Я отшатнулся в проем двери и, твердо решив не пасть жертвой словоблудия этой юной женщины, от которой меня отделяла тошнотворная пропасть старости, заговорил строго и внушительно:
- У Артема язык без костей. С другой стороны, я и не собирался делать тайны из своей жизни. Так или иначе, теперь ты знаешь все.
- Все? Как это может быть?
- Достаточно, чтобы судить о моих возможностях. Жених из меня, как видишь, незавидный. Я беден, как церковная крыса. И я сам обрек себя на нищету, добровольно. Скажу еще вот что... я не переменю свою жизнь, даже ради тебя. Мне уйти?
Она захохотала с видом самого надежного простосердечия, и я невольно завторил ей, притянутый, как мотылек к горящему фитильку, заразительностью ее смеха.
- Бог ты мой, как ты говоришь! какой пафос! - восклицала она. - Что случилось, Саша? Да ты посмотри на себя, ты же помертвел, у тебя серое лицо. А уж голос... как будто из могилы! Надо же, вчера познакомились - а сегодня ты уже на последнем издыхании. Или ты вовсе выходец с того света? Дряхлости в тебе больше, чем кажется на первый взгляд. Но клянусь своей загадочной славянской душой, я верну тебе молодость.
- Обязательно нужно было напомнить мне о моих годах? Это унижает... Не очень-то приятно сознавать, что тебя поучает девчонка!
- Перестань! У меня кожа гладкая, притронешься - зазвенит, и ни одного изъяна, а у тебя старая, дряблая, пообтершаяся. Выходит, право учить за мной, а не за тобой, твое время вышло.
Я впервые видел ее такой. В сущности, я и слышал-то ее по-настоящему впервые, она открывалась мне, как получасом раньше открылась прозрачная и страдающая детскость Лизы. Теперь я видел, сколько в ней жизни, неизведанного огня и, скажу, не побоюсь, беспримерной честности. Я, уподобляясь вызванному на игру коту, сделал игривое и ловкое движение головой, готовый поверить всему, что она говорила и скажет. Я поверил в таинственность ее души и в необходимость благодарить ее за поучения. У меня задрожали колени, как ночью, когда я понял, что буду обладать ею.
- Я беден... - буркнул я.
- Ну и что?
- Это не имеет для тебя значения?
- Нет. Мне еще вчера было ясно, что ты беден.
- Разве это может не иметь значения?
- Для такой, как я? Может. Просто для меня имеют значение другие вещи. Тебя это удивляет? - Она открыто посмотрела мне в глаза.
- Стыдно признаться, но я совершенно не знаю тебя.
- Послушай, ты ночью сказал... и я тебя за язык не тянула... сказал, что любишь меня. И еще, прижался ко мне и был со мной... поверил мне - вот что важно. Не каждый день мне признаются в любви. Никому такого не говорят каждый день.
- И именно это для тебя важно?
- Ты сказал, и я поверила. Так сказал, что я должна была поверить. Зачем же теперь что-то менять? По какой причине? Ты сделал уже достаточно, чтобы я хотела видеть тебя таким, какой ты есть.
- Но ты-то сама...
Она торопливо перебила, по-мужски кладя мне руку на плечо:
- Твои слова произвели на меня неизгладимое впечатление.
Я усмехнулся.
- Понимаю. Было бы смешно требовать от тебя взаимности, признание в любви может нравиться само по себе, но ни к чему еще не обязывает...
- Я люблю тебя.
- Ну, знаешь!..
- Нет, отчего же, у меня было время все обдумать и кое-что понять. Какие тебе нужны доказательства? Если ты не видишь определенности между нами, это... это твоя ошибка. Какая уж тут неопределенность! Протяни руки и ты мгновенно во всем убедишься, ну, например, в моей реальности. Обнаружишь организм, плоть, готовую раскрыть тебе объятия. Так раскрой хотя бы глаза! Я не могу обжечь тебя, пока ты отрицаешь, что я вся горю. Я могу разве что укусить, но я не хочу кусать свободного гражданина с очень ясным взглядом на мир. А если тебя смущает и тревожит мнение других о нас с тобой или там о твоей пресловутой бедности, то я и тут согласна дать самые убедительные доказательства верности тебе, приверженности тебе, а не чьим-то мнениям. Мы сейчас пойдем к ним, к этим злобным врагам и гонителям твоей нищеты, и объявим, что решили стать мужем и женой.
Меня охватила задумчивость, и я устремился куда-то ее туманными путями, некоторые отрезки которых были натуральными провалами в сон. Я сказал:
- Я, кажется, не давал тебе, Наташа, повода считать меня подходящим объектом для шуток, игрушкой...
Мою невразумительную речь прервало внезапное появление ее отца. Мне показалось, что он вышел навстречу из тумана, окутавшего мое сознание, и, как непрошенный встречный в местности пустынной и незнакомой, внушил мне известные опасения.
- Папа, - отнеслась к нему Наташа, - поздравь нас, мы решили пожениться.
