— Не в этом дело, Эйприл, не в этом дело…
— Изо всех сил!.. Настоящий вопль, Ширли…
— Австрийская полиция ищет Диаса даже под ковром министра внутреннихдел, — заметила Вуд. — Не думаю, что нужно идти на большие человеческие и денежные затраты, когда они могут сделать эту работу за нас. То, что собаки приносят добычу, вовсе не значит, Поль, что это они — охотники.
— Два…
— Ладно, будь по-твоему, Эйприл. Я только хочу…
— Три!
— АааааааааааААААААААА!!!..
Странно и потрясающе было смотреть на кричащее вниз головой лицо: на вершине, под пирамидообразным крохотным лбом, — огромный слепой глаз с розовым щупальцем; у основания — две зажатые морщинами щели. Все, кроме «Столика», закрыли уши руками.
— Черт, Вилли! — воскликнул Бенуа. — Не можешь заткнуть глотку этой идиотке? Так невозможно говорить!
Вилли де Баас отодвинулся от микрофона и отключил звук динамиков.
— Прости, Поль. Это Ширли Карлони. В апреле она сломалась, и ее оперировали, помнишь? Но в порядок ее не привели.
Босх припомнил, что это слово, «сломаться», стало популярным среди сотрудников отдела по уходу за «Цветами». Оно означало самую большую проблему, которая могла возникнуть у картин: повреждение позвоночника.
— Сними ее на неделю, отмени препараты для гибкости, увеличь дозу обезболивающего и позвони хирургам, — сказал Бенуа.
— Это я и собирался сделать.
— Ну и, будь добр, прикрути громкость своего замечательного динамика… О чем это я?… Эйприл, не думай, я не хочу контролировать твою работу. Ты знаешь, до какой степени мы тебе доверяем. Но проблема… скажем так… несколько особая. Этот придурок уничтожил не девочку, а достояние человечества.
— Я за все отвечаю, Поль, — с улыбкой произнесла Вуд.
— Ты за все отвечаешь, чудесно, и я за все отвечаю. Мы все за все отвечаем в нашей художественной компании, Эйприл. Если хочешь, можем так и сказать страховым компаниям: «Мы за все отвечаем». И нашим спонсорам и частным клиентам мы тоже можем это сказать: «Мы за все отвечаем». Потом устроим им обед в зале с десятью обнаженными картинами Рэйбека и пятьюдесятью изысканными украшениями в качестве столов, цветочных ваз и стульев а-ля Стейн, у них у всех отвиснет челюсть, а мы попросим у них еще денег. Но они скажут нам: «У вас изысканный интерьер, но если агент вашей службы охраны может безнаказанно уничтожить ценную картину, кто после этого захочет страховать картины? И кто отдаст деньги, чтобы купить их?» — и будут правы.
Бенуа жестикулировал пустой чашкой. «Столик» уже давно ждал, пока он поставит чашку на доску, но увлеченный Бенуа этого не замечал. От украшения не исходило ни звука, ни жеста: оно просто присело на пятки и ожидало, сосредоточившись на поддержании равновесия. При дыхании его живот колыхался, и чайник слегка дрожал. Глядя на эту сцену, Босх почувствовал неуместное желание рассмеяться.
— Наша фирма основана на красоте, — говорил Бенуа, — но красота без власти — ничто. Представь, что умерли все рабы и фараону приходится самому таскать каменные глыбы…
— Он бы сломался, — добродушно заметил Босх.
— Искусство — это и есть власть, — отрезал Бенуа. — В стене крепости пробита брешь, Эйприл, и ты отвечаешь за то, чтоб ее закрыть.
Он наконец вспомнил о чашке и быстрым движением поставил ее на «Столик», который ловко поднялся.
В эту минуту цвет комнаты скользнул по спектру к более глубокому пурпуру, как при появлении грозового облака.
— Я хочу знать, что с Аннек, — послышалось на английском языке с гарлемским акцентом.
Все обернулись к экранам. Даже не глядя, они знали, что это Салли. Девушка опиралась на один из «козлов» в спортзале для картин, и камера снимала ее до середины бедер. На ней были футболка и шорты. В паху шорты западали. Она смыла краску растворителями, но, несмотря на это, ее эбеново-черная кожа поблескивала темным пурпуром. Желтая этикетка, свисавшая с шеи, была исключением.
— Я не верю в рассказы о гриппе… Единственная причина, по которой снимают картины в этой дурацкой коллекции, — это ломка, и если папаша Вилли меня слышит, пусть скажет, что это не так…
Вилли де Баас отключил микрофоны и поспешно заговорил с Бенуа:
— Поль, мы сказали картинам, что у Аннек грипп.
— Черт побери, — пробормотал Бенуа.
Салли, не переставая, улыбалась. Более того, она выглядела счастливой. Босх подумал, что скорее всего она накачалась наркотиками.
