— Да не похоже пока, — сказал Шварц, шумно потянув воздух носом.
— Обделается еще, — с той же ласковой угрозой пообещал Глыба. — Толковище-то всерьез и не начинали еще, все у козла впереди.
— В общем, запоролся ты, Лешенька, — сказал Смолин. — Ну, не молчи! Обоснуй, почему мы тебе не должны яйцы отрезать?
Со звуком, напоминающим жалобный всхлип, Маевский наконец-то разинул рот:
— Я… Я не нарочно… Они… Я…
И замолчал, лихорадочно переводя взгляд с одного на другого.
— Соберись, тварь, — брезгливо поморщился Смолин. — И слушай сюда. Я тебе буду задавать вопросы, а ты будешь отвечать, сука, как на исповеди. Усек?
— Я… Они…
— Помолчи пока, — сказал Смолин. — Рассмотрим пока варианты на будущее, в том числе и ближайшее. Самый простой — дать тебе сейчас под дых легонечко, чтобы барахтаться не смог, окунуть головой в ручей и подержать, пока не захлебнешься. Бросить тут же с вывернутыми карманами и уехать. Ну кто нас искать будет? Если что, доказательств никаких, у нас сейчас с полдюжины свидетелей, что все мы трое водочку жрем на даче в компании легкомысленных девочек… Дешево и сердито. Буль-буль. Был человек, и нет человека.
Маевский издал неописуемый звук, инстинктивно попробовал вырваться, но Шварц держал крепко.
— Это — смертоубийственный вариант, — сказал Смолин. — На случай, если мы все же решим не пачкаться мокрухой, есть второй вариант, без трупов, зато, пожалуй, гораздо более жуткий… Один звонок… — Он двумя пальцами достал телефон из нагрудного кармана джинсовой куртки, повертел его и спрятал обратно. — Один звонок — и уже через пару минут в районное УВД прибежит девочка, вся в слезах, в одежонке порванной, кинет заяву, что буквально вот только что некий гражданин Маевский ее изнасиловать пытался прямо у себя на дому. Ты ж один живешь, козел, квартирку сроду на сигнализацию не ставил. Пока мы сюда ехали, хатку твою аккуратно отмычкой вскрыли и под кровать девочкину заколку кинули, пару пуговиц от блузочки, еще всякие мелочи… Алиби у тебя конечно же не имеется. Мы, все трое, ежели что, будем категорически отрицать, что ты в это время с нами общался под ясной луной. И закроют тебя в камеру, когда еще полночь не пробьет. Летягин тебя, может, и вытащит — но когда это еще будет. День другой на нарах прокантуешься.
Глыба охотно подхватил:
— А в камере таких, как ты, на дух не переносят. Рачком установят и очко раздолбают в самоварную трубу. Вынесут тебя оттуда с драной задницей… Ты меня слушай, я на нарах чалился, еще когда твои папка с мамкой решали, мастерить тебя или в презике в мусорное ведро выкинуть… Точно тебе говорю, очко порвут качественно…
— Ты его слушай, — серьезно сказал Смолин. — Он дело знает. Девочка молоденькая, из приличной семьи, умница, красавица, спортсменка, разве что не комсомолка, на первом курсе универа… Есть у меня такая девочка для деликатных поручений, современный ребенок, за хорошие бабки и не такое устроит…
Шварц загоготал:
— В общем, при любом раскладе жопу тебе зашивать будут долго… Стукач поганый, сука…
Смолин безмятежно продолжал:
— И наконец, третий вариант, самый, можно сказать, бескровный, но для тебя, скотина, пожалуй, самый и убийственный. Не буду я тебя ни мочить, ни подставлять. Всего-навсего завтра же пущу эту информацию в народ. Благо это не клевета, а доподлинная правда. Расскажу, как я решил тебя проверить, и чем дело кончилось. Последствия представляешь? Пальцем тебя никто не тронет, даже в харю не плюнут… но ни один нормальный человек больше с тобой не будет вести никаких дел, тем более что от тебя и допрежь особой прибыли не было, так, по мелочам… Сам понимаешь, новость эта моментально разлетится не только по Шантарску, но и по всей сети. Ну и куда ты после этого? Когда вся система и все клиенты будут знать, что ты — стукачок? Пыль с диплома сдуешь и пойдешь в школу детишек таблице умножения учить? А куда ж еще? Но ты ж, козлина, на бюджетную копеечку жить не сможешь, ты на нее и не жил никогда… — он произнес небрежно. — Отпусти его, Шварц, куда он, паскуда, денется… В сопки рванет — я девочке тут же звякну… И дома его уже ждать будут товарищи в сером…
Шварц отпустил пленника, отступил на шажок, отряхивая руки. Глыба, по-прежнему поигрывая выкидухой, предложил:
— Ну, давай, дерни в чащобу. Чтоб я тебя поймал и обрезание сделал не хуже, чем в синагоге…
С первого взгляда было ясно, что разоблаченный стукачок бежать, равно как и сопротивляться иным образом, не намерен. Пребывает сейчас в полуразобранном состоянии, ноги едва держат, колотун бьет…
Ничего похожего на жалость Смолин не чувствовал: ну разумеется, принудили-запугали-приневолили, как же иначе… но после того, как этот приневоленный тебя пытался сдать на нары, сочувствовать его нелегкой судьбине как-то не тянет. Всех гнули, да не все гнулись…
— И последний вариант, — сказал Смолин жестко. — Все обойдется. Все забудем… на определенных условиях. Ты, конечно, поначалу ломался, как школьница перед азербайджанцем: не хочу, не буду, сроду этого не делала…
— Дядя Вася! — вскрикнул Маевский. — Ты бы знал, как там прессовали…
Переглянувшись с Глыбой, Смолин искренне расхохотался.
