— «Тухлой рыбой»?
— Да, у каждого адвоката есть несколько таких дел. Они держат их на дальней полке, и чем дольше держат, тем хуже те пахнут. Это те самые дела, когда жалеют, что за них взялись.
Такого нам на лекциях в колледже не говорили.
— Можно задать вопрос?
— Конечно. Спрашивай о чем угодно.
— Вот этот ваш совет, насчет того, чтобы стучаться в разные двери, скажите, сколько раз вы его повторяли за последние три месяца?
Она слегка улыбается, а затем смотрит на компьютерную распечатку.
— У нас еще примерно пятнадцать выпускников ищут работу.
— И значит, пока мы разговариваем, они рыщут по улицам в поисках места.
— Возможно. Трудно сказать, конечно. Ведь у людей могут быть иные планы, которыми они со мной не всегда делятся.
Уже больше пяти, и ей хочется уйти.
— Спасибо, миссис Скиннер. За все. Приятно знать, что кому-то ты не безразличен.
— Я буду все время искать, обещаю. Приходи на следующей неделе.
— Приду. Спасибо.
Незамеченный, я возвращаюсь в свой рабочий закуток.
Дом Бердсонгов расположен в самой старой и богатой части города и находится лишь в двух милях от юридического колледжа, вдоль улицы с обеих сторон растут старинные дубы, что придает ей замкнутый, отгороженный от остального мира вид.
Некоторые дома по-настоящему красивы, с ухоженными лужайками и роскошными автомобилями, блистающими лаком в подъездных аллеях, другие кажутся почти необитаемыми и заброшенными и смотрят, как призраки, сквозь густую листву давно не стриженных деревьев и одичавшего кустарника. Кое-какие здания находятся в промежуточном состоянии.
Особняк мисс Берди построен на рубеже столетий, в викторианском стиле, сложен из белого камня. Подъезд плавной закругляющейся линией огибает один из углов. Дом давно не крашен, крыше нужна починка, а двор требует некоторых необходимых работ. Окна немытые, канавы переполнены листвой, но все же видно, что кто-то здесь живет и пытается наводить посильный порядок. Подъездная аллейка окаймлена разросшимся кустарником. Я припарковываю машину за грязным, в возрасте, «кадиллаком».
Половицы скрипят под ногами, когда я подхожу к входной двери и озираюсь по сторонам, ожидая, что сейчас выскочит большая злая собака с острыми зубами. Уже поздно, почти стемнело, но подъезд не освещен. Тяжелая деревянная дверь широко распахнута, и сквозь вторую, стеклянную, я вижу очертания маленькой прихожей. Я не могу нащупать кнопку звонка и поэтому очень тихо стучу по стеклу. Оно дребезжит.
Я задерживаю дыхание — лая собак не слышно.
Ни звука. Ни движения. Я стучу погромче.
— Кто там? — раздается знакомый голос.
— Мисс Берди?
В холле показывается фигура, загорается свет, и вот она сама, в том же платье из хлопка, в котором была вчера в «Доме пожилых граждан из «Кипарисовых садов»». Она прищуривается и разглядывает меня из-за стекла.
— Это я, Руди Бейлор. Студент-юрист, с которым вы вчера разговаривали.
— Руди! — Она просто в восторге от того, что видит меня.
Я слегка смущаюсь на секунду, а затем внезапно мне становится грустно. Она живет одна в этом страшном запущенном доме и уверена, что семья ее покинула, и единственная отдушина — проявлять заботу о тех старых, никому не нужных людях, которые каждый день собираются на ленч, чтобы спеть одну-две песни. Мисс Берди Бердсонг очень одинокий человек. Она торопливо отпирает стеклянную дверь.
— Входите, входите, — повторяет она, абсолютно не проявляя ни удивления, ни любопытства.
Она берет меня под локоть, ведет через прихожую и далее по коридору, на ходу ударяя поднятой рукой по выключателям. Лампочки одна за другой загораются, освещая дорогу, стены увешаны десятками старых фамильных портретов. Половики пыльны и протерты до дыр. Пахнет сыростью и затхлостью. Старый дом сильно нуждается в основательной уборке и обновлении.
— Как любезно, что вы заехали, — говорит она ласково, все еще сжимая мой локоть. — Вам вчера понравилось с нами?
— Да, мэм.
— Не желаете ли навестить нас снова?
— У меня к вам срочное дело.
Она усаживает меня за кухонный стол.
— Кофе или чай? — спрашивает мисс Берди, шумно устремляясь к шкафу и опять ударяя по выключателям.
— Кофе, — отвечаю я, оглядывая кухню.
— Как насчет растворимого?
— Чудесно. — После трех лет обучения в колледже я забыл разницу между растворимым и тем, что мелют из настоящих зерен и варят.
