Хилари медленно опустилась на четвереньки и, почти упираясь в миссис Эшли лбом, спросила детским и тонким голосом:
— Да что же вы такое слышали?
Миссис Эшли тут же откачнулась назад и снова завыла. Хилари понизила голос до шепота:
— Скажите мне, миссис Эшли. Скажите, я должна это знать. Это уже никому не навредит. Джеффри в тюрьме, и дело давно закрыто. Я кузина Марион — вы можете мне сказать. Вы же видите: я знаю, что вы возвращались. Теперь мне нужно узнать, что случилось дальше: что именно вы слышали.
Она протянула ладонь и положила ее на руку миссис Эшли.
— Почему вы вернулись?
— Я выронила письмо.
— Какое письмо?
— От моего мальчика. Ему только семнадцать, и он как раз ушел матросом в свое первое плавание и написал мне из Индии, и я захватила письмо, чтобы показать его миссис Мерсер, потому что мы часто с ней говорили о моем мальчике и о том, который был на первом ее месте, а когда я пришла домой, письма не было, и мне пришлось вернуться.
— Да? — подбодрила ее Хилари.
Миссис Эшли откинула со лба влажную прядь волос.
— Мистер Мерсер точно его сжег бы или порвал, если бы вдруг нашел. Он такой, мистер Мерсер: материнские чувства для него пустой звук — уж мы сколько раз обсуждали это с миссис Мерсер, когда его не было рядом, поэтому никак нельзя было оставлять там письмо до завтра, и я вернулась. Я точно знала, где могла его забыть, потому что мистер Эвертон как раз вышел и я прибиралась в его кабинете и достала письмо, чтобы прочитать его миссис Мерсер, которая случайно туда заглянула. А потом мы услышали, что идет мистер Мерсер, и я в спешке сунула письмо в карман и, должно быть, промахнулась, а поскольку я стояла возле самых занавесок, то была почти уверена, что никто его не заметит, поэтому подождала до тех пор, когда мистер Эвертон уходил обычно на ужин, и вернулась.
— Да, — сказала Хилари. — Да?
Миссис Эшли уже перестала плакать. Она все еще всхлипывала и шмыгала носом, но была полна решимости.
— Я еще подумала, что незачем кому-то меня видеть, а в такой теплый вечер окно в кабинете наверняка открыто, так что нужно будет просто просунуть внутрь руку и подобрать письмо, если оно еще там, а уж если нет, оставить все как есть и попробовать поговорить с миссис Мерсер. — Она замолчала и снова принялась раскачиваться из стороны в сторону, испуганно глядя на Хилари. — Я все рассчитала так, чтобы мистер Эвертон наверняка уже ушел ужинать, но на всякий случай все равно шла очень тихо и осторожно и, когда до окна кабинета оставалось уже меньше ярда, Услышала вдруг голос мистера Эвертона, а затем выстрел. Я тут же развернулась и убежала. — Она снова всхлипнула, едва при этом не захлебнувшись. — Я никого не видела, но и меня никто не видел. Не помню, как я оказалась дома. Правда не помню, мисс.
Хилари чувствовала себя в точности так, как будто кто-то плеснул ей в лицо ледяной воды. Она была собрана, спокойна и полна решимости. Что-то внутри нее все повторяло и повторяло: «Время — время, когда она слышала выстрел, — вот что важно — время — время выстрела». Ее голос твердо и ясно высказал это вслух:
— А сколько времени тогда было? Во сколько вы услышали выстрел?
Миссис Эшли прекратила раскачиваться и открыла рот. Казалось, она размышляет.
— Когда я шла к Солвей-Лодж по Окли-роуд, часы как раз пробили…
— Ну? Ну?
— …как раз пробили восемь.
У Хилари вырвался протяжный вздох облегчения. От Окли-роуд до Солвей-Лодж было всего пять минут ходу. Точнее сказать, это для Джефа было пять минут ходу. Женщине, наверное, потребовалось бы семь или восемь, а такой размазне, как миссис Эшли, — все десять. Но если она слышала выстрел в десять минут девятого, то этот выстрел никак не мог сделать Джеффри Грей, который успевал добраться туда лишь к четверти девятого, после чего, если верить показаниям Мерсеров, должно было пройти еще какое-то время, чтобы он успел встретиться с дядей и затеять с ним ссору. Ее голос задрожал от возбуждения:
— Значит, когда вы услышали выстрел, было никак не больше десяти минут девятого?
Миссис Эшли перебралась с коленей на корточки. Ее руки безвольно соскользнули в подол платья и замерли там ладонями вверх. Она удивленно посмотрела на Хилари и устало ответила:
— Нет, мисс, больше. Гораздо больше.
Сердце Хилари подпрыгнуло.
— Да нет! Не могли же вы идти от Окли-роуд больше десяти минут?
— Нет, мисс.
— Ну, значит, и к дому подошли не позднее десяти минут девятого.
Миссис Эшли совсем по-рыбьему открыла рот, закрыла его и наконец все тем же скучным, усталым голосом произнесла:
— Гораздо позже, мисс.
— Но как?
Миссис Эшли облизнула губы.
— Эти часы ошибаются минут на десять, сколько я себя помню.
— В какую сторону ошибаются?
Миссис Эшли поморгала.
— На самом деле времени было больше.
