как своего помощника, который учится ремеслу. Тогда вас примут без подозрений и оставят одного.
– Так, меня оставили одного.
– На письменном столе в большой комнате, которая занимает почти весь второй этаж, лежит книга записей гостей. Большая, очень дорогая штука в красной кожаной обложке. Стол этот, стол номер один – я хочу сказать, что он не запирается, – стоит как раз у среднего окна.
– Ну?
– Я хочу знать, с кем у Ллойда были назначены встречи третьего и четвертого марта.
– Вы думаете, может, он ехал этим поездом, а?
– Во всяком случае, я хочу быть уверен, что его там не было. Если я буду знать, с кем у него были назначены встречи, я очень легко смогу выяснить, состоялись они или нет.
– О’кей. Это совсем просто. Я уже не дождусь этого мытья окон. Я всегда задумывался над тем, что буду делать, когда стану слишком старым, чтобы летать. Может, погляжу и займусь оконным ремеслом. Не говоря о том, чтобы поглядеть в чьи-нибудь окна.
Он ушел, веселый, явно позабывший о том, что полчаса назад настроение у него было «ниже, чем брюхо червяка», а Грант стал рыться в памяти, ища, нет ли у него с Ллойдом каких-нибудь общих знакомых. Тут он вспомнил, что еще не звонил Марте Халлард – сообщить, что вернулся в город. Пожалуй, было немножко рано – это грозило нарушить утренний сон Марты, – но Грант решил рискнуть.
– О нет, – прозвучал голос Марты, – ты не разбудил меня. Я уже наполовину съела завтрак и получила ежедневную дозу новостей. Каждый день я клянусь, что никогда больше не буду читать утренние газеты, и каждое утро эти приносящие один вред штуки лежат тут и ждут, чтобы их открыли, и я их открываю. Это нарушает у меня выделение желудочного сока, заставляет затвердевать сосуды, а мое лицо опадает с глухим стуком, в пять минут разрушая плоды трудов Айши ценой в пять гиней, – но я должна получить свою ежедневную порцию яда. Как ты, дорогой? Поправился?
Марта выслушала ответ Гранта, не прерывая его. Одной из самых очаровательных черт характера Марты была ее способность слушать. У большинства приятельниц Гранта молчание означало лишь то, что они готовят следующий монолог и только ждут очередной удобный момент, чтобы произнести его.
– Приходи сегодня к ужину. Я буду одна, – сказала Марта, выслушав рассказ про Клюн и про выздоровление.
– Давай в начале следующей недели, если ты не против. Как идет пьеса?
– Знаешь, дорогой, она шла бы гораздо лучше, если бы Ронни время от времени отходил в глубину сцены и говорил, обращаясь ко мне, а не к зрителям. Он заявляет, что это подчеркивает отличие персонажа от штампа, все время торчит перед рампой и утверждает, что так заставляет первые ряды пересчитывать его ресницы, но сама-то я думаю, что это просто отрыжка его работы в мюзик-холле.
Они немного пообсуждали и Ронни, и спектакль, а потом Грант спросил:
– Кстати, ты знаешь Херона Ллойда?
– Арабиста? Нет, сказать, что знаю, не могу. Но я так понимаю, что он так же любит выламываться, как Ронни.
– Как это?
– Рори, сын моего брата, до безумия хотел поехать в экспедицию в Аравию, хотя как это можно мечтать уехать в экспедицию в Аравию, я представить себе не могу, – в общем, Рори очень хотелось отправиться с Хероном Ллойдом; но оказалось, что Ллойд берет только арабов. Рори, милый мальчик, говорит, что Ллойд настолько арабизировался, что стал plus royaliste que le roi [76], но сама я думаю, что он, будучи пошлым созданием, мошенником и бродягой, просто страдает той же болезнью, что и Ронни, и хочет для себя всю сцену.
– А что Рори делает сейчас? – спросил Грант, ускользая от обсуждения Херона Ллойда.
– О, он в Аравии. Другой археолог взял его с собой. Кинси-Хьюэтт. О, Рори не позволит, чтобы ему дали отставку из-за чьего-то мелкого снобизма. Ты можешь во вторник поужинать?
Да, во вторник он может. Ко вторнику он уже снова будет на работе, и дело Билла Кенрика, который приехал в Англию, заболев Аравией, и умер под именем Шарля Мартина в поезде, шедшем в Шотландию, придется оставить. У Гранта оставалось еще только один или два свободных дня.
Он вышел подстричься и поразмыслить в гипнотически расслабляющей атмосфере парикмахерской над тем, что же они еще не сделали. Тед Каллен завтракал сегодня со своим боссом.
– Ричардс ничего не хочет брать за услугу, – сказал Грант Теду, – так что поведите его куда-нибудь и накормите самым потрясающим ланчем, а я заплачу.
– Конечно поведу, и с радостью, – ответил Тед, – но будь я проклят, если позволю вам платить. Билли Кенрик был моим приятелем, не вашим.
Так что Грант сидел и дышал теплым, пропитанным разными запахами воздухом парикмахерской, напоминавшим наполовину дешевый ресторан, наполовину больницу, и пытался придумать что-нибудь, что поможет им все-таки найти чемоданы Билла Кенрика. Но его опередил вернувшийся Тед.
– Почему бы, – предложил Тед, – нам не дать траурное извещение для этой девушки.
– Какой девушки?
– Той, у которой его багаж. Ей нечего пугаться, если только она не поживилась его вещичками и боится, что это вылезет наружу. Но Билл никогда не выбирает… не выбирал такую. Почему бы нам не написать крупными буквами «БИЛЛ КЕНРИК» – чтобы привлечь внимание, понимаете? – а потом просто: «Все, кто его знает, позвоните по номеру такому-то». Вы не против?
Грант вовсе не был против, но смотрел он на листок бумаги, который Тед выуживал из своего кармана.
– Вы нашли книгу?
– Ну да. Мне надо было только нагнуться, чтобы взять ее. Похоже, этот тип дома ничего не делает. Его книга – скучнейший список свиданий за стенами тюрьмы. Ничего, что потребовало бы гардению в петлицу, от начала до конца. И ничего полезного для нас.
– Ничего?
– Похоже, он был все время занят. Написать мне это объявление в газеты?
– Да, пишите. Бумага на письменном столе.
– В какие газеты мы пошлем?
– Напишите шесть штук, а потом решим.
Грант посмотрел сделанную детским почерком Теда копию записей из книги Ллойда. Записей за 3 и 4 марта. И когда он читал их, к нему вернулось ощущение полной абсурдности его подозрений. Что он вообразил? Неужели его мозг – все еще слишком впечатлительный мозг больного человека? С чего он решил, что Ллойд мог совершить убийство? Потому что именно об этом он думал, не так ли? Что каким-то образом, о котором они даже и догадываться не могли, Ллойд повинен в смерти Билла Кенрика.
Грант смотрел на эти записи, которые могли многое разрешить, и думал, что, даже если доказать, что Ллойд не явился на
