Ты делала свою работу: написала жестокую правду о его художественной выставке. Мне понравилась рецензия, понравилась она и нашим читателям. Вот почему тебя повысили.
Он достает прошлогодний ноябрьский выпуск с полки позади своего стола и читает мою статью безэмоциональным голосом:
«Уж точно не пай-мальчик. Мило Зи описывает себя как непримиримого художника-бунтаря и основателя собственной школы нигилистского искусства миллениалов. Зи практически получил статус гуру среди своей более чем миллионной аудитории в инстаграме, которая называет его не иначе как #ВеЗикий.
Выставка Зи «Сумма нас» демонстрирует огромные полотна, написанные краской, сделанной из жидкостей его собственного тела. Зи говорит, что резал запястья, чтобы получить кровь для самого большого полотна, названного «Желаниесмерти2». Он заявляет, что практически умер, когда писал эту удивительно непримечательную картину.
Выставка в Нью-Йорке включает новые работы, написанные Зи после оглушительного успеха в Лондоне. Среди них #ВеЗикий выставляет свои настоящие испражнения – внутри прозрачного куба из эпоксидной смолы, свисающего с потолка галереи, – а также винный бокал, наполненный плевками Зи и помещенный в рамку на стене.
Пресс-агент Зи описывает его работу как «просветляющий взгляд на состояние человека. Она напоминает нам, что мы не являемся суммой наших частей, но лишь частями своей суммы».
Я не эксперт в постмодернистском абстрактном искусстве, но вынуждена признать, что нахожу соскабливание плесени с плиточных швов в моей ванной при помощи старой зубной щетки куда более просветляющим, чем работы Зи, и куда более удачным заявлением о состоянии человека».
Фрэнк бросает журнал на стол.
– Вот почему я хочу, чтобы ты написала для рождественского выпуска. Этот тон. Этот сарказм.
– Фрэнк, я не была саркастичной. Я была искренней, – говорю я без всякого выражения на лице.
– Ты разорвала его в клочья так, как никогда не смогла бы сделать Наоми. Она чересчур восторженно пишет о художниках, с которыми пытается наладить связь. Так, выметайся, Лив. Мне нужно готовиться к совещанию по поводу бюджета.
Перед тем как вернуться за свой стол, я останавливаюсь у кабинета нашего редактора колонки мод, Сони, и спрашиваю, что она думает по поводу коллекции сумочек Эмили. Я даю ей образцы, которые вручила мне Эмили, а также ссылку на ее страничку в инстаграме, чтобы посмотреть другие ее работы.
– В лучшем случае они выглядят как дешевая и безвкусная подделка. В худшем, ну, позволь мне предположить, что она найдет новое увлечение. Я не представляю, как она сможет построить серьезную карьеру, если все ее работы – это копирка культовых дизайнов.
Она передает мне обратно сумочку и кошелек, полученные мой от Эмили, держа их кончиками пальцев, будто они заражены.
От ее прямоты у меня почти что камень с души сваливается. Я могу честно сказать Марко, что сделала все возможное, чтобы о коллекции Эмили написали в журнале. Надеюсь, в случае, если это вызовет у Дина бурю эмоций, они не будут направлены прямо на Марко. Вспоминая его поведение в ресторане, я нисколько не сомневаюсь, что он более чем способен на мелочные акты мести.
Когда я возвращаюсь к своему столу после позднего обеда, то вижу, что на клавиатуру наклеена бумажка. На ней написано: «Кевин просил тебя перезвонить». На ней также его номер телефона.
Кевин – это официант из ресторана, куда я ходила с Марко, Дином и Эмили. Это был его третий звонок.
Я ответила на его первое сообщение, думая, что оставила что-то в ресторане. Конечно, я ничего не оставляла. Он сказал, что звонит, чтобы поблагодарить за доброту и за то, что я вернулась, чтобы отдать чаевые. Несмотря на то, что он был необычайно вежливым, этот звонок напугал меня. Как и его следующий звонок, на который я не ответила.
Я комкаю записку и бросаю ее в урну. Сообщения от Кевина начинают меня пугать.
Среда, 11:02
Волосы детектива Дарси Хэллидей были влажными после быстрого душа, который она приняла в женской раздевалке участка. Она переоделась в синий костюм и бирюзовую рубашку, которые хранила в шкафчике. Ее значок детектива был прикреплен к поясу, а служебное оружие лежало в кобуре на левом бедре. Наручники свисали сзади брюк.
Она шагнула назад и осмотрела фотографию надписи «ПРОСНИСЬ!» с места преступления, которую распечатала и прикрепила скотчем на окно у своего стола.
Лавель отошел от своего рабочего места, чтобы взглянуть.
– Что думаете? – спросил он.
– Была ли надпись предназначена жертве? – спросила Хэллидей. – Сожаление о том, что его убили? Или она была написана для кого-то другого? И зачем писать на окне, а потом опускать шторы? Почему не держать их открытыми? Или не написать на стене рядом с телом?
– Потому что надпись не предназначалась жертве, – сказал Лавель, соглашаясь с ходом ее мыслей.
– Именно. Вот почему убийца сделал надпись задом наперед – чтобы быть уверенным в том, что она хорошо читается с улицы. Убийца делал заявление во внешний мир, а не жертве.
Стеклянная дверь за ними громко открылась. Оба повернулись и увидели детективов Роско и Трэна из Центрального отдела по расследованию ограблений, идущих к ним через ряды столов.
– Похоже, прибыла кавалерия, – поприветствовал Лавель двух детективов, протягивая им руку.
Они расчистили два стола рядом с местом Хэллидей у окна, где оба детектива, временно переведенные в убойный отдел, будут помогать им с расследованием. Они переведены на пару недель. Срок может быть меньше или больше, в зависимости от того, как скоро наметится прорыв в деле.
Мобильник Хэллидей зазвонил как раз тогда, когда Лавель подвел детективов к ней для знакомства. Она быстро пожала им руки, а затем ответила на звонок.
– Хэллидей, – произнесла она, отойдя к окну, на которое прикрепила фото.
Звонил Оуэн Джеффрис, старый армейский друг, которого взяли в ЦРУ после окончания его последнего контракта.
– Так ты получил мое голосовое сообщение, – сказала она.
– Конечно. Что стряслось?
Кратко обрисовывая Джеффрису убийство, Хэллидей переслала ему фотографию жуткой надписи на окне.
– Есть идеи? – спросила она.
– Она демонстрирует преднамеренность, – заметил он, когда получил фото.
– Почему ты так думаешь?
– Необычно, что надпись находится в таком месте, чтобы ее можно было легко прочитать снаружи. Зеркально отображено не только слово, но и формы букв. Я считаю, что такая сложная надпись, сделанная без ошибок, особенно в очень напряженной ситуации, как, например, после совершения убийства, требовала бы холодного рассудка и планирования.
– Планирования какого рода? – спросила Хэллидей.
– Достаточно просто попрактиковаться писать задом наперед на бумажке перед убийством. Или даже на тыльной стороне ладони. В таком случае убийца может копировать надпись
