Но я тотчас поняла размер нависшей над ним опасности и, выйдя из сладкого сексуального забытья, помогла ему освободиться от моей груди…
Наконец он вздохнул с облегчением и сказал:
— Нам с тобой, детка, не хватает осмотрительности. Мы с тобой слишком горячи.
Но вот что поразительно — его «флейта» ничуть при этом не надломилась, не издала ни одного фальшивого звука… Проникнул в мои заповедные, жаждущие, трепетные глубины, она так заиграла, так заиграла… А как модно гремел при этом белый концертный рояль! Потому что от него, в ритм нашей поглощающей, неукротимой, невероятной страсти в отточенном ритме бились мои голени и частично пятки, в свою очередь находившиеся под патетическими ударами моего великолепного священнодействующего партнера. Что может быть чудеснее, необычайнее, восхитительнее! Мы словно бы играли своими телами осязаемо-кипучую оду к радости! Мы наполнили гулом-звоном весь пустующий ночной концерт-зал! И никогда, пожалуй, я больше не испытала такого сладостного, воистину романтичного чувства первородного греха, как упираясь затылком, лопатками и задиком в твердь белого полированного концертного рояля!
Единственное, что мне чуть испортило настроение, — это внезапный голос из темного зала:
— Эй, «бас-гитара», не забудь унести с собой грязный «скафандр»! А не как в прошлый раз…
Так мы и ушли со сцены: «бас-гитара» шагал впереди, держа перед собой переполненный собственный варевом «скафандр», а меня вел за руку следом.
— Не обращай внимания, киска, — говорил мне при этом. — Это сторож. Всегда суется в чужие дела. Потому что ему всего сорок пять, а уже импотент.
Я было хотела сильно обидеться на эту, оказывается, чересчур неутомимую «бас-гитару». Но вспомнила его надежную в работе «флейту», и от сердца отлегло. А ещё меня умилил этот красный галстук — он до того промок от трудового пота, до того отчетливо свидетельствовал о невероятной добросовестности «бас-гитары», что я подобрела и сказала:
— Хорошо бы поесть.
— О, конечно! — улыбнулся он и вытащил откуда-то горячие колбаски с кислой капустой, полил все это чудо кетчупом, выбив его из бутылки…
И, увы, в горячем виде это блюдо нам съесть оказалось не суждено. Все испортил этот самый красный, наперченный кетчуп. Даже не самый кетчуп, а то, как «бас-гитара» ударил по донышку бутылки, чтоб скорее выплеснуть кетчуп наружу.
— Послушай, — бессильно пробормотала я…
И он все понял. Поставил кетчуп на пол, а следом туда же и наши тарелки с горячими колбасками и тотчас бросил меня на этот низенький столик и опять сыграл глубоко-глубоко в моих заповедных глубинах на своей безотказной, мастерской «флейте»…
…Пришлось довольствоваться уже еле теплыми колбасками… Но и в этом вполне приличном виде нам их съесть не довелось… Я вдруг как-то иначе, чем до сих пор, посмотрела на эти колбаски, и…
— Послушай, — шепчу «бас-гитаре» совсем удивленно и расслабленно… А он все понимает тотчас, как опытнейший оркестрант полунамек своего дирижера, и, схватив меня прямо с колбаской на вилке, кидает на подоконник, и опять его изумительная, божественная «флейта» исполняет в моих самых заповедных глубинах необыкновенно, потрясающе долгую, хотя и не слишком, я бы сказала, виртуозную партию.
Сползая с подоконника, я искренне порадовалась вслух:
— Хорошо хоть стекло не разбили… А то бы нас пришлось отправлять в больницу…
— Но я проявлял осторожность, — похвалил сам себя мой в сущности гениальный музыкант. — После того случая, когда мы с одной красоткой в момент экстаза и стекло пробили, и вывалились наружу. Хорошо, что это случилось на первом этаже, а внизу росла густая трава…
И внезапно, неизвестно почему, меня опять охватил испепеляющий огонь. Вдохнув волнующий аромат, исходивший, казалось, от алого, мокрого галстука и от длинных, артистично-гибких, пальцев «бас-гитары», испачканных красным кетчупом, я одними губами произнесла:
— Послушай…
Хотя до сих пор не могу понять, ну почему на меня именно в ту минуту напало такое дикое желание, но кровь бешено застучала в висках, а он тотчас все понял, и его «флейта» тоже все поняла, и жуткое первобытное рычание вырвалось из его горла, а мои отчего-то почему-то хриплые, словно предсмертные, стоны летят ввысь и во все стороны, обещая нам ещё несколько минут упоительного, райского, безбрежного восторга.