— Посмотри на мою кожу, папаша Вилли: посмотри на мои руки и сюда, на живот… Если ты выключишь свет, меня все равно будет видно. Моя кожа — передержанная клубника. Смотрю на нее, и хочется есть сливы. В таком виде я с прошлого года, и меня не снимали ни одного разочка. Или ломаешься, или выставляешься, какой тут грипп. Но ни Аннек, ни я не можем сломаться, правда же?… Наши позы с прямой спиной удобнее, чем у большинства других. Вам повезло, так все говорят. «Ну и повезло!» — завидуют… А я скажу: как посмотреть… Это правда, другие картины после рабочего дня уносят на носилках… Нам же, напротив, завидуют, потому что мы можем ходить без боли в спине, и нам не нужны имплантаты препаратов для гибкости, с которыми можно попасть в правую голень правой же ногой, так ведь, папаша Вилли?… Но это отделяет нас от остальных, поскольку мы не относимся к официальной группе сломанных… Так что не обманывайте меня. Что там с Аннек? Почему ее сняли?
— Черт побери, — снова сказал Бенуа.
— Она может устроить скандал, — сказал де Баас, поворачиваясь к Бенуа.
— Она устроит скандал, — уточнил один из помощников.
— Что происходит, папаша Вилли?… Почему ты молчишь?…
Бенуа возмущенно выругался и встал.
— Дай мне, Вилли. Зачем ты сказал ей эту глупость про грипп?
— А что им было говорить?
— Папаша Вилли? Ты тут?…
Бенуа быстрыми шажками подошел к де Баасу.
— Это картина стоит тридцать миллионов долларов, Вилли. Тридцать лимонов и ежемесячное содержание, о котором я лучше помолчу… — Он взял микрофон, протянутый де Баасом. — И заменить ее нельзя: владелец хочет ее. Тут нужно действовать осторожно…
Голос Бенуа внезапно стал необычайно сладким:
— Салли? Это Поль Бенуа.
— Ух ты! — Салли вытащила указательные пальцы из карманов и поставила руки на пояс. — Сам дедуля Поль… Какая честь, дедуля Поль… Дедуля Поль всегда берет трубку, когда нужно что-то исправить, так ведь?…
«Она точно накачалась», — подумал Босх. Салли растягивала фразы, а во время пауз не закрывала до конца свой пухлый рот. Босху она казалась одной из самых прекрасных картин в коллекции.
— Именно, — ласково согласился Бенуа. — У нас тут так заведено: Вилли платят меньше, чем мне, и поэтому он говорит больше глупостей. Но сейчас вышло чистое совпадение. Я в Вене проездом, и мне захотелось прийти вас проведать.
— Ну так мой тебе совет, дедуля, не заходи в спортзал. Некоторые цветы стали плотоядными. Говорят, что ты лучше ухаживаешь за своими собаками в Нормандии, чем за нами.
— Не верю, не верю. Ты очень гадкая девочка, Салли.
— Что случилось с Аннек, дедуля? Для разнообразия скажи правду.
— С Аннек все в порядке, — ответил Бенуа. — Просто Мэтр захотел снять ее на несколько недель, чтобы прорисовать некоторые детали.
Глупое объяснение, но Босх знал, что у Бенуа богатый опыт по обману картин.
— Прорисовать?… Не гони, дедуля! Думаешь, я — полная дура?… Мэтр закончил ее два года назад… Если он снял ее, так потому, что хочет кем-то заменить…
— Не кипятись, Салли, так мне сказали. А мне обычно говорят правду. Никакой замены «Падению цветов» не будет еще два года. Мэтр забрал ее в Эденбург, чтобы подправить немного цвет тела, вот и все. Теоретически он может себе это позволить: «Падение цветов» еще не продали.
— Дедуля, ты говоришь мне правду?
— Салли, я не мог бы тебе соврать. Разве Хоффманн не делает с тобой то же самое? Не подправляет постоянно твой пурпур?
— Да, это так.
— Она ведется… — восхищенно прошептал один из помощников. — Ведется! — Де Баас шикнул на него.
— Почему вы сразу не сказали нам правду, дедуля? К чему эта история с гриппом?…
— А что нам было говорить? Что одна из самых ценных картин Бруно ван Тисха еще не закончена? Мне же не нужно говорить тебе, Салли, что это должно остаться между нами, хорошо?
— Я не проболтаюсь. — Салли с минуту помедлила, и что-то в ее выражении изменилось. Теперь Босх не мог больше думать о картине — он видел на экране одинокую испуганную девушку. — Да, похоже, я довольно долго не увижу эту бедняжку… Мне ее немножко жаль, дедуля. Аннек — совсем кроха, у нее никого нет… Кажется, я привязалась к ней, потому что мне тоже одиноко… Знаешь, я пригласила ее в понедельник пройтись по Пратеру… Подумала, что это ей поможет…
