Ознакомительная версия.
– Чуем, – уныло ответил Багрянородский.
– Я не исключаю версии, что Матвей Матвеевич мог покончить жизнь самоубийством, – продолжил кавказский Мегрэ. – Но вероятно также и то, что его кто-то мог «угостить» этим буфотоксином. Следствие покажет. Уж слишком странным выглядит эта внезапная смерть. Далее. С этого часа никто ни при каких обстоятельствах, тем более без моего разрешения, не должен покидать гостиницу.
«Достал он уже всех», – подумал Сивере.
– Вы приехали в «Монастырский приют» отдыхать, вот и отдыхайте! А мы разберемся, – заключил Куруладзе. И с этими словами вышел из-за стола, кивнув Максу. Оба они направились к выходу. Напряженное молчание в трапезной царило не долго. Нарушил его первым Багрянородский.
– Итак, поздравляю! – сказал он. – Мы с вами очутились как бы в Ноевом ковчеге. За это, собственно, я и хотел выпить. За последних на земле людей, которых соединяет любовь и смерть!
И кружка с жженкой взметнулась вверх.
Александр Юрьевич прилег на свою узкую койку с томиком стихов Тер-Маркарьяна, но читать не смог: в голове вертелось противное слово «буфотоксин», а перед глазами прыгала земляная жаба, из желез которой капало это ядовитое вещество. Сивере пытался вспомнить: откуда он уже слышал об этой отраве? А ведь у него была отличная память. Может, кто-то из его знакомых медиков? «Жаба… буфотоксин… буффонада… буф!., пиф-паф!.. жаба…» – повторял он про себя. И, наконец, вспомнил.
Еще давным-давно один приятель, увлекавшийся медициной, но более всего интересующийся различными ядами, от исторических мышьяка и стрихнина до современного тетродотоксина, добываемого из рыбы фугу, рассказывал ему об этой элегантной отраве. Почему запомнилось? Потому, что тот приятель очень красочно описывал самую жирную земляную жабу и даже изображал ее мимику во время брачного гона. И этим приятелем был Герман Прозоров.
«Вот ведь как любопытно получается!» – подумал, испытывая неприятное жжение в груди, Сивере. Просто совсем заковыристо и престранно выходит. Наводит на некоторые размышления. С одной стороны, патологическая любовь Прозорова к ядам. С другой – смерть Матвея Матвеевича от этого буфотоксина. Редчайшего яда, о котором тут, в богом забытом монастыре, вряд ли кто мог слышать. А с третьей – сомнительное алиби сокурсника, эта его якобы игра в нарды с Тошиком Полонским. А ведь Матвей Матвеевич перед самой кончиной намекал ему, что выяснил нечто постыдное про хозяина гостиницы. Какую-то тайну, которую тот хотел скрыть. Как говорят англичане, у каждого спрятан скелет в шкафу. Так не помог ли Прозоров Полонскому отправить старика на тот свет?
Поежившись от еще более неприятных ощущений, Александр Юрьевич встал с койки. Хранение буфотоксина возможно только в специальных ампулах при повышенной влажности, вспомнил он слова Куруладзе. В монастыре наверняка есть помещения, идеально соответствующие подобным условиям. А вот водятся ли в этих краях, где-нибудь в низине земляные жабы? Надо выяснить. Может быть, ампулы были завезены заранее? Или производство яда осуществляется тут?
Почему эта мысль вдруг мелькнула в его голове – Сивере не знал, но от неожиданной догадки у него заломило виски. Ему показалось, что дело даже не в смерти несчастного старика, а в чем-то другом. А что, если на нем просто испытывали действие буфотоксина? А главные цели заключаются в ином?
Однако время приближалось к половине двенадцатого. И надо было решать: идти ли сегодня на очередное рандеву с Анной Горенштейн? И не обернется ли все как в прошлый раз. Оказаться двойным дураком или дураком в квадрате не слишком хотелось. Немного поразмыслив, Александр Юрьевич все же стал собираться, не забыв положить в карман загадочный медальон с родовым гербом Прошянов.
Кроме того, ему подумалось не лишним заглянуть и к соседям Анны – супругам Комамберовым, у которых он надеялся хотя бы вкратце ознакомиться с пророческим трактатом «гения». Ежели тот действительно написал нечто провидческое о своем будущем пребывании в «Монастырском приюте» и о дальнейшей судьбе всех его постояльцев, то это любопытно.
Как историк, Сивере относился к подобным произведениям не только скептически, а попросту презрительно. И все же он вынужден был признать: ничего так не жаждет человеческий ум, как возможности заглянуть в будущее. Нам мало книги Откровений Иоанна Богослова, хочется лицезреть именно все подробности.
И Александр Юрьевич отправился на ночной променад. Он вышел в пустой коридор, оглянулся, тщательно запер дверь и даже положил у порога хлебные крошки, предусмотрительно захваченные во время ужина. Теперь, если кто надумает проникнуть в его келью, непременно размажет их по полу. Впрочем, Сивере сомневался, что по возвращении назад он вновь обнаружит в своей постели чей-то труп.
Затем у него мелькнула мысль о странной закономерности: именно из этого монастырского отсека исчезали (или умирали) люди. Сначала – братья Афонины, затем – Матвей Матвеевич. Их номера находились рядом с его номером. Ближе к лестнице проживали тетушки Алиса и Лариса, а также один из компании стариков с похожими лицами. Кто следующий, чья очередь? Отогнав эту навязчивую мысль, Александр Юрьевич двинулся дальше. И тут случилось нечто неожиданное.
В полутемном коридоре, шагах в десяти от Сиверса, прямо от стены отделилась сливавшаяся с нею тень и торопливо пошла вперед. Кто-то, наверное, уже давно торчал тут и прятался за выпуклым бордюром. Причем это существо было небольшого роста, похожее на обезьяну в балахоне. Александр Юрьевич мог видеть его только со спины, да и то мельком. Но то, что он успел разглядеть, – поразило. Длинные конечности, почти касающиеся пола, мощный, уходящий в плечи затылок, покрытый черным волосом, и – горб. Несомненно, это был горб, так сутулиться человек не мог. Существо побежало вверх по лестнице, а Сивере – за ним.
– Эй, стойте! – крикнул Александр Юрьевич.
Но человекообразная фигура уже достигла лестничного проема и юркнула в коридор третьего яруса. Тудаже лежал и путь историка. «Проворный, черт!» – поспешая, подумал Сивере. Существо еле слышно стучало каблуками, но, очутившись в длинной каменной кишке с рядом дверей, Александр Юрьевич с недоумением и тревогой огляделся. Коридор был пуст.
Куда же мог подеваться этот горбун? Откуда он вообще взялся в «Монастырском приюте»? Чем дольше тут живешь, тем больше загадок. Пожав плечами, Сивере остановился перед дверью комнаты, где проживала Анна Горенштейн. Соседние номера занимали супружеские пары. В которой из них Комамберовы? В волнении Александр Юрьевич не мог вспомнить: в шестой или восьмой? Постояв в нерешительности, он тихо постучал в левую келью. Дверь сама собой подалась, и Сивере заглянул внутрь.
– Ты явился к нам, Кроули! – торжественным голосом провозгласил кто-то.
– Да-да! Да-да! Да-да! – трижды повторил другой, более писклявый. Очевидно, это была женщина.
Довольно просторная келья была еле освещена единственной горевшей свечой у зарешеченного окна. Сивере сразу сообразил, что он попал не к Комамберовым. За столом сидели три или четыре человека, головы их были покрыты капюшонами. Перед ними стояли слабо мерцающие восковые фигурки, не более двадцати сантиметров, а в самом центре – голый череп с пустыми глазницами. По лицам этих людей блуждала тени, искажая черты.
– Не тот, не тот! – заверещал кто-то из них. Кажется, из второй супружеской пары.
– Пардониссимум… – пробормотал сконфуженный Александр Юрьевич. – Я только хотел спросить…
– Вон! – рявкнул еще кто-то громовым басом.
Сивере торопливо прикрыл за собой дверь. «Черт-те что творится!» – с раздражением подумал он. Затем, набравшись смелости, подошел к келье номер восемь и пару раз стукнул. Пришлось немного подождать, прежде чем из-за двери донесся глухой голос литературного «гения»:
– Кто?
– Я! – отозвался Сивере. – Валентин Данилович, вы обещали дать мне почитать ваш трактат. Я верну утром.
– Потом. Не теперь, – ответил с той стороны Комамберов. – Мы творим. Мы думаем. Уходите.
Александр Юрьевич почесал затылок, в сердцах плюнул на дверь и направился к номеру Анны Горенштейн. Самое удивительное, что ему уже вторую ночь совершенно не хотелось спать.
Волнующе-мраморная вдова в этот полночный час была особенно привлекательна: за блеском темных глаз, тонкой полуулыбкой, внешней строгостью лица угадывались тайные страсти, а легкое открытое платье лишь подчеркивало изящество фигуры. Горело несколько свечей, из магнитофона лилась приятная музыка. На столике в вазочке лежали фрукты, стояла бутылка сладкого вишневого ликера. И умопомрачительный запах вокруг – аромат дорогих духов, каких-то цветов, осенних листьев.
Ознакомительная версия.
