На камине стояли черные мраморные часы. Сначала он решил, что они не ходят, ведь приборы такого рода почти никогда не ходят. (Похожие часы были у них в столовой в Гро-дю-Руа. Стоило их починить, как через какие-нибудь десять минут они останавливались вновь). Но потом заметил, что стрелка переместилась примерно на четверть часа.
В половине шестого Бош занервничал. Приближался тот самый час, в какой он накануне совершил убийство. Минуту за минутой Альбер вспоминал, что делал тогда, какие слова, уходя, говорил Аннете. Заявляя, будто не испытывал к ней физического влечения, он лгал. Потому и голову опустил. Особенно остро ощутил он желание, когда понял, что Серж Николя, как и накануне, овладел секретаршей.
Однажды, диктуя Аннете письма, он попытался заняться с ней любовью у себя в кабинете. Но Аннета спокойно отстранилась.
— Не заставляйте меня думать, что вы такой повеса, господин Бош! — произнесла она с холодной улыбкой.
Аннета ставила Альбера в тупик. Любовницей Николя в обычном смысле она не была, к тому же у нее был жених, молодой человек, который работал в радиостудии двумя этажами ниже и каждый вечер ждал ее у выхода. Она не противилась, когда Серж овладевал ею походя, пристроясь на углу письменного стола или ручке кресла, но мысль о том, чтобы то же самое позволить и Альберу, ее шокировала…
— Насколько я могу судить, вы ни разу не пожалели о содеянном?
— Нет, сударь.
Адвокат делал какие-то знаки, должно быть, желая что-то подсказать, но Альберу не было до него никакого дела.
— Вы и сейчас не изменили своего мнения?
Видно, оттого, что Бош неотрывно смотрел на стрелки, следователь покосился на часы — они показывали без четверти шесть — и сопоставил это с событиями минувшего дня.
— Пожалуй, что так, господин следователь.
— Иными словами, если бы этого не произошло вчера и если бы сегодня вы вышли из своего кабинета в эту самую минуту, направляясь на улицу Дарю, и, наконец, если бы обстоятельства сложились подобным же образом, вы совершили бы то же самое?
— Не знаю.
— Отчего же у вас нет прежней уверенности? Что произошло?
— Не могу сказать.
— Уж не повлияла ли на вас реакция вашей супруги?
— Нет, сударь.
Следователь и адвокат переглянулись. В душе у метра Уара затеплилась надежда.
— Она на вас не произвела впечатления?
— Я ожидал подобной реакции.
Конечно, пощечины он не ожидал. Но и на то, что Фернанда бросится ему в объятья, не рассчитывал. Это произойдет позднее. Затем она снова его возненавидит. Такая уж это натура. Есть в ней что-то роковое. Но разве этим людям объяснишь?
— Где вы находились в это время вчера?
Часы показывали без малого шесть.
— Если эти часы верны, я поднимался по лестнице дома на улице Дарю.
— Вам не хотелось бы остаться свободным человеком, каким вы были вчера?
Альбер задумался. Все ждали его ответа. Словно школьный учитель, который нервничает в присутствии инспектора, метр Уар закашлял. Бош понял предупреждение, но пренебрег им.
— Мне хотелось бы, чтобы произошло то, что произошло.
Послышался вздох. Адвокат поднялся и, подойдя к судебному следователю, что-то сказал ему на ухо. Не сводя глаз с арестованного, тот выслушал защитника, затем кивнул, словно говоря: «Возможно, у вас были на то причины?»
Затем что-то написал на форменном бланке и протянул его секретарю.
— Завтра утром направьте его в тюремную больницу для обследования, — произнес судебный следователь, направляясь к вешалке. — Пусть протокол допроса подпишет.
Альберу представилось, что какой-то важный этап остается позади. Теперь его оставят в покое, и он насладится одиночеством.
То, что человек этот резко отличается от других, Бош отметил с первого взгляда. Когда профессор вошел, в комнате находилось человек десять, однако Альбер сразу сосредоточил свое внимание на нем. Профессор был раза в два, а то и в три старше любого из присутствующих. Внешность его ничем не впечатляла: желтые зубы, над верхней губой, оттого, что докуривал сигарету до самого фильтра, неприятное бурое пятно. Дурно одетый, неухоженный, равнодушный к собственной персоне, профессор напоминал инспектора из Орлеана.
