Соблаговолите принять, господин президент, выражение моего глубочайшего уважения и преданности.
Б. Савинков.
Собственноручное письмо Б. Савинкова Масарику от 29 ноября 1921 года
(Обнаружено в архиве Бенеша)
29/XI 1921 г.
Париж.
Господин президент,
я должен выразить Вам самую горячую благодарность за ту исключительную помощь, которую Вы соблаговолили оказать делу, которому я имею честь служить.
Прошу Вас, господин президент, соблаговолить принять вместе с моей благодарностью и выражение моего глубочайшего уважения и совершенной преданности.
Б. Савинков.
Примечание автора:
Таким образом, мы устанавливаем, что и в конце 1921 года Масарик продолжал подкармливать Б. Савинкова и поддерживать его борьбу против нашей страны.
Леонид Шешеня струхнул, узнав, что доставлен в Москву, на грозную Лубянку, но скоро успокоился.
Допросы — чистая проформа: где был в семнадцатом, перечислите близких и дальних родственников. И часа не спрашивают, отправляют обратно в камеру. Привык Шешеня и к своему следователю Николаю Демиденко. Они, наверное, однолетки. И такой он другой раз бывает робкий и даже ласковый, так бы и сказал ему: «Друг ты мой, Коля, не тяни ты резину попусту…»
Но бывает, что Шешеня думает о следователе совсем по-другому. У следоьателя привычка — во время допроса заглядывать в окно. Тогда Шешеня видит розовенький, чисто выбритый затылок чекиста и косточку над впадинкой. Шешеня с необыкновенной ясностью представляет себе, как он в этот розовенький затылок бьет тяжелым малахитовым пресс-папье.
Однажды Демиденко резко отвернулся от окна и застал в глазах Шешени мысль о своем затылке. Не мог не застать. Но, видать, тепа этот следователь — ничего не заметил, улыбнулся, как всегда, и спросил:
— Может, на этом кончим?..
Шешеня уяснил для себя, что Лубянка совсем не так грозна и беспощадна, как про нее рассказывали, и что с чекистами вполне можно ладить. Вот уже почти месяц сидит он тут, и ничего страшного не произошло. Все, что он говорит на допросах, Демиденко с полной верой пишет в протокол. Поверили чекисты и в «почтовый ящик», где должны лежать адреса тех, к кому его послал Савинков.
Шешеня сказал, что «почтовый ящик» находится на Ваганьковском кладбище позади памятника с ангелом. Когда его туда привезли, он показал на первый попавшийся памятник с ангелом. Его возили туда три раза, и Шешеня успокаивался все больше — чекисты поверили и в его «почтовый ящик». Больше всего Шешеня боялся, что чекисты как-нибудь дознаются о его кровавых делах в банде Павловского. Но не случилось и этого. Демиденко все ковыряется в его адъютантстве у Савинкова — что за работа, какие ему известны документы, кого видел возле Савинкова и прочее.
Хуже бывает, когда на допрос приходит кто-нибудь из начальников. По тому, как в их присутствии держится Демиденко, Шешеня догадывается, что за птица пожаловала. Одного он приметил особо — рыжий, плотный, с явно офицерской выправкой и глазами как у рыси (это был помощник начальника контрразведывательного отдела ОГПУ Сергей Васильевич Пузицкий). Он чаще других приходил на допросы, но никогда в них не вмешивался, только слушал да смотрел на Шешеню.
Последние дни Шешеню вообще на допросы не вызывали. Это время им не потеряно. Он сумел сблизиться с тюремным надзирателем Хорьковым. Дядька тот оказался подходящий, может пригодиться в рассуждении побега. Жалуется на жизнь, значит, намекает. В свое дежурство уже дважды вызывал Шешеню из камеры и назначал его вне очереди уборщиком по этажу, а там всей работы дай бог на час, а потом они с надзирателем сидели в его уголке и толковали о жизни. Так появилась у Шешени еще одна тайна от следователя — надзиратель Хорьков. Кабы гепеушники знали, с какими настроениями есть надзиратели в ихней тюрьме, они бы ахнули! Но Шешеня доволен. Он готовит Хорькова для своего побега.
Дверь в камеру распахнулась, и надзиратель Хорьков, как положено службой, объявил:
— Шешеню — к следователю.
До конца тюремного этажа заключенного сопровождал надзиратель, дальше его вели конвойные. Шешеня спросил:
— Чего это я опять понадобился?
— Мало ли что? Может, и обвинительное вручат. Тогда и суд не за горами, — равнодушно пояснил Хорьков.
— Шлепнут? — беспечно спросил Шешеня.
— Все возможно.
Шешеня испуганно глянул на Хорькова — надзиратель никогда так с ним не разговаривал.
