Аня Сойкина покидает Славика Баранова и оказывается в автомобиле заинтересованного лица
Что такое везение и невезение, я поняла через четверть часа. Звезда пленительного счастья прошелестела, скатываясь по мартовскому снегу с крыши. Меня искали уже основательно, и приметы были у многих поисковиков. Для нашего городка события происходили незаурядные, хотя знали о них немногие. Но те, что знали, обнаружили меня ровно через пятнадцать минут после ухода от Славика. Я сумела довольно далеко отойти от этого дома, и те, кто предложил мне сесть в хорошую служебную машину, явно гадали — в каком месте я вновь материализовалась.
— Аня! Дружок!
— Тамбовский волк вам дружок.
— Так ведь и простудиться можно. Бегаешь. Отрываешь людей от дела. А ведь требуется от тебя простая формальность.
— Как от папы? Десять лет без права переписки?
— Какая переписка? Какие права? Блин. Садись-ка в салон.
— Ордер покажите!
— Аня! Кончай придуриваться. Разговор есть.
— Вы выходите, тут и поговорим.
Машина «Жигули». Кажется, «восьмерка». Без согласия водителя заднее сиденье не покинуть. Туда меня и водворяют. Водитель молодой мужик. Лет двадцати пяти. А тот — примерно пятидесяти.
В салоне тепло, пахнет хорошим одеколоном, музыка не жлобская. Хозяин просит разрешения закурить и слегка приоткрывает окно. Я почти целый час вдохновенно вру.
— Давай еще раз.
— Давайте.
— Давно ли Игорь Михайлович знаком с твоим отцом?
— Года два.
— И как они познакомились?
— На родительском собрании. Не было тогда классного, и он проводил собрание.
— И что? Прямо так и познакомились?
— Нет. На почве футбола. Они оба за «Спартак» болели.
— И что?
— Стали встречаться.
— И когда Игорь Михайлович приходил, они что, таблички чертили? Игра на выезде, игра дома?
— Да. Чертили.
— И что еще делали?
— Беседовали.
— Выпивали?
— Да так. Немного и иногда. Папа про войну рассказывал. Про другие города и страны.
— А языки твой отец знал?
— Хенде хох и яволь. Еще русиш швайн.
— А Игорь Михайлович?
— Он же преподаватель.
— Хорошо он знал язык?
— Наверное.
— А ты?
— Да я этот французский ненавижу. Он мне им все печенки проел.
— А в школе другое говорят.
— Это иллюзия. И больше ничего. Мне, конечно, язык легко дается, но он мне неинтересен.
— А пробовала когда-нибудь в бумагах из архива отца что-нибудь переводить?
— Зачем? Что, у меня других дел нет. А папу я скоро увижу?
— Конечно, скоро. Вот только поговорим с тобой, и еще — поможешь нам в одном деле.
— А…
— А рефераты твои? А грамоты на олимпиадах?
— Рефераты за меня сам Игорь Михайлович и писал.
— То есть как?
— Для поддержания престижа школы. И Римма про это знает.
— А почему ты решила, что Римма какой-то интерес испытывает к твоей персоне?
— Ну вы же ее допрашивали?
— Беседовали, мой друг, беседовали. Ну, положим, рефераты. А очные ставки?
— Так это же разговорный язык. Дело техники.
— Ты быть-то кем хочешь, Аня?
— Фотомоделью.
— Ну что ж. Язык знаешь, фигурка ничего.
— Вы же ее еще не видели.
— Аня, дружок! Ты заходишь несколько далеко.
— Не дальше дозволенного.
— Вот что. Отец твой с газетой нашей как-то сотрудничал?
— А как же? Стихи про войну писал.
— И что? Печатали?
— Нет. Собирались, но он свою карьеру сам погубил.
— То есть как?
— Про товарища Сталина стихи написал.
— Какие?
— Я только начало помню. Прочесть?
— Попробуй.
Я читаю стихи совершенно другого человека. В журнале одном видела. «Я слез не проливал по Октябрю, / в следах коммунистических подпалин, / но почему все чаще говорю: / ночами я с тобой, товарищ Сталин?»
— Что, прямо так и написал?
— Да, так. После этого его подборку и завернули.
— А сама ты кого-нибудь знаешь из газеты?
— Да, знаю кое-кого. Приходил в школу журналист.
— Ага. Вот посмотри фотографии. Узнаешь кого-нибудь?
— Вот этого, — говорю я, показывая на Желнина. То, что я его знаю, уж никак ему повредить не сможет.
— Ну и чудненько. Как, говоришь, его зовут?
— Сергей Ильич. Желнин. Он нам про профессию рассказывал и потом кружок вел.
— Какой?
— Журналистский.
— И ты тоже туда ходила?
— Пару раз. Мне это неинтересно. Я на аэробику хотела, но папа денег не дал. Нет у нас денег. А домой вы меня отвезете?
— Обязательно.
— А можно до подъезда доехать и до квартиры проводить?
— Несомненно.
— Под руку.
