Ознакомительная версия.
Ну а утром – господи, спасибо тебе! – нужно на работу.
Вот и все. Больше ничего не будет.
Однажды в такое вот воскресенье, когда Глеб с тоской смотрел поочередно то в телевизор, то в окно, то на бутылку, до которой еще надо было ждать целых полдня, ему вдруг позвонила Катя Мухина.
Кате тогда было лет двадцать, она училась в Питере и в Белоярск приезжала только на каникулах.
– Глеб Петрович, – сказала она тихим и странным голосом. – Вы можете сейчас приехать? Я знаю, что смена сегодня не ваша, но… я вас очень прошу, Глеб Петрович!
Глеб сказал: о чем разговор, конечно же, через пятнадцать минут он будет.
Все было забыто: и мама, и бутылка, и воскресенье. Он прилетел на губернаторскую дачу не через пятнадцать, а через девять минут после ее звонка. Они обе, Любовь Ивановна и Катя, ждали его на крыльце, притихшие и встревоженные.
Катя, завидев его, сбежала с крыльца, и они встретились на дорожке.
– У нас Митька пропал, – выпалила она громким шепотом и оглянулась, как будто их могли подслушивать. – Мы папе не говорили. Папа только вчера Митьке сказал, что так продолжаться не может и, если он не остановится, ну, в смысле… пить не бросит, папа больше помогать ему не будет! И с утра он пропал, Митька!.. Мы с мамой боимся, Глеб Петрович! А если об этом кто-нибудь узнает, сразу шум поднимется, а у папы и так вчера гипертонический криз был, «Скорая» приезжала.
Любовь Ивановна всхлипывала на крыльце.
– Помоги, Глебушка, – взмолилась она оттуда и громко высморкалась. – Сил моих больше нет! Так страшно, так страшно… Пропадет ведь парень совсем!..
Глеб сказал: о чем разговор, конечно же, вы только не волнуйтесь.
Губернаторского сына он нашел только под вечер – тот мирно спал в каком-то кабаке. Сердобольный хозяин даже накрыл его одеяльцем, а кабак замкнул на ключ, чтобы лишние люди не пялились на Митю Мухина, спящего в банкетном зале среди бела дня!.. Впрочем, кажется, именно этот ресторан «крышевали» ребята из губернаторской администрации, так что, может, хозяин Митю вовсе и не жалел, а просто его отца боялся.
Глеб долго с Митей валандался, приводил в себя, поил аспирином, пивом и сладким чаем, потом еще насильно кормил в каком-то другом ресторане и смотрел с брезгливой жалостью, как трясутся пальцы, державшие вилку, – мелкой отвратительной стариковской дрожью, – а потом сдал его с рук на руки матери и сестре!..
Это был просто эпизод, один из многих, но, вернувшись в свой двухкомнатный рай «улучшенной планировки», где все уже давно спали и на плите для него был приготовлен в кастрюльке ужин – холодные макароны, а сверху плоская коричневая котлета, – Глеб отчетливо понял, что так больше продолжаться не может.
Ну, если он не последний предатель и изменник, конечно!..
Любовь Ивановна и Катя, жавшиеся друг к другу на крылечке в ожидании, когда он наконец приедет, значили для него неизмеримо больше, чем жена, подруга жены, которую на днях бросил муж и которая теперь каждый вечер приходила жаловаться, а также холодная котлета поверх холодных же макарон!.. Слабак и пьянчужка Митька был гораздо важнее, чем шесть тещиных соток и перспектива пойти с тестем за грибами.
С Катей, Митькой, Любовью Ивановной у Глеба были общие интересы, вполне определенные и ясные, не всегда правильные, но уж точно общие! С его собственной семьей, такой ясной и правильной, не было никаких.
Их объединяли только общая воскресная скука, отпуск раз в году на теплом море, покупка холодильника и спальни «под орех», Сашкины оценки – ты подумай, в четверти по математике опять тройка! – и заунывные подругины рассказы о бывшем муже.
Когда им стало неинтересно до такой степени, что они даже изобразить этот интерес не могут?!
Куда он девался?
Испарился?!. Выветрился?!.
И самое главное – Глеб был в этом абсолютно уверен, – он сам во всем виноват. Жена не виновата. Именно он предатель и изменник, предал свою семью и со всего размаху въехал в другую! Правила жизни определял он, и именно в соответствии с его правилами они жили, а вопроса, почему у жены не было своих, он себе не задавал.
Еще он был уверен, что во всем виновата работа и губернаторская семья, затянувшая его, как в омут, и есть только один выход из положения – поменять работу, перестать жить чужой жизнью и начать жить своей.
