Красное лицо главврача слегка побледнело. Он насупился и вдруг сделался чрезвычайно деловит. В кабинете появились какие-то люди в белых халатах, мне принесли историю болезни Ростовцева, да не одну, а целую стопу пухлых, с истрепанными краями карточек и предложили пройти в палату, где лежал больной.
— Или вы раньше посмотрите документы? — вежливо поинтересовалась симпатичная черноволосая женщина с измученным лицом.
— Нет, я предпочла бы сначала побеседовать с больным, — сказала я.
— Тогда пойдемте, я вас провожу, — предложила она, прижимая к груди пачку историй болезни. — Меня зовут Мария Николаевна, я — лечащий врач, веду эту палату… Честно говоря, вряд ли вам удастся побеседовать с Ростовцевым. Он очень слаб, а кроме того, ушел в себя и почти ни с кем не общается… Только с персоналом.
Мы шли по длинному коридору, выкрашенному синей краской, мимо бесконечных белых дверей с табличками.
— К сожалению, больной поступил к нам в крайне запущенном состоянии, — сказала Мария Николаевна извиняющимся тоном. — Мы практически ничем не могли ему помочь… Знаете, сейчас в местах заключения есть такие формы туберкулеза, которые не поддаются стандартному лечению. А применять современные препараты мы не можем из-за отсутствия средств. Лекарства все импортные и стоят бешеных денег… — Она вздохнула.
— Простите, вы хотите сказать, что Ростовцев поступил к вам из мест заключения? — уточнила я.
— Не совсем, — ответила Мария Николаевна. — Поступил он к нам из дома. Когда уже совсем не мог таскать ноги… Но в Курске он совсем недавно — чуть более полугода. А до этого отбывал пятнадцатилетний срок заключения. Вы разве об этом не знали?
Я покачала головой. Это действительно было для меня неожиданностью. Я вспомнила о том, что Беднов тоже в свое время сидел, и подумала, что в этом что-то есть.
— Прошу сюда! — сказала Мария Николаевна, распахивая передо мной дверь палаты. — Только не пугайтесь!
Я шагнула в довольно просторную комнату с высоким потолком и двумя окнами, створки которых были чуть приоткрыты для доступа свежего воздуха. Несмотря на это, в палате стоял весьма неприятный запах болезни, несвежего белья и постной пищи. На четырех кроватях лежали четверо мужчин в пижамах, изможденные и желтолицые. Двое из них спали. Двое других встретили нас безразличным, потухшим взглядом.
— Это Ростовцев Сергей Павлович, — лекторским голосом произнесла Мария Николаевна, подводя меня к той койке, что стояла справа у окна.
Желтые глазные яблоки Ростовцева слегка дрогнули, когда я присела на край его кровати, но больше он никак не отреагировал.
— Здравствуйте, Сергей Павлович! — сказала я.
Ростовцев даже не повернул головы. У него было частое надсадное дыхание, серые запавшие щеки и изрезанный морщинами лоб. Редкие седые волосы топорщились на голове в разные стороны, а во рту не было ни одного зуба. На вид ему можно было дать лет семьдесят.
— Сколько ему лет? — спросила я негромко.
— Пятьдесят шесть, — почему-то виновато ответила Мария Николаевна. — Понимаете, он действительно очень плох… По-моему, ничего у вас не получится…
— По-моему, тоже, — сказала я, поднимаясь. — Пойдемте отсюда!
Мы вышли из палаты. У меня было очень скверно на душе. Этот Ростовцев и в самом деле проиграл все.
— У меня такое мерзкое ощущение, — призналась я Марии Николаевне, — будто я как-то обманула этих людей… Так стыдно чувствовать себя здоровой рядом с этими несчастными…
Мария Николаевна улыбнулась с неожиданным превосходством и мягко сказала:
— Не зарекайтесь, милочка! Каждому отмерен свой срок… Придет время, и кто-то почувствует себя неловко у вашей постели… Это естественный ход вещей…
— Но, может быть, я хоть чем-то могу помочь? — спросила я. — Деньгами?..
Мария Николаевна взяла меня за рукав и потянула за собой.
— Пойдемте в ординаторскую, — сказал она. — Там мы сможем спокойно поговорить… А насчет помощи… Это обычная реакция новичка. Всем кажется, что они могут помочь!.. Понимаете, больничное дело — это целый комплекс дорогостоящих мероприятий, это огромные суммы денег… Вам этого не осилить, если вы, конечно, не миллионерша, — она засмеялась. — Не миллионерша, нет? Ну, так и выбросьте все из головы, занимайтесь своим делом… Вы что-то хотели спросить меня по Ростовцеву?
Мы зашли в ординаторскую, и Мария Николаевна усадила меня в кресло с деревянными подлокотни — ками.
— Пожалуй, да, — сказала я, все еще не придя в себя после туберкулезной палаты. — Я взгляну на историю болезни… Если можно, самую первую — ведь все данные о нем там изложены, наверное?
Мария Николаевна протянула мне карточку.
— Только не уходите, — попросила я. — Вдруг что-то придется уточнить…
Я внимательно просмотрела лицевую часть и прочитала анамнез. Меня поразило одно совпадение — Ростовцев был взят под стражу в 1983 году, то есть тогда же, когда арестовали Беднова! Факты биографии были изложены не очень конкретно — видимо, медикам это было не столь важно — но указывалось, что больной до 1983 года проживал в Москве и работал в лаборатории, имел звание доктора технических наук. Я почти была уверена, что лаборатория Ростовцева находилась именно в том НИИ, где трудился завхозом Беднов. К сожалению, никто не мог подтвердить эту догадку, но я чувствовала, что нахожусь на правильном пути.
Еще в истории болезни было сказано, что родственников больной не имеет и заботиться о нем некому. Видимо, кое-какие деньги у него имелись, потому что, приехав в Курск, он сумел купить себе маленький домик на краю города.
— Да вы не думайте, — сказала Мария Николаевна, когда я обратилась к ней за разъяснениями. — Эти домишки без всяких удобств и стоят копейки — буквально трущобы! Просто крыша над головой…
— А теперь скажите, — попросила я, — кто-нибудь за эти полгода навещал Ростовцева? Только не берите в расчет представителей органов. Ваш главный врач объяснил мне, что эти посетители бывали у него часто. Нет, меня интересуют частные лица, знакомые Ростовцева.
Мария Николаевна задумалась, наморщив лоб, и развела руками:
— Знаете, не припоминаю! Нет, никто не навещал, ни одна душа! — Она вдруг нахмурилась и торопливо добавила: — Хотя постойте! Как раз перед вами был мужчина — такой вальяжный, хорошо одетый… Точно! На днях и был. Просто я забыла, потому что думала — опять из органов, а девчонки потом сказали — какой-то адвокат…
— И больше никто-никто? — настойчиво спросила я. — Ни разу? Подумайте хорошенько!
— Нет-нет, я хорошо помню — не приходил к нему никто… Впрочем, давайте для очистки совести спросим у тети Груши! Это палатная санитарка. Она сто лет тут работает, но память у нее — компьютер! Сейчас я ее позову!
Мария Николаевна живо поднялась и вышла из ординаторской.
Вернулась она через пять минут с толстой, не очень опрятной женщиной в сером халате и косынке, повязанной на голову. На добром лице санитарки отражалось волнение. Она не знала, куда девать руки, и все время теребила халат на необъятной груди.
— Вот, тетя Груша, — весело сказала Мария Николаевна. — Помогите нам вспомнить — к больному Ростовцеву приходил кто-нибудь, пока он у нас лежит? Я имею в виду родню какую-нибудь — кто неофициально приходил, не по делу, а просто проведать?
Тетя Груша бросила на меня робкий взгляд и еще сильнее принялась теребить халат. Лоб ее под косынкой покрылся задумчивыми морщинами.
— Так это, Мария Николаевна! — сказала она певучим озабоченным голосом. — Сразу-то ведь и не припомнишь! К нему многие спервоначалу ходили, но, как ты правильно говоришь, все больше офицально… А так, чтобы по душе… Хотя постой! Как же это я запамятовала, старая дура! — Лицо ее расплылось в торжествующей улыбке. — Было! Вот те крест, было! Приходила к нему бабеночка! Это в самые первые дни было, как он лег только. Всего раз и была! Я почему запомнила, — доверительно обратилась она ко мне. — Женщина эта ему цельный пакет принесла. Гостинцы — ну, там, апельсины, яблочки, бананы, — все как полагается! А он, после как поговорил с ей, пакет этот от себя отодвинул эдак и говорит: «Возьми себе, тетя Груша, мне без надобности!» Ну, я и взяла, потому что поняла, что он от этой женщины ничего брать не хотел! Видимо, драма у них была в личной жизни…
— Молодец, тетя Груша! — сказала я одобрительно. — Сведения у вас действительно бесценные… А подумайте еще — может, вспомните, как эту женщину звали или хотя бы как выглядела она?
Ободренная тетя Груша задумалась еще пуще, а потом сказала с сожалением:
— Нет, касатка, не вспомню, как зовут ее! А на внешность — ничего себе, чистенькая такая и на лицо приятная, годков тридцать пять ей будет… Конечно, такой красавице с таким страшилом неинтересно. Ведь он, Ростовцев, чистый старик восьмидесятилетний, да и тюремщик он, всю жизнь, считай, в тюрьме просидел! Но, конечно, раньше у них любовь была!