— Вы хотите сказать, они отстают?
— Минимум минут на десять.
Сердце Хилари упало. От недавней радости не осталось и следа. Неудивительно, что Марион упросила эту женщину держать язык за зубами. Если она и впрямь слышала выстрел в двадцать минут девятого, ее свидетельство стало бы для Джефа последним. Хилари зажмурилась, пытаясь прогнать появившуюся у нее перед глазами картину: Марион — изящная гордая Марион, — ползающая перед этой женщиной на коленях и умоляющая ее промолчать и пощадить Джефа, дав ему пусть крохотный, пусть ничтожный, но все-таки шанс избежать виселицы. Она помолчала, до боли сжимая руки, и спросила:
— Миссис Эшли, вы вполне уверены, что эти часы отстают на десять минут?
— Это как минимум, мисс. Я сколько раз говорила об этом миссис Мерсер. «Много, — говорю ей бывало, — толку от этих ваших церковных часов. Вам-то хорошо, у вас и свои есть, а мне каково? Каждый раз, как иду на работу, они мне кровь портят!» Кто-то мне говорил, что их теперь починили, но я там больше не хожу, так что сама не видела.
Хилари очень не хотелось задавать следующий вопрос, но еще меньше ей хотелось показаться самой себе трусихой. Она собралась с духом.
— А кроме выстрела вы что-нибудь слышали?
В следующую же секунду она пожалела, что спросила об этом, потому что на лице миссис Эшли появилась самая настоящая паника, а руки снова задрожали и метнулись к губам. Хилари тут же затрясло тоже.
— Что вы слышали? Вы же слышали что-то, я знаю. Это были голоса?
Миссис Эшли качнула головой. Хилари решила, что это скорее «да», чем «нет».
— Вы слышали голоса, — повторила она. — Но чьи?
— Мистера Эвертона. — Вцепившиеся в губы пальцы, казалось, душили эти слова, но Хилари их все же расслышала.
— Вы слышали голос мистера Эвертона. Вы уверены?
На этот раз миссис Эшли не просто качнула головой, а изо всех сил мотнула ею. Судя по всему, это означало, что миссис Эшли уверена в этом настолько, насколько вообще может быть в чем-либо уверена.
— А какой-нибудь еще голос вы слышали?
И снова голова миссис Эшли качнулась, говоря «да».
— Чей голос?
— Я не знаю, мисс. Не знаю, и под страхом смерти повторю то же самое, и точно так же сказала миссис Грей, когда она пришла и спрашивала у меня, бедняжка. Я разобрала только, что мистер Эвертон с кем-то ссорился.
Ссорился! Сердце Хилари ушло в пятки. Еще одна чудовищная улика против Джефа. Еще одно подтверждение убийственных показаний Мерсеров. Причем подтверждение не купленное и не сфабрикованное, потому что, давая его, эта женщина ничего не выигрывала. Напротив, она даже старалась его скрыть. Она пожалела Марион и все это время молчала.
Хилари глубоко вдохнула и заставила себя идти до конца:
— Вы слышали что-нибудь из того, что говорил этот второй человек?
— Нет, мисс.
— Но голос мистера Эвертона вы узнали?
— Да, мисс.
— И слышали, что он говорил? — напирала Хилари.
— О да, мисс! — На этом голос миссис Эшли снова утонул в рыданиях, а из глаз хлынули слезы.
И в то время как одна часть Хилари в ярости спрашивала себя, как этой женщине удается выжать из себя столько воды, другая ее часть — холодная и рассудительная, — уже догадываясь, все же страшилась узнать, что именно сказал Джеймс Эвертон. А потом Хилари услышала собственный шепот:
— Что он сказал? Я должна знать, что именно он сказал.
И миссис Эшли, зажимая рукой рот, выдавила:
— Он сказал, о мисс, он сказал: «Мой родной племянник!» О мисс, он так прямо и сказал: «Мой родной племянник!» А потом был выстрел, и я убежала со всех ног и ничего больше не знаю. И я обещала бедной миссис Грей — о, я же ей обещала! — что никому этого не скажу.
Хилари почувствовала внутри ужасную пустоту.
— Это уже не важно, — сказала она. — Дело закрыто.
Хилари устало брела по Пинмэнс-лейн, чувствуя страшную тяжесть в ногах и еще большую — на сердце. Бедная Марион! Бедная, бедная Марион. Приехать сюда в надежде на чудо и услышать вместо этого смертный приговор Джефу, который несколько минут назад выслушала Хилари. Только Марион было во много, в тысячу раз тяжелее. Какое чудовищное, невероятное разочарование! Марион никогда не должна узнать, что Хилари была здесь. Она должна и впредь верить, что молчание миссис Эшли навеки похоронило свидетельство, которое, несомненно, привело бы ее мужа на виселицу. Дойдя до конца Пинмэнс-лейн, она свернула и задумчиво побрела дальше. Да неужели это и есть милосердие — сохранить человеку жизнь ради бесконечных и нескончаемых лет тюремной жизни? Не лучше ли было покончить со всем разом? Не лучше ли так было бы и для Джефа, и для Марион тоже? Но даже мысль об этом заставила ее вздрогнуть. Есть вещи, о которых лучше не думать. Она встряхнулась, отгоняя от себя эти мысли, и разом вернулась в реальность.
