Верно замечено, что от любви до ненависти — один шаг. Денис легкомысленно сделал его, и теперь все бабушки и прочие женщины, может, за совсем малым исключением, спасавшиеся во дворе от бесконечного грохота отбойных молотков и дрелей-перфораторов, сотрясавших стены примерно с десяти до семи ежедневно, дружно ненавидели «этого зажравшегося нового русского», чтоб ему, как говорится, ни дна ни покрышки. И Денис счел за лучшее просто «слинять» на время ремонта — так ему назвали данный процесс в той стройконторе, куда он обратился, — и переехал к дядьке, тем более что тот, естественно, был совсем не против. Присутствие племянника во многом Грязнова-старшего устраивало: не требовалось постоянно следить за наполнением холодильника, многого просто не надо было делать, переложив бытовую суету на плечи молодежи.
Вот и сейчас, прежде чем сказать шоферу служебной «Волги» «поехали», Вячеслав Иванович позвонил домой и предупредил, что возвращается вместе с Александром Борисовичем и надеется, что Денис, пока они едут, «сообразит чего-нибудь на ужин, легкого и необременительного для желудка — так, чтоб под коньяк».
Денис посмотрел на часы, пошевелил длинным носом, поиграл кустистыми рыжими бровями и вздохнул, ничего не ответив по существу. Но когда раздались в трубке короткие, самодовольные гудки, он по-хулигански ухмыльнулся и немедленно принялся за приготовление «легкого ужина». Мстить он тоже любил и умел.
И когда хозяин с гостем вошли в лифт, чтобы подняться в квартиру, уже в районе третьего этажа они почувствовали, что запахи, наполняющие тесное пространство полуночной кабины, приличествуют никак уж не жилому дому, а какому-нибудь отвязному приморскому кабаку, где жирный, лоснящийся жиром повар дядя Васо готовит свадебный обед собственному любимому отпрыску — небольшой, персон на двести пятьдесят — триста, не больше...
Турецкий как-то странно посмотрел на Вячеслава, но тот, будто охотничий пес, «пробовал воздух» и мрачно помалкивал. А выходя из лифта, пробурчал:
— Он что, команды не понял? С ума совсем сошел? Я же предполагал делать «табака» в воскресенье! Г остей пригласил...
Вот тут Турецкий все понял и... захохотал. Месть Дениса была просто великолепна! Что и подтвердилось, едва они открыли дверь. Окна во всей квартире были нараспашку, но сизый дым от жарящихся с громким треском и всхлипами здоровенных маринованных цыплят табака, прижатых к гигантской ресторанной сковороде кастрюльными крышками с расставленными сверху давно вышедшими из употребления утюгами, стелился волнами и торжественно выплывал наружу.
Александр Борисович, который был в курсе евроремонта и всего остального, с ним связанного в биографии Дениски, подумал, что сей его «опус» будет, пожалуй, почище строительного эксперимента на бывшей Кропоткинской улице.
— Ты сумасшедший? — Это было единственное, что пришло в голову Вячеславу Ивановичу.
— А что случилось? — Денис в недоумении сделал брови «домиком».
— Кто это все будет есть? — не нашел иных аргументов Грязнов-старший.
— Это? — Денис посмотрел на него с улыбкой. — А как же купаты? Слышишь, они уже шкварчат? А потом, ты же сам просил чего-нибудь полегче и побыстрей — под коньяк. Или я ослышался.
Турецкий уже рыдал, держась за живот. Съесть приготовленное было под силу разве что взводу вечно голодного стройбата. Грязнов печально посмотрел на друга и устало махнул рукой племяннику:
— Ладно... накрывай уж... что там у тебя... ирод... Прямо и не знаю... В конце концов, — решительно заявил он, — можно будет потом разогреть. А под это дело, — он небрежно щелкнул себя по шее у подбородка, — все сойдет за свежатину...
На том вопрос и был исчерпан.
Вообще говоря, сытно обедать уже во втором часу ночи — это очень по-русски. Никакая другая нация просто не сможет. Но если острую, чесночную, раскаленную пищу разбавлять время от времени дружескими напутствиями и соответствующим перезвоном хрусталя, то ничего, проходит. За границей, иной раз даже в очень приличных домах, где властвует этикет и все такое прочее, конечно, предложение соорудить пиршество посреди ночи выглядело бы крайним неуважением к хозяевам. Варварством и сплошным моветоном. Но и Турецкий, и оба Грязнова, исходя из собственного опыта, знали, что самые капризные язвенники, самые принципиальные блюстители любых изощренных диет никогда не отказывались от предложения «нажраться по-русски», то есть от пуза. А почему? А потому что как в том анекдоте: «Халява, сэр!»
