Это было в конце войны, точнее, осенью сорок четвертого года. Лейтенант Лайош Саба служил тогда переводчиком при штабе одной из советских частей, освобождавших Закарпатье. Кстати, как раз в тех местах, где проходит теперешний их маршрут, недалеко от Ужгорода.
В небольшом, окруженном садами городке на берегу Латорицы и вокруг него, в долине этой маленькой, извилистой, бурной реки, население было пестрым. Кроме украинцев и венгров, жили здесь румыны и болгары, немцы и евреи, а чуть подальше — чехи и словаки. Лайош хорошо помнит, сколько хлопот доставляла командованию эта многонациональность, на которой играли в свое время и чешские богатеи, и венгерские фашисты, и румынские националисты, и нацисты-гитлеровцы, всячески сеявшие и культивировавшие национальную рознь и вражду. Не стояла в стороне от этого черного дела и религия. Бастионами мракобесия маячили по всему Закарпатью церкви и монастыри.
Перед приходом советских войск из монастыря над Латорицей исчезли некоторые монахи. Те, что во время оккупации содействовали укреплению в городке фашистского режима. Словно унесли их быстрые воды Латорицы. А этот монах? Нет, этот не исчез. Почему же он так засел в памяти?
Сабо машинально передвигал ноги, медленно пробираясь вперед вместе со всем потоком туристов, а мысли его тем временем с неимоверной быстротой проносились в голове и, молниеносно сменяя друг друга, кинокадрами мелькали воспоминания, картины, эпизоды.
Да, да, да! Конечно! Сомнений больше не было. Это он! Именно он, этот монах, прятал в своей келье оружие, ожидая возвращения нацистов, и — именно он! — скрывал в подвале монастыря не успевшего сбежать офицера СС. Потому и оставался вместе с ним, надеясь впоследствии заслужить благодарность фашистских властей. Помнится, после разоблачения его должны были судить и расстрелять. Почему же он жив?
Лайош лихорадочно напрягал память, — ему сейчас было просто-напросто необходимо вспомнить все, решительно все, до самых малых подробностей. Впрочем, он не понимал еще зачем…
Вот уже замерцал где-то вдалеке слабый, показавшийся призрачным свет — конец лабиринта, выход из пещер, а он не все еще вспомнил. Сейчас он выйдет отсюда, и тогда нить памяти оборвется. Он ощутил это четко и ясно. Так скорее, скорее! Кажется, звали монаха «брат Симеон», да, точно! Симеон! Как хорошо все это восстанавливается в памяти!.. Но почему же он все-таки жив? Почему его не казнили? Он ведь военный преступник!
Лайош остановился.
— Товарищ, проходите. Вы мешаете, — услышал он женский голос и ощутил легкий толчок в спину.
Вернуться в пещеры и там разыскать монаха? Нет, это невозможно: поток посетителей движется в одном направлении.
Лайош отступил в сторону, насколько позволил узкий коридор, прижался к прохладной каменной стене и пропустил нетерпеливую женщину и еще несколько человек. Внезапно в проеме, разделенном перегородкой, он увидел начало пути в лабиринт, который, делая круг, снова возвращался к тому же месту у входа с узкими каменными ступеньками.
Перешагнуть через барьерчик и пройти в новый круг по пещерам нельзя. Его начнут разыскивать. Группа наверняка уже собралась там, вверху, и переводчик будет сердиться… Ну и пусть! Монах — важнее… И Сабо прошел вдоль решеток, проскользнул мимо заграждения в проеме и влился в новый поток посетителей.
…Брата Симеона не расстреляли потому, что он сбежал в горы, в леса. Лайош Сабо все вспомнил. Монах исчез тогда самым таинственным образом, он избежал правосудия и словно растаял в напоенном победой воздухе — в то время было не до какого-то там беглого монаха. И вот теперь он здесь — тихий служитель Лаврских пещер… Надо рассказать обо всем этом, заявить переводчику, что здесь скрывается военный преступник. Немедленно!..
Но теперь до выхода дальше, чем до входа, — придется идти против течения. И Сабо стал проталкиваться сквозь публику.
— Извините, товарищи! Пропустите, пожалуйста. Дайте пройти. Я потерял своих. Прошу прощения. Разрешите.
Он выбрался под яркое июльское солнце, когда переводчик, разволновавшись, уже собирался броситься его искать: шутка ли сказать — потерять в пещерах интуриста! Едва Лайош предстал перед ним, он набросился на него с упреками:
— Что ж это вы, Сабо! Мы вас уже полчаса ждем!
— Неужели полчаса?! — удивился Лайош. — Ну и летит же время! А я, извините, заблудился. Отстал — и заблудился… — Он не мог сейчас рассказать о своем сенсационном открытии: все сердито смотрели на него — не та обстановка.