Возможно, он шел исполнить некие тайные задачи, на мысль о которых навело его долго сидение на готическом кресле; во всяком случае он шел как-то вяло, нехотя, и что-то словно пугало его в будущем, к которому он влекся; но мы его остановили, Наташа заставила его выслушать нас, наши требования, наши пожелания, и на его бледном и худом лице заблуждала скептическая усмешка.
- Похвальное решение, - проговорил он.
***
В моей жизни, в которой, судя по всему, задумал играть свою страшную роль рок, сразу после окончательного, жаждущего проникнуть в вечность объяснения в кухне, после скептической ухмылки старого циника наступила череда счастливых дней, но я-то знаю, что последовало за ними. Безумие Наташи - это и мое безумие, хотя, разумеется, не в первую очередь мое; вот только ее радости - отнюдь не мои радости, ни в первую, ни во вторую очередь. Замечательные, глубокие, чудесные наступили дни, однако и миновали быстро. Сначала, после того как мы с Наташей объявили себя женихом и невестой, все складывалось очень хорошо, я виделся только с ней, потеряв из виду и Перстова, и Иннокентия Владимировича. Наташа приходила ко мне и стучала, уведомляя, в окно, в дверь, потом стучала каблучками пол, и босыми пяточками, нагая, стучала, потрескивала на холодном полу, как картошка на раскаленной сковороде. Она ни минуты не знала покоя и приносила ворох новостей: город-де взбудоражен, все говорят о предстоящей свадьбе и поздравляют ее, Наташу, с удачным выбором. Дни унылые, дни печальные, скрадывающие серой мглой все живое, но вот, кажется, уже и виден, уже замерцал во мгле живой образ моей подруги, ведь кто из нас не встречал людей, которые хотят и отчасти умеют поставить свое жизнелюбие выше самой жизни, т. е. предлагаемых ею условий?! Это узнаваемо. Узнаваемы и беды, страдания, катастрофы, - отважусь тут на некое умозаключение, своего рода обобщение, - узнаваемы тем очевидней, ярче и сопричастней, чем больше жизнелюбивый человек в своих поступках и словах перевирает, фальсифицирует, унижает, высмеивает, пародирует их.
Послушать Наташу - в мире взыграла пора какой-то удивительной свежести, обновления и сырая, больная зима уступила очистительному расширению весны, посреди которого грудятся спокойные, разумные люди, любующиеся нашим счастьем. Я понимал, что в каком-то смысле ее милая ложь исполнена истины. Ее молодость беспрепятственно превосходила мою зрелость, хотя я был образованнее, мудрее и тяготился крахом отечества, о чем она, сдается мне, не думала вовсе. Она и разгуливала по мне безнаказанно, во всем блеске своей молодости, вонзала в меня крепкие, ищущие мяса зубки, перемалывала мои косточки железной улыбкой, и я попал в разряд людей одаряемых, облагодетельствованных. Мне необычайно повезло, я вытащил счастливый билет. А что есть для человека голодного благодеяние сытого, а для дряхлого старца вроде меня внимание существа молодого, жизнерадостного, как не вмешательство высшей силы? Бог далеко в небесных чертогах, но Бог и бродит среди нас, прикидываясь то нищим, вымаливающим ночлег, то волшебником, пятью хлебами насыщающим тысячи человеческих существ.
Или зайдем с другой стороны, вспомним, в какое время мы живем. Велика опасность голода, власть сгнила, не успев встать на ноги, у преступников развязаны руки, все продается и покупается, бесчестье ценится выше чести, ибо его легче сбыть, надвигаются эпидемии, Бог знает какой мор, юноши и девушки растут болезненными, безвольными, почти дебильными. Откуда же, каким образом, каким чудом среди всех этих струпьев, язв и кровоточащих ран возникло здоровое, полное сил, цветущее, уверенное в себе и в своем будущем создание? Спросим себя беспристрастно и найдем ответ: не иначе как спустилось с неба!
У нее ни бородавки, ни пятнышка на теле, ни морщинки, перебивающей черты лица, на руках пальцы длинные и гибкие, и кожа на них не потрескалась, а на ногах чрезвычайно аккуратные, не знаю, как точнее выразить, но совершенно ясно вижу, что вовсе не изуродованы обувью. Никаких ямочек, веснушек, и ребра не проступают, а плечи не вздернуты и не проваливаются, стоят ровно. Что у женщины выпукло играют и ликуют ягодицы, это, согласитесь, прелесть; грудь же, висящая или торчащая, вызывает у меня дикое отвращение, кажется мне аномалией, грубым свидетельством женской глупости и бездуховности. У нее и первое превосходно, и второе не внушает никаких недоумений. Женщина замечательна прежде всего, а пожалуй и единственно, формой бедер, - вот мой беспристрастный взгляд на тень человечества, какую мы имеем в представительницах слабого пола, - а у нее эта форма столь безупречна и так волнует, что я целую это плотное сочетание плавных линий словно в беспамятстве.