Разрывая руками — без всяких там вилок и ножей — роскошную, прожарившуюся птицу, макая горячие купаты в лоток с острейшим соусом, точнее, смесью соусов, в которой, естественно, превалировал «чили», от которого перехватывало дыхание и спасали лишь свежий воздух с улицы да очередная рюмка, обсудили и эту тему. Попутно вспомнили, что за весь день никто из них троих так толком и не пообедал. Наверное, поэтому и не тянуло к служебным проблемам, коих хватало каждому. Но по мере наполнения желудков разговоры вернулись в привычное русло. И наконец возник тот главный вопрос, с которого все в жизни начинается, а часто и заканчивается:
— Ну так что будем делать?..
Хотя, возможно, и безадресно, но всегда очень точно.
И Александр Борисович, который полагался на Дениса как на самого себя, вкратце описал и для него общую картину последних событий с той лишь целью, чтобы и он мог принять участие в разговоре. Был, так сказать, в теме. И этот шаг оказался неожиданно правильным. Потому что когда прозвучало имя убитого «законника» Нестерова, Грязнов-младший с ходу насторожил уши. А когда речь зашла о более широкой картине, в которой расстрел джипа на Бережковской набережной оказался лишь одним из эпизодов, Денис попросил слова. Вежливо и ненавязчиво. Ему разрешили — и дядь Слава, и дядь Саня. Даже и не предполагая, что услышат в ответ.
Рассказ Дениса был как тот знаменитый рояль в кустах, придуманный лет сорок назад молодыми тогда насмешниками Аркановым и Гориным, но и по сей день остающийся символом поразительного, почти идиотского везения. Надо же, мол, только подумал, а он уже тут, рояль этот, вон, в кустах стоит, садись да исполняй Баха зачумленным беготней прохожим...
Не далее как вчера в пустынное помещение частного охранного предприятия «Глория», что находится буквально в квартале от знаменитых Сандуновских бань, вошла взволнованная пожилая женщина.
В связи с вышеупомянутым летом и отсутствием срочных розыскных работ в помещении агентства было только двое: его директор, то есть Денис Андреевич, и дежурный сотрудник — просто на всякий случай — Филипп Кузьмич Агеев. Денис совершенствовал свои знания в философии арийцев ведийского периода, испытывая особую тягу к тому древнему времени, когда только занималась заря духовной жизни человечества...
Тут внимательно слушавший племянника Вячеслав Иванович слегка поморщился и сделал характерный жест рукой, который можно было бы перевести на обычный язык, как: «Ты давай дальше, не зацикливайся...»
А Филя Агеев не очень успешно разгадывал кроссворд в молодежной газете и по поводу каждого слова, которое не мог отгадать, кричал из холла в директорский кабинет. Ну, к примеру: «Доктор в рассказе Чехова из пяти букв! Нету, нету, нету, нету, че!» На что Денис, морщась и неохотно отрываясь от толстой книги видного индийского философа Сарвепалли Радхакришнана, кричал в холл: «Ионыч!» И про себя добавлял: «Пора бы и знать...» И довольный Филипп констатировал: «Все верно! Я кино про него видал, с Анатолием Папановым... А ты смотрел?» Денис громко вздыхал — эдакий рык со стоном, и Филя торопливо добавлял: «Ладно, ладно, не буду... А ценный мех? Раз, два... ух, е-о! Девять букв!»
И в этот напряженный момент вошла дама. Несмотря на приличную уличную жару, она была в темной шляпке с вуалеткой, опущенной на лицо, и в темных же кружевных перчатках до локтей. Все остальное на ней было тоже длинное и темное — это с ходу отметил опытный взгляд сыщика Агеева. И еще —то ли необычность одеяния, то ли какой-то легкий неизвестный запах, исходивший от одежды женщины, подсказали ему, что она явно не москвичка. Но что в таком случае привело ее в «Глорию»?
Дело в том, что она вошла и огляделась не так, как это делают люди, забредшие, как говорится, по ошибке, нет, она прекрасно знала, куда пришла. Поэтому и к Филе обратилась вежливо, но с заметным нажимом:
— Я надеюсь, господин директор Денис Андреевич может меня принять? — и важным, уверенным жестом протянула визитную карточку.
Филя вскочил, сделал короткий полупоклон и прочитал на визитке, тонко пахнущей духами: сверху — «Санкт- Петербург, Академическая капелла им. М. И. Глинки», в середине — крупно: «Власьева Алевтина Константиновна», чуть ниже — «концертмейстер», а в самом низу — мелкими буквами — адрес: «СПб., наб. р. Мойки, 20». Все понятно: представительница высокого искусства. Но кой черт ее занес в «Глорию»? Какая нужда?