— Сливки или сахар? — спрашивает она, подходя к холодильнику.
— Просто черный.
Она кипятит воду, ставит чашки, садится за стол напротив меня и широко улыбается. Я наполнил для нее этот день содержанием.
— Я просто в восторге, что вижу вас, — сообщает она в третий или четвертый раз.
— У вас прекрасным дом, мисс Берди, — говорю я, вдыхая воздух, пахнущий мускусом.
— О, спасибо. Мы с Томасом купили его пятьдесят лет назад.
Кастрюли и сковородки, раковина и краны, плита и тостер — все по крайней мере сорокалетней давности. Холодильник, по-видимому, выпуска шестидесятых годов.
— Томас умер одиннадцать лет назад. Здесь мы вырастили с ним обоих сыновей, но я о них охотно умолчала бы. — Ее веселое лицо на секунду омрачилось, но вот она опять улыбается.
— Разумеется. Конечно.
— Давайте поговорим о вас, — предлагает она. Но это как раз та тема, которой я бы с удовольствием избежал.
— Конечно, почему нет? — И я набираюсь мужества перед неминуемым допросом.
— Откуда вы родом?
— Я родился здесь, но вырос в Ноксвилле.
— Очень приятно. А где вы учились в школе?
— В Остин-Пи.
— В Остин… где?
— В Остин-Пи. Это маленькая школа в Кларксвилле. На государственной субсидии.
— Как чудесно! А почему вы выбрали юридический колледж в Мемфисском университете?
— Но это действительно хороший колледж, а кроме того, мне нравится Мемфис… — Есть и еще две причины. Меня приняли в этот университет, и я мог оплатить там учебу.
— Как замечательно. А когда вы его окончите?
— Буквально через несколько недель.
— Тогда, значит, вы станете настоящим адвокатом. Как замечательно. А где вы будете работать?
— Ну, этого я еще не знаю. Последнее время я много думаю о том, чтобы открыть забегаловку, то есть собственную контору. Я человек независимый и не уверен, что смогу работать на кого-нибудь другого. Я хочу заниматься адвокатской практикой по собственному усмотрению.
Она молча меня разглядывает. Больше не улыбается. Глаза смотрят холодно, пристально. Она удивлена.
— Это замечательно, — повторяет она и вскакивает, чтобы сделать кофе.
Если эта милая, гладенькая леди стоит несколько миллионов, она проявляет просто чудеса ловкости, скрывая подобный факт. Я внимательно присматриваюсь к обстановке.
Стол, на который я облокотился, на алюминиевых ножках, и бесцветный пластиковый верх уже очень затерт. Она живет в довольно запущенном доме и ездит на старом автомобиле. Здесь явно нет ни горничных, ни слуг. Ни декоративных маленьких собачек.
— Как замечательно, — вновь говорит она и ставит две чашки на стол. Они не дымятся. В моей что-то едва теплое.
Кофе жидкий, безвкусный и пахнет плесенью.
— Хороший кофе, — говорю я, облизываясь.
— Спасибо. И значит, вы собираетесь завести свою собственную маленькую контору? Сначала, как вы понимаете, вам будет трудно.
— Да, подумываю. Но если стану усердно работать и справедливо относиться к людям, мне нечего будет беспокоиться о том, чтобы у меня не переводились клиенты.
Она искренне улыбается и тихо покачивает головой.
— Ну это же просто чудесно, Руди. И как мужественно с вашей стороны. Я считаю, хорошо бы было побольше таких людей, как вы, в вашей профессии.
Моей профессии я-то нужен меньше всех — еще один молодой, голодный стервятник, рыскающий по улицам, готовый питаться любой падалью от судопроизводства, стремящийся найти хоть какое-то место, чтобы получить возможность выжимать несколько баксов из потерпевших крушение.
— Вы, наверное, удивляетесь, зачем я здесь? — говорю я, отпивая маленькими глотками кофе.
— Я рада, что вы приехали.
— Да, конечно, так замечательно снова с вами увидеться. Но мне хотелось бы поговорить о вашем завещании. Я даже плохо спал прошлой ночью, так беспокоился о вашем состоянии.
Глаза ее увлажняются. Она тронута.
— Особенно меня тревожат некоторые моменты, — объясняю я, стараясь выглядеть максимально сосредоточенным. Я достаю из кармана ручку и держу ее так, словно сию минуту готов приступить к действиям. — Во-первых, и, пожалуйста, простите меня, что я об этом говорю, но меня действительно очень беспокоит, когда вы или любой другой клиент предпринимает такие суровые меры против своей собственной семьи. Мне кажется, вы должны это обсудить спокойно и не торопясь.