— Чего выпялился? Не узнаешь, что ли? А ты что думал? Здесь, брат, Чека, здесь не шутят. «И никто не узнает, где могилка твоя», — пропел Хорьков, подталкивая остановившегося Шешеню.
В кабинете, кроме следователя Демиденко, оказались сразу два начальника: тот, знакомый Шешене, рыжий, с рысьими глазами, и чернявый красавчик с бородкой клинышком и светло-серыми веселыми глазами. Это был начальник контрразведывательного отдела ОГПУ Артур Христианович Артузов.
В этот утренний час кабинет Демиденко тесен и мрачен. Сумрак в комнате кажется еще плотнее оттого, что противоположная стена здания вызолочена солнцем и над ней в синем небе плывут прозрачные легкие облака. Шешеня видел в окне и эту солнечную стену и это синее небо. И вдруг сердце у него защемило от предчувствия беды.
Пузицкий сидел у стола, за спиной у него, облокотившись о подоконник, стоял Артузов, а Демиденко виновато, словно отстраненный за что-то от допросов, уселся на стул позади Шешени и все время там вздыхал и шуршал какими-то бумагами.
От одного лишь взгляда Пузицкого у Шешени похолодела спина.
— Как вы сами понимаете, все должно иметь свой конец, — заговорил Пузицкий высоким голосом. — Нужно кончать и вашу затянувшуюся историю. Мы все время проверяли ваш почтовый ящик — там ничего нет.
— Ума не приложу, в чем дело, — тихо сказал Шешеня, повернувшись к Демиденко и как бы ища у него поддержки.
— Может быть только одно объяснение — что людей, к которым вы шли, мы уже взяли.
— Так, наверное, и есть, — обрадовался Шешеня.
Пузицкий вздохнул:
— Вы свой почтовый ящик выдумали, и это с вашей стороны серьезный промах — за ложные показания мы сурово наказываем. Ну, что вы нам скажете?
— Почтовый ящик — это правда. Я прямо не знаю, что случилось, — уныло ответил Шешеня.
— Ладно, оставим в покое почтовый ящик. Займемся вашими делами более ранними. Будьте любезны, ознакомьтесь вот с этим документом.
Шешеня взял из рук Пузицкого сколотые листы бумаги с машинописным текстом и мгновенно прочитал заглавие: «Перечень преступлений Л. Д. Шешени, совершенных им в бандах Булак-Балаховича и Павловского на территории советской Белоруссии, Западной области и в др. местах в 1920–1922 гг.».
Мелькнула мысль — отшвырнуть бумаги. Но Шешеня не сделал этого, он заставил себя внимательно читать каждую строчку. Откуда-то издалека донесся до него голос Пузицкого:
— Прошу читать внимательно. Может быть, есть лишнее? Ваши соратники по банде способны и на это, все записано под их диктовку…
Шешеня читал, и перед его внутренним взглядом, как мигающая кинолента, проносились воспоминания, и были они такими отчетливыми, что он видел даже лица убитых им людей. Документ вырвал из прошлого то, что он особенно не любил вспоминать, — как он убил молоденькую учительницу на глазах у ее матери и как мать умоляла его не трогать дочку, а он убил потом и мать. Прочитав про это, Шешеня невольно поднял на Пузицкого полные ужаса глаза.
— Что-нибудь лишнее? — вежливо, почти участливо спросил Пузицкий.
Несколькими минутами позже Шешеня начал отрицать все, но эти первые, страшно длинные минуты он молчал, затравленно смотря то на Пузицкого, то на Артузова. И это его молчание было признанием вины. А потом он стал все отрицать. Ему предложили очную ставку с Никитиным, который был с ним вместе в банде Павловского и уже давно сидел в советской тюрьме. Шешеня сначала категорически отказался. Но сразу передумал: раз не расстрелян Никитин, значит, может уцелеть и он. Но чтобы проверить, действительно ли чекисты оставили Никитина в живых, надо пойти на очную ставку. Теперь все, что с ним происходило, он мерял одной меркой — может ли это спасти ему жизнь?
На другой день в кабинете Демиденко Шешеня встретился с хорошо известным ему павловцем Никитиным, который подтвердил все, что в перечне было отнесено на личный счет Шешени, и под конец сказал:
— Не вертите хвостом, Шешеня. Если хотите выжить, как я, говорите правду…
Никитина увели, Шешеня тяжело задумался. И когда поднял голову, то вздрогнул: он не заметил, как за столом следователя вместо Демиденко оказался Пузицкий. Будь у Шешени время, он, может быть, и придумал бы что-нибудь, но времени у него уже не было — прямо перед собой он видел потемневшие глаза Пузицкого и его мягкое: «Ну, Шешеня, ну?..» И тогда он тихо произнес:
