Я в свою очередь тоже села и облокотилась на ее девственно чистую столешницу. Она покраснела. Не столько из-за моей близости, сколько из-за того, что слишком долго задерживала дыхание. Кстати, за время нашей краткой беседы она пыталась попеременно дышать то носом, то ртом, но так и не нашла приемлемого решения.
Я спросила о состоянии моего счета.
– Послушайте, мадам Мистраль, я хорошо знаю моих клиентов. Вы к ним не относитесь. Поэтому либо вы мирно уйдете, либо я буду вынуждена вызвать силы правопорядка.
Я отодвинула кресло назад, чтобы пошире отворить дверь, и громогласно заявила, что это прекрасная мысль и я ею воспользуюсь, чтобы потребовать проверки всех операций, которые без моего ведома были проведены с моими деньгами за все прошедшие годы.
Она сухо попросила меня не нервничать, заверила, что все хорошо, она немедленно все проверит, и покинула кабинет, не забыв плотно притворить за собой дверь. Через короткое время дверь опять приоткрылась, явив молодого человека с круглыми глазами, который остался стоять в углу в охотничьей стойке.
Оставалось только надеяться, что я не пошла по ложному следу, но, должна признать, я уже ни о чем не жалела.
Мадам Бутрю вернулась с непроницаемым лицом и попросила меня следовать за ней. Что ж, я готова к отправке в Нантер.[9] По крайней мере, бесплатный душ.
Пройти через весь банк бок о бок со мной наверняка было смертельным унижением для этой образцовой служащей. Она привела меня в маленький пустой кабинет, сделала вид, что пробежала пальцами по клавиатуре, и с озабоченным видом заявила, что надо мной с июня 1978 года была учреждена опека.
Мои разбежавшиеся было мысли быстро встали по местам, и я в свою очередь заявила, что три года спустя эта опека была снята.
– Разумеется, но у нас не было ни вашего адреса, ни, кстати, какой-либо другой информации.
– Ну а деньги?
– Деньги на месте, разумеется, и я вам пришлю полный отчет, как только мы разберемся в этой необычной ситуации: вы должны нас понять.
– Проблема в том, что деньги нужны мне немедленно.
– О, это вполне возможно. Сколько вы предполагаете снять?
Хороший вопрос. Цифры закружились в моей голове. Я задержала дыхание и выдохнула:
– Семь тысяч франков!
Она облегченно расслабилась, и я пожалела, что не попросила больше. Я блуждала где-то по ничейной целинной земле, когда тревожный лязг кастрюль вернул меня к реальности. Молодой человек с круглыми глазами влетел в кабинет и взмолился, чтобы мы вмешались. Сам он не знал, что делать.
Квази устроила импровизированный пикник на соседнем кресле. Она разодрала упаковку пахучей ветчины, сняла обертку с маленьких рыхлых хлебцев, на которые мазала масло, помогая себе большим пальцем, потому что масло было еще твердым. Содержимое пакета с оливками медленно капало на пол, а для возбуждения аппетита она жевала плитку белого шоколада.
Мадам Бутрю впервые едва не лишилась своего хладнокровия и пролепетала, что надо как-то остановить эту…
Я твердо сказала тоном дорогой клиентки, которой, как начинала понимать, и являлась:
– Подругу. Она подруга. Квази!
Это было сказано суровым тоном, чтобы показать, что я вполне соответствую своему новому высокому статусу.
Квази проглотила разом полплитки и с неизбежным рвотным позывом бросила мадам Бутрю:
– Тут она заправляет, так что усохни!
Мадам Бутрю прошептала:
– Послушайте, я немедленно принесу вам ваши деньги, только поставьте подпись, и если б вы могли увести ее побыстрее…
Я милостиво согласилась, и до самого конца этого незабываемого пикника на коврах кабинета мадам Бутрю, который мы оставили совсем не в том состоянии, в каком застали, Квази пребывала в уверенности, что я являюсь владелицей Сберегательного банка, отчего ее домыслы разрослись пуще прежнего.
На улице дышалось легче. Я с недоверием разглядывала пачку зеленых банкнот в руке. Плакать или смеяться? Квази сделала выбор за меня. Хлопнув обеими ладонями по моим плечам, она просто зашлась от радости: теперь мы можем нанять лимузин с шофером, за такие-то деньги, а? Прям как настоящие принцессы, скажи?
Я решительно тормознула такси, встав посреди проезжей части, и Квази без колебаний нырнула в роскошную жизнь: отворила дверцу, как она это обычно делала, чтобы заработать мелкую монету, залезла в кабину и вольготно откинулась на спинку с блаженной улыбкой на губах. Она рыгнула, со вздохом заметив, что лучше пусть выходит через верх, чем через низ. Уверившись в реальности Квазиной угрозы, напуганный моей псевдовоенной формой и успокоенный, надо признать, видом вполне добротной новенькой купюры в двести франков, которой я помахала у него перед носом, дабы доказать, что она не воняет, благоразумный шофер не выставил нас из машины, а только опустил до отказа передние окна.