— Да хоть под ногу. И этот… Желнин, случайно, французского не знал?
— Откуда? Только журналистский. А это, согласитесь, даже не русский.
— Соглашаюсь.
— Домой меня отвезите?
— Хорошо. А еще скажи: какие-нибудь другие люди в бумагах твоего отца разбирались? Давал он их кому-нибудь?
— Вряд ли.
— Съездим еще кое-куда.
— А потом домой?
— Ага.
— Что нужно делать?
— Съездим в одно место, и опознаешь одного человека.
— Какого?
— Сережу Желнина.
— С радостью.
— Тогда поехали.
Ехать оказалось совсем недалеко. Больница городская. Значит, Желнин, друг сердешный, лежит и выздоравливает, а документы его потеряны. Родственники его далеко. Могли бы кого и с работы отвезти. Из газеты. Нет, я понадобилась. Значит, не столько Желнин им нужен, сколько проверка его личности посторонним человеком. Друзья-то ведь могут и соврать. А я вроде бы выкрутилась. Поверил мне гражданин начальник.
В больницу мы вошли с черного хода. Я здесь была как-то в детстве, когда ногу вывихнула. Еще когда флюорограмму делали и по другим пустякам.
Мы получили халаты, и доктор, начальник здешний, нас повел. Только повел куда-то вниз. Во хлад и сумрак. Настроение мое не улучшилось.
То, что это больничный морг, я поняла как-то сразу, хотя отродясь в моргах не бывала. Посторонние трупы — куда ни шло. Дело житейское. Но Сергей Ильич Желнин лежал среди прочих, и лик его светлый был возвышен и печален. Я еще успела кивнуть в знак согласия, но, когда увидела, что чернила на бирке, привязанной к его правой ноге, расплылись, мне стало жаль его до потери сознания, и очнулась я уже в другой комнате.
Гражданин начальник оказался человеком слова. До дома меня довез и до дверей проводил. Я было полезла за ключом, но он меня остановил:
— Ты позвони, может, кто-нибудь откроет.
Я держала кнопку звонка до тех пор, пока папа не открыл дверь.
— Ну вот, а ты боялась.
Едва папа раскрыл рот, я приложила палец к губам. Он, как человек военный, все понял. Теперь дома мы могли говорить о чем угодно, только не о текстах и обстоятельствах последних дней. Мы обменивались совершенно ничего не значившими фразами и имитировали восторг от благополучного исхода дела. Мы оба были живы, и мы были дома. По крайней мере, на эту ночь. Теперь все эти господа, вторгшиеся в нашу жизнь, с утроенной энергией бросились на поиск Игоря Михайловича.
«Игорь жив?» — написал мне папа на листке из школьной тетради. Я кивнула. «Оригиналы у него?» — «Да».
Сойкин рассказывает Ане, как он нашел тексты
Знать бы, что из этого всего выйдет, обошел бы этот замок за сто верст, бой бы принял, в штрафбат ушел, хотя никаких штрафбатов нет уже в помине. Но сделанного не воротишь. Не бери чужого, будь то трофей или золотая чушка на дороге.
Это происходило тогда, когда в Тирасполе штурмовали румыны горсовет. На нашем берегу реки тишь да благодать. Мы вышли к замку в местечке Замшелово в пять утра. У меня в группе было одиннадцать человек. Это как бы и не разведка была, а так. Второй эшелон, осмотр местности.
Была здесь воинская часть, а при ней заводик один, шуточный. За оборудованием с него нас и послали. А я по этим станкам едва ли не последний в стране знаток.
Протока, пруд, канал. Замок весь был окружен водными преградами. Ближайшая опушка в полукилометре. От нее до ворот замка ровное место. Идеальные условия для стрельбы. Но разведчики клялись, что место чистое. По крайней мере два часа назад здесь не было никого. Я послал двух человек вперед. Они ушли. Когда я увидел условный сигнал, тряпку красную на штык-ноже, послал еще двоих. Так все мы перебрались в замок. Через канал по мостику подорванному, но устоявшему. Я как воспрянул. Снова себя при цели почувствовал.
Замок этот небольшой, словно игрушечный. Башенки, лесенки, подвал чистый, лабиринт какой-то, как для игры. У нас был миноискатель, и первые несколько часов ушли на обретение спокойствия. Хранились здесь украденные или ворованные предметы искусства. Остались уложенные в ящики картины, книги, но не запакованные. Уходили они в спешке. Но немного всего осталось. Коньяка французского не было, но местной водки ящик, яиц свежих ведро в погребе, сало, картошка, баночки какие-то с консервами. Обычный джентльменский набор. Я выставил посты, и мы сели ужинать. Прежде ванну принимали. В замке было две ванных комнаты и котел на угле. Протопили, отмылись, переоделись в чистые рубахи… Утром нам нужно было сдать объект в другие руки и двигаться дальше. Командиром я стал по недоразумению. Бардак у нас вечен. Потерялись отцы-командиры. Меня и назначили по рации. А я и не в обиде.