— Слава богу, что вы уже здесь, — с облегчением перевел дух переводчик. Затем обратился к группе: — Идем дальше. Все в порядке!
— Ах, Лайош, Лайош, как вы нас напугали! — Тереза укоризненно улыбнулась, покачала головой. — Ну как вам понравились пещеры? Я в восторге. И совсем не страшно. А эти руки! Эти черные сухие руки, обтянутые кожей… — Она не замечала, что Лайош не слушает ее. — Интересно, когда жили эти люди?
— Не знаю… — отчужденно ответил Сабо.
— А мумии детей видели? Правда, поразительно, как они сохранились! Лайош, что же вы молчите! Вам что — не понравилось или вы испугались? — засмеялась Тереза.
— Там есть еще черепа за решеткой. Вы бы видели, как молодецки, поддавшись общему настроению, бросала туда монеты «на счастье» Тереза… А вы бросили? — спросил Имре. — Я — да. Хотя денег нам выдали мало, но «на счастье» не жалко.
— Давайте догоним нашего шефа — мне необходимо с ним поговорить с глазу на глаз, — неожиданно сказал Лайош. — Я должен сделать важное заявление.
— Заявление? — встрепенулась Тереза. — О чем?.. Если о пещерах, то я заявляю, что больше мы вас туда не отпустим, — снова засмеялась она. — Даже если вы забыли бросить монетку «на счастье». С нас довольно и одной вашей прогулки.
— Я задержался потому, что увидел здесь… Вы заметили старика во дворе? Еще до того, как мы вошли в пещеру, он стоял посреди двора и разговаривал с женщиной. Длинноволосый такой. Бывший монах. Вы видели, Имре?
— Ну и что? — пожал плечами Хорват. — Здесь, наверно, работают бывшие монахи.
— Я знаю его… Это — беглый военный преступник… Его в конце войны должны были судить, но он скрылся. И вот он здесь, понимаете?!
— Тише, Лайош, не кричите, пожалуйста, — Хорват поморщился так, словно у него снова заболел зуб. — Не надо шуметь. — Он помолчал, опустил глаза, потом произнес уверенно и твердо: — Этого не может быть!
— Но ведь…
— А вы уверены, что это действительно тот самый человек? Может быть, он просто похож. Ведь столько лет прошло.
— Почти уверен. Он был монахом в монастыре, в Закарпатье. Звали его брат Симеон. Этот старик — вылитый Симеон.
— Обвинение серьезное… Если вы уверены… Это, конечно, могут проверить. Говорите, братом Симеоном звали?.. — Хорват задумался. — Странно. Очень странно.
— Военный преступник? — воскликнула Тереза, молчавшая до сих пор. — Но ведь уже больше двадцати лет прошло. Наверняка, Лайош, вам это показалось! Правда, Имре?
— Может быть, Лайош все-таки ошибся и бросает тень на человека, который ни в чем не виноват? Просто похож он на кого-то другого. Что скажете, Лаиош? Возможно это или нет? — дружески спросил Хорват. — Как бы то ни было, спешить с выводами не стоит. Любая ошибка непростительна, но ошибиться в таком деле — преступление.
— А кто его знает, — заколебался Сабо. — Неужели это не он? Взглянуть бы на него еще разок. В самом деле, чертовщина какая-то!
— Лайош, — кокетливо произнесла Тереза, — вы забываете, что с вами женщина.
— А вы сперва сами с ним поговорите, — посоветовал Хорват, — подойдите и поговорите. И все выяснится. Проще простого.
— Я потому и задержался, что искал его, — беспомощно развел руками Лайош. — Но так и не нашел.
Сабо и сам уже начал сомневаться, а Хорват окончательно сбил его с толку. Ведь обвинить невинного — это величайшая несправедливость. Даже если потом выяснится, что это ошибка, и честное имя будет восстановлено. Обида, нанесенная необоснованным подозрением, причиняет ни с чем не сравнимую душевную боль, и от нее на сердце надолго шрам остается…
Лайош на мгновение представил себя на месте невинно обвиненного, и ему стало неловко. Первый порыв прошел, и Сабо передумал догонять переводчика, ушедшего с группой вперед.
Имре Хорват словно подслушал его мысли.
— Не переживайте, Лайош, — сказал он. — Заявить никогда не поздно. Попытайтесь еще раз увидеть этого человека и спросите прямо у него. Главное в таком деле — не суетиться, не спешить. А монах никуда не денется, если он уже тридцать лет здесь живет.
Лайош кивнул. Он был благодарен Имре за то, что тот снял с его души камень своим советом.
Коваль поздоровался и опустился на теплый от солнца стул.