Но глаза у него были необыкновенные. Как только он посмотрел на Боша, тот сразу понял, с кем имеет дело. Такие глаза бывают у средневековых монахов на картинах старых мастеров — одновременно неумолимые и кроткие. Уж не суждено ли им стать врагами? Возможно, придется вилять и хитрить? Бош еще ничего не решил, но понял: человек этот обрел над ним известную власть. Остальное зависит от того, станет ли он сопротивляться этому светилу науки, будет говорить правду или же водить старика за нос. Во всяком случае, игра началась, и без дураков.
Уже со вчерашнего вечера Бош по-настоящему стал узником. На набережной Орфевр он не сомкнул глаз, но в Сантэ, тюремной больнице, его поместили в камеру — одиночку, ознакомив с местными правилами, как это бывает с новичком, пришедшим в лицей.
Поднявшись, Альбер заправил постель, прибрал в камере. Потом за ним пришли и вместе с другими задержанными отвели в тюремную карету.
И вот снова Дворец правосудия. Он прежде и не представлял, что эти мрачные здания заключают в себе целый мир. Когда-то из любопытства он зашел в камеру предварительного заключения. Знакомый адвокат провел его потом в расположенный в подвале буфет и угостил обедом. А вчера Бош побывал в комнатах уголовной полиции, антропометрическом отделении, в кабинете судебного следователя.
Сегодня обстановка совсем иная. Прежде чем ввести в помещение, с него сняли наручники, а конвоир-полицейский остался у двери.
Помещение чем-то напоминало школьный класс. Помост, на нем вместо кафедры стол, два стула, доска, свернутый в рулон экран для демонстрации диапозитивов.
Словно ожидая начала урока или конференции, в зале сидели, переговариваясь, человек десять: большинство, несомненно, студенты, а двое, лет пятидесяти, вероятно, коллеги профессора — такой важный вид они на себя напустили.
— Садитесь, господин Бош.
Профессор знал его фамилию, Альбер же не знал, кто перед ним. Он все ждал, когда к ученому мужу обратятся по имени, но напрасно: присутствующие называли старика «господин профессор».
— Прежде всего вы должны расслабиться и чувствовать себя как дома.
Одно обстоятельство досаждало Бошу: мощная лампа, направленная ему прямо в лицо, больно резала глаза. В остальном все было терпимо. Здесь он наслаждался чувством безопасности, зная, что никто не заставит его говорить то, чего не захочет сам. А может, он еще и заговорит. Там будет видно. Принимать то или иное решение он не торопится.
— Вы знаете, почему вы здесь находитесь?
— Да, господин профессор, — отчетливо ответил Альбер.
Он к месту упомянул ученое звание этого господина, чтобы показать, что готов начать игру.
— Не сообщите ли об этом сидящим здесь господам?
— Я нахожусь здесь с целью проверки моей вменяемости.
Слова его звучали более осмысленно, чем во время встреч со следователем, комиссаром или даже инспектором из Орлеана.
— Каково ваше личное мнение на этот счет?
— Я убежден, что нахожусь в здравом уме и твердой памяти.
— Расскажите нам о вашем отце. Он жив?
— Скончался семь лет назад.
— Причина смерти?
— Уремия, по словам врача из Гро-дю-Руа. Мой отец был инвалид войны. В 1918 году ему ампутировали руку.
— Какие заболевания, помимо этого, он перенес?
— Никаких других.
— А ваша мать?
— Три года назад ее оперировали по поводу рака груди, ничем другим она не страдала. У нее есть родители, живут вместе с ней.
— Братья или сестры у вас имеются?
— Есть сестра. Насколько мне известно, кроме коклюша она ничем не болела.
— У нее есть дети?
— Двое. Вполне здоровы.
Бош понимал, что все это мало интересно для профессора, такова принятая процедура, но она позволила установить между ними контакт.
— Чем болели в детстве?
— Краснухой. Еще до школы. Когда мне исполнилось одиннадцать лет, болел свинкой.
— В армии служили?
Ответив отрицательно, Бош покраснел.
— По какой причине освобождены от воинской повинности?
— Сердечная недостаточность. Не знаю точно, как называется эта болезнь.
— Ваш отец к тому времени уже умер?
— Он умер после того, как меня освидетельствовали.
— Врач ваш знакомый?
— Да, мать навестила его.
— Зачем?
— Просила освободить меня от воинской службы. Убеждала, что я единственный кормилец семьи.
— Вы действительно были кормильцем? Иначе говоря, вы давали матери деньги?
Секунду поколебавшись, Альбер понял, что ложью унизит себя.
— Нет. Наоборот.