Отныне Квази видела только одно: как плывет по реке времени в такси с шофером. Уверена, что на ее месте у вас мелькали бы те же мысли.
Что до меня, то, убаюканная пьянящими воспоминаниями о невероятном триумфе, я сначала впала в сладкую эйфорию, прежде чем мысленно наподдать себе по заду. Ослепленная неожиданным притоком наличности, пообещав попозже прислать мой адрес, я даже не подумала потребовать более подробных сведений. Хуго взял на себя все мои дела до того, как меня автоматически поместили под опеку, когда я попала в лечебницу Святой Анны, и передал мне, что опека будет снята, как только меня выпишут. Но выход из больницы стал для меня началом новой жизни, и я даже на задалась вопросом о своем финансовом положении. Когда я уходила, мадам Бутрю явно перевела дух. Только ли потому, что тем самым избавлялась от присутствия Квази?
От денег одно беспокойство, это все знают, но… прежде всего, деньги – наиболее распространенный повод для убийства. Может, в этом все дело? Самая банальная погоня за барышом? Первое предположение, которое приходит в голову, и вполне допустимое, но от него у меня заранее все внутренности сводит, потому что главным подозреваемым становится Хуго.
Добравшись до фонтана, я сразу заметила своих компаньонов. Салли сидела на земле, привалившись к бортику фонтана, а вот Робер… Забравшись на ящик, он размахивал тощими руками, расхваливая наш убогий товар, от которого остался только лот из ложечек, и молол языком, как лучший из профессиональных разносчиков:
– Три, их осталось всего три, все разные, потому что ничто так не утомляет умы, как единообразие, облупившиеся от времени, ибо таков наш общий удел, и этот удел я предлагаю вам за десять жалких франков, всего десять франков, мадам и месье…
Я решила, что он сдурел – десять монет за три дерьмовые ложечки из простого металла…
Он продолжал:
– …за три маленькие ложечки, но не абы какие: ложечки, у которых есть свое прошлое, своя история. Они легко гнутся, посмотрите, ваши дети смогут перекрутить их, как в столовой, но они прочны, потому что мужественно сопротивлялись течению времени, и они…
Несколько зевак, смеясь, столпились вокруг, и один из них достал монету.
– Месье за десять франков, разумеется, если я не получу более щедрого предложения…
К моему изумлению, началась настоящая торговля, как на аукционе, и, набавляя по пятьдесят сантимов, они поднялись до двадцати франков.
Робер поблагодарил, свернул свою тряпку и уселся рядом с Салли, которой и вручил все деньги в неприкосновенности. Она положила голову ему на плечо, он ласково обхватил ее пальцы, и я с дурацким видом спросила у Квази:
– Ты видишь то же, что и я?
Какое-то бульканье послужило мне ответом, и когда я взглянула на свою старую сподвижницу, то увидела, что у нее глаза полны слез. Нет больших простушек, чем бродяжки. Наверно, когда ты нищий, то и мечтания у тебя дешевенькие. Иногда я им завидую. Я родилась богатой, и все мои потуги избавиться от этого наследия только попусту меня расстраивают. Я и тут самозванка.
Энергичным шагом я приблизилась к влюбленным и громогласно возмутилась:
– Никаких пар. Таков принцип жизни в коммуне. Никаких пар. Когда появляется пара, все разваливается.
– Брось, мы не пара, мы влюбленные.
– Ладно, – пробормотала я, чтобы не потерять лицо. – Это что, прям вот так, вдруг?
– Иди в жопу, это наше дело, не лезь, – выпалила Салли.
Что на это скажешь?
– И где ж ты научился так языком болтать, а?
– Иди в жопу. Это мое дело, не лезь.
Надо уметь отступать перед лицом противника. Но я прибегла к тайному оружию, твердо вознамерившись вернуть бразды правления:
– Где продолжим? Здесь останемся или еще куда двинем?
– Ну нет. Мы тут вкалывали без продыху. По мне, так нужно подзаправиться, – торжественно изрек Робер, которого мы единогласно отрядили за припасами. Я сделала знак Квази, чтобы она заткнулась, когда она уже собралась рассказать про добытые мной средства.
Нам было тепло, покойно и все такое. Я даже задумалась, где возьму силы для продолжения рассказа, когда появились легавые. Это не в укор. Я так полагаю, у каждого свое место в обществе, но не надо удивляться, если в один прекрасный день все ваши промашки оборачиваются против вас. Потому что сидели мы там спокойно, никому не мешали, даже самим себе, а тут пришлось подыматься, собирать барахло и искать другое место, где притулиться. Вот так мы и становимся, один за другим, кочевниками поневоле, что и объясняет те строго дозированные жалобы со стороны социальных элементов, выпавших из общественного устройства.