— Да ну? — дурашливо воскликнул он. — Прессовали? Ужас какой! Знаю, милый, знаю не понаслышке… А у этого дядьки, — он кивнул на Глыбу, — судимостей и допросов и вовсе… Как блох на барбоске… Только отчего-то не скурвились…
— Да вы б знали…
— Брось, — поморщился Смолин. — Плавали — знаем… Ну конечно, мальчика из интеллигентной семьи, отроду не привлекавшегося, даже в армии не служившего, они колонули, как сухое полено… Пресс-хатой со злобными козлодерами пугали, ага? Живописно повествовали, как тяжко жить на зоне, где такого, как ты, моментально под нижние нары определят? Да ладно, избавь от подробностей, я прекрасно могу представить эту картинку…
— Ну а что мне было делать? — огрызнулся Маевский.
— Действительно, — сказал Смолин. — Ну что тут делать? Только лишь ссучиваться… Знаешь, в чем твоя беда? Ты ремесло себе выбрал не по зубам. Нормальный антиквар всегда должен быть психологически готов к тому, что его станут мотать, — и держаться соответственно. Гнут только тех, кто готов прогнуться, старая житейская истина…
— Д-дядя Вася! — чуть ли не рыдающим голосом воззвал Маевский. — Я же… они же… вынудили!
— Ясен пень, — сказал Смолин. — Не такая уж ты паскуда, чтобы добровольно в стукачи записываться… Ну и что? Что это меняет? Я ведь мог, не приведи господи, из-за тебя и всерьез сесть… Ты меня десять лет знаешь. Я добрый? Я гуманный? Я подлости прощаю?
— Мочить его, конечно, не стоит, — раздумчиво произнес Шварц. — А вот в СИЗО определить, чтоб его там опетушили — будет самое то. И моральное удовлетворение получим, и от стукача избавимся…
— Мужики…
— Мужики пашенку пашут, — хмуро сказал Смолин. — Ладно, слушай внимательно, козлина. Хочешь, чтобы я тебя простил? Хочешь, чтобы ничего как бы и не было? Ух ты, как закивал — голова вот-вот отвалится… Ну вот тебе приговор благородного сообщества. Жить нормально будешь, если станешь ходить по струночке. Киваем снова… Хватит, смотреть страшно. А ходить по струночке означает в том числе, что дяде Васе ты будешь исповедоваться, как не всякий попу согласится… Усек?
— Дядя Вася, да я…
— Не суетись, — сказал Смолин. — Значит, они тебя стращали, кололи и прессовали, пока ты не потек… Что ты им выложил, мурлин мурло без бюста?
— Ну это…
Смолин жестко усмехнулся:
— Другими словами, все, что знал про всех? Ага? Предположим, не так уж и много ты знал, однако за десять лет в бизнесе кое-чего да нахватался, по зернышку…
Он в темпе попытался прикинуть, что этот индивидуум мог слить: ну, в конце концов, ничего такого уж жуткого, так, мелочовка недоказуемая, в нашем деле сплошь и рядом если не пойман за руку сразу, то доказать уже ничего нельзя. Не смертельно. Подумаешь, еще пара бумажек в дела оперативного учета — а оно у Смолина и так, надо полагать, с кирпич толщиной.
— Вову Багдасаряна тоже ты сдал? — сумрачно спросил Смолин.
— Вот тут уж нет! Откуда бы я знал про его дела за Уралом? Мы же с ним особо не контачим, ну, покупал я пару раз у него рыжики…
«Не врет, — великодушно констатировал Смолин. — Багдасарян и в самом деле с этим шибздиком практически не водился. Кто-то другой должен был Вову заложить, гораздо более информированный… Как в анекдоте: и я знаю этого человека…»
— А ко мне, значит, особое внимание? — продолжал он.
— Ну не сказал бы… Просто он спит и видит, как бы кого-нибудь до суда довести…
— Летягин?
— А кто ж еще…
— Наполеоновские планы у человека… — хмыкнул Смолин. — Досуда, дотуда… И у тебя, значит, вредная инструкция: как только прослышишь нечто, дающее повод, докладывать со всем рвением?
— Ну…
— То есть — да? Чего шарахаешься? Бить не буду…