Вот как у меня было с цветными. Если я не успела сказать, что «бас-гитара» был на редкость строен, длинноног, гибок, то говорю это сейчас. И готова повторять и повторять: любовные игры с хорошо сложёнными цветными — приемлемое блюдо для женщины, которая лишена консерватизма и предрассудков.
…Немаловажная деталь в свете текущих событий, когда этот «новый русский» так грубо, безобразно жестоко пренебрег мной… Такая деталь: «бас-гитара» провожал меня до моего бежевого «роллс-ройса» и, несмотря на дождь, упал передо мной на колени и ещё долго-долго целовал эти мои колени и даже кончики моих туфель. Правда, не стану преувеличивать, под свои колени он успел подложить толстый номер газеты… И тем не менее… А этот русский… тем более, криминальный элемент… Ну почему, почему он, по сути, выбросил меня из своей каюты?! Я же пришла к нему такая изумительно свеженькая, трепещущая на своих длинных, великолепных, стройных ногах? Почему, ну почему он рявкнул: «Пошла вон!»
И почему, почему я никак, ну абсолютно никак не могу забыть этого «нового русского»? Почему я то и дело представляю себе, как мой трепетный пальчик касается его изломанных в гневе, но таких обольстительных крупных губ, вползает в ямочку на его крупном подбородке, проползает по его крупному кадыку, вздыбившимся мускулам под соском и ниже, ниже, то и дело под громадным впечатлением от ощущаемого сбиваясь с медлительного, завораживающего ритма… и наконец добирается до этого дремучего, могучего, дымящегося абсолютно диким мехом и как-то по-русски простодушно открытого «орлиного гнезда», где внутри, в самом центре, в самом жерле всего этого божественного мироздания сияет, мерцает, переливается неземным, сокровенным светом могучий, обжигающий взгляд, безукоризненно мужской, исключительно натуральный русский фаллос…
Не верю! Нет, не верю, что мы с ним никогда не встретимся и мое собственное сокровенное гнездышко не ощутит… не прочувствует… не сольется с… не испытает тот дивный, умопомрачительный трепет, когда…
Нет, не могу об этом — почти теряю сознание… Но я почему-то отчего-то все равно не теряю надежду, что мы с этим загадочным, неуловимым «новым русским» сыграем вдвоем такую симфонию, что вздрогнут и заходят ходуном не только какие-то там пресловутые, вульгарные подушки, кровати, одеяла, но и небоскребы, и летящие лайнеры в небесах…
… Так о чем я? Ах, да, чем пахнет любовь с цветными. В чем её особенности и прелесть. Да, да, с цветными у меня было три полноценных романа, то есть с каждым из них я трахалась часов пять, если не больше. И расстались мы вполне довольные друг другом.
Но если быть точной, я испробовала не трех цветных, а четырех, хотя четвертого я даже не очень-то разглядела в полумраке египетской пирамиды. О, да, произошло все настолько внезапно и как порыв ветра… Мы, не глядя, нащупали друг друга, а так как стояли позади группы экскурсантов и сбоку темнела ниша… Он меня и увлек и эту нишу и закрыл собой, своим черным, точеным, эбонитовым телом, и мы с ним сделали очень энергичный, хотя и недолгий, секс. И я снова присоединилась к остальным туристам и даже помню, о чем там говорил гид в белой рубашке с черными усиками. Он рассказывал, что египетские пирамиды хранят множество тайн и есть весьма основательное предположение, что построены они на основании знаний, которые египтяне получили от космических пришельцев; что те, кто нашел останки фараона Тутанхамона, быстро умерли той или иной смертью.
После этих сведений мне захотелось на волю. Я испугалась, как бы вездесущие египетские боги или сам Тутанхамон не наказали меня немедленно за то, что мы с полуголым цветным сделали в его покоях небольшой секс.
А с некоторым опозданием меня поразило вот что: у эбонитового, с одной повязкой у бедер, исчезнувшего после всего, словно его и не бывало, оказался в нужный момент белый, свеженький презерватив, и все проблемы сразу решились сами собой. Вот ведь, оказывается, — порадовалась я всем своим чутким, сострадательным американским сердцем, — как далеко докатился девятый вал цивилизации! Даже поколебал затхлый, таинственный воздух столь древних усыпальниц… И мне не пришлось дрожащими от желания руками открывать сумочку, рыться в ней…
…Чтобы немного рассеяться от тягостных мыслей, связанных с Тутанхамоном и местью его гробницы, я в тот вечер пошла в местную кофейню и выпила, кроме кофе, рюмку коньяка. А так как мне, увы, с моими данными не стоит появляться в таких местах даже днем, то, конечно, все окончилось довольно тривиально, хотя не могу сказать, что плохо. Ко мне за столик подсел огненноглазый араб в кремовом костюме с бриллиантовой булавкой в галстуке и весьма любезно спросил:
