскосыми глазами. Женщина показала рукой куда-то в сторону. И исчезла. Дагурова поняла: она просит открыть входную дверь, запертую изнутри. На этот раз она смотрела на Ольгу Арчиловну более приветливо.
– Однако, молоко на ночь хорошо,– произнесла женщина. В руках она держала авоську с двухлитровым баллоном молока, закрытым полиэтиленовой крышкой.
Женщина мягко прошла на кухню, высвободила банку из авоськи и поставила на стол.
– Ой, спасибо… И зачем вы утруждали себя?– стала благодарить следователь.– Ночью, по тайге… Опасно.
– Это плохому человеку опасно,-певуче произнесла женщина.– С плохими мыслями и днем в тайгу не ходи. Зверь не любит, когда нехорошо думаешь.
Говорила она по-русски как будто правильно. И все же какой-то акцент чувствовался.
– Простите, как вас звать?– спросила Дагурова.
– Зови Аделина,– серьезно ответила женщина.
– А по отчеству?
– Просто Аделина,– сказала та, словно приказывала. И вдруг поинтересовалась:– Живот принимает молоко?
От такого, прямо скажем, не очень скромного вопроса Ольга Арчиловна растерялась.
– В общем-то пью…
– Тогда пей. Лицо будет белое, спать будешь крепко… Ты не обижайся, есть такой живот – молоко не принимает. Тогда надо кислое молоко пить…
Аделина произнесла это так убежденно, что Ольге Арчиловне и впрямь захотелось выпить молока. Она словно уже ощутила его вкус во рту.
Аделина смотрела на Ольгу Арчиловну словно врач, наблюдавший за больным во время лечебной процедуры.
– Свое? – спросила Дагурова, наливая второй стакан.
– Корову держу… А магазинное не то. Ни запаха настоящего, ни вкуса.
– Конечно, домашнее лучше,– согласилась Ольга Арчиловна.– А как тут корову пасти? Медведи, волки.
– Медведь умный. Человек дурак. Медведь ест корову, когда ягоды нет,– сказала Аделина. И, словно ни к кому не обращаясь, произнесла: – Иван идет.
– Что? – не поняла Ольга Арчиловна.
Но тут послышались шаркающие шаги, и на кухне появился Иван Иванович Кабашкин. Он был в старомодной полосатой пижаме – радость курортников лет двадцать-тридцать назад – и мягких домашних тапочках.
– Угощайтесь,– предложила ему Дагурова.– Аделина ради нас постаралась, ночью из Турунгайша…
– С огромным удовольствием,– согласился медик.
– Да, вы знакомы?– спросила Ольга Арчиловна.
Иван Иванович, не отрываясь от стакана, кивнул.
Аделина, игнорируя вопрос, сказала:
– Утром парное принесу.
Она внимательно посмотрела на следователя. Честно говоря, ее прямо-таки завораживающий взгляд смущал Ольгу Арчиловну.
– Однако, сегодня комаров будет шибко много,– сказала Аделина.– Теплая ночь…– И, не попрощавшись, вышла.
– Колоритна, не правда ли? – поставил на стол стакан Кабашкин.– А ведь я почти заснул… И что меня потянуло на кухню? Прямо телепатия какая-то…
– Странная,– подтвердила Дагурова.– Смотрит как гипнотизирует.
– Что-то в ней цыганское есть,– усмехнулся Иван Иванович.– И насчет комарья – правда! Звенят, окаянные, над ухом. Даже марля на окнах не помогает… Я вам, Ольга Арчиловна, рекомендую намазаться кремом «Редет». А то замучают, не заснете…
Дагурова последовала совету Кабашкина. И то ли действительно крем помог, то ли она была такой уставшей, но заснула как убитая, лишь только головой коснулась подушки, не слыша никаких комаров.
Ознакомительная версия.