И он ушел со службы, изумив Мухина, Любовь Ивановну и коллег. Его только-только повысили, сделали начальником охраны, таким образом и эта цель была достигнута, а он ушел. Губернатор негодовал, губернаторша только поджимала губы, Митька ничего не заметил – он спивался ускоренными темпами, словно поставил цель погубить себя как можно быстрее, а Катя была в Питере.
Он ушел и начал все заново – сцепив челюсти, заставляя себя не звонить на старую работу, не спрашивать, как дела, не выяснять, что там с Митькой, за кого вышла Катя и кто теперь покупает Любови Ивановне валокордин и таблетки от давления!..
Ничего не помогло.
Предательство, о котором знал только он и за которое так себя казнил, оказалось сильнее его правильных решений и логических построений. Видимо, оттого, что во всех этих построениях он не учитывал одну-единственную, но очень важную составляющую – себя.
Он учитывал все: жену, сына, две комнаты «улучшенной планировки», тещу с тестем, застолье в воскресенье, отпуск на теплом море, Новый год на чужой даче! Только себя не учитывал. Все он выстраивал так, чтобы было «правильно», всех подгонял, собирал и направлял – как собака колли стадо послушных овечек. Овечки брели себе вполне послушно, щипали травку и позвякивали колокольчиками, а пастух что-то… занемог.
И смена места работы не помогла!..
Глеб ушел от жены – не к новой прекрасной возлюбленной и не в новую счастливую жизнь, а потому что невозможно было дальше терпеть старую жизнь. Постоянная фальшь и сознание собственного предательства, как кислота, сожрали остатки пластмассовой конструкции, которую он воздвиг.
Он еще долго пытался понять, что именно сделал не так, почему идеальная схема стала неправдой, и все забывал про главную составляющую – себя.
Ему стало неинтересно. Ему стало наплевать. Ему решительно не подходила его собственная идеальная схема!..
После развода он долго жил рядом с окружной дорогой среди спившихся трясущихся стариков и промышляющих скверной самогонкой старух, мрачно вкалывал на новой работе и старался стать Сашке «хорошим отцом». Хотя бы на расстоянии…
Водитель Саша, всегда работавший с Глебом в Питере, оглянулся на него и сказал негромко и сочувственно:
– Приехали, Глеб Петрович.
Сочувствия и мужской солидарности в голос он подпустил, потому что слышал разговор Глеба с женой, ясное дело.
Глеб, много лет прослуживший и водителем, и охранником, и, по совместительству, нянькой у губернаторского сына, и еще утешителем у Любови Ивановны, и еще хранителем тайн Катюшки, ни сочувствия, ни солидарности не принял. Он слишком хорошо знал, что подчас они ничего не стоят, искренности в них нет никакой и, кроме злорадства, проблемы начальства ничего у подчиненных не вызывают.
Кстати, Кате Мухиной надо бы позвонить, хоть и не хочется!..
– Вас проводить?
Глеб неторопливо пожал плечами и холодно осведомился, для чего нужно его провожать. Чай, не барышня!..
– Ну… для солидности, Глеб Петрович.
– Не нужно нам такой солидности, – под нос себе пробормотал Глеб – так, чтобы водитель услышал, – вылез из машины и потянул за собой пальто.
Вот и пальто он научился носить и не выглядел в них смешно!.. Хотя поначалу все время напоминал сам себе Леонида Ильича Брежнева на охоте в Завидове, не хватало только барашкового воротника и шапки-пирожка.
Новоиспеченный портовый начальник располагался, разумеется, ни в каком не в порту, а прямо в центре города Санкт-Петербурга, в роскошном старинном доме с колоннами и львами. Для чего-то, должно быть для пущего шику, хозяева облицевали парадное черным мрамором примерно до второго этажа, и у львов были недовольные спины и унылые морды. Должно быть, черное блескучее великолепие им не слишком нравилось. А что делать?..
Глебу великолепие тоже не понравилось.
В Белоярске таким образом был отделан зал прощания с покойниками, не простыми, разумеется, а «золотыми». В конце девяностых Глеб только и делал, что посещал этот зал – сопровождал «прощавшихся», которые толпились внутри черного мраморного помещения с постными перепуганными лицами и, должно быть, отчетливо представляли себя на месте тех, с кем нынче «прощаются»!..
В приемной, где черную мраморную красотищу дополнял еще и рвущий душу зеленый малахит, прекрасная блондинка предложила Глебу «располагаться», гостеприимно указала на диваны и кресла и осведомилась, не хочет ли посетитель чаю или, быть может, кофе.
Минеральной воды?..
Глеб моргнул – отчасти из-за красотищи, отчасти из-за гостеприимства, отчасти из-за аппетитности блондинкиного бюста, который был прямо у него перед носом.
Ознакомительная версия.
