Ознакомительная версия.
Тогда, в прошлой главе моей жизни, «они» — плохие люди — были побеждены. К сожалению, не совсем мной. Или не только мной. Моих сил там бы не хватило.
Но так или иначе мы — вместе и по отдельности — тогда их победили. Вот только, вспоминая ту историю, я каждый раз думаю: с такими победами никаких поражений не нужно. Это же чудо, что я благодаря той как бы победе теперь здесь.
И еще большее чудо, что из той истории я вышел не ощипанным, как курица, а в общем не очень бедным человеком.
Мой друг и партнер мог бы не продавать наш с ним журнал, а сдать его бесплатно и с потерями. А продав — да в наши дни девять из десяти…
Но он отдал их мне, эти деньги, мою долю. В двойном пластиковом мешке из супермаркета, где для конспирации сверху были пакеты с мерзким персиковым соком.
Я помню, как пересчитал их, доехав домой, и не поверил.
Триста семьдесят две тысячи долларов.
Это же какая-то шутка.
И не верил, пока не положил благополучно первую порцию в банк. Я всё думал, что кассирша начнет перебирать эти зеленые бумажки, потом посмотрит на меня… Даже не вставляя их, по одной штуке, в свои детекторные приборы с мистическим голубым светом…
Конечно, сначала всё пошло легко и бодро — мне показалось, что если хочется иметь круглую цифру, то две тысячи как-то мешают. Потом — что мешают двадцать две тысячи. Но дальше начались новые игры. Пластиковые карточки. Паевые фонды. Проценты.
И уже в Испании — еще до того, как я начал всерьез зарабатывать на своих винных колонках — я неожиданно обнаружил, что гордо владею всё теми же тремястами пятьюдесятью тысячами. Но евро.
Я хорошо знаю, что никто в нашем сицилийском хозяйстве, скорее всего, не присматривается к тому или иному домику где-нибудь в Таормине с такими же мыслями, что и я: «а ведь у меня на него хватит денег».
Альфредо, кажется, о чем-то догадывается. Он сам не очень бедный человек и по всяким мелким особенностям моего поведения явно понимает, что я мог бы обходиться и без зарплаты. Кстати, небольшой — всего две тысячи двести. Правда, тут еще бесплатный домик, бесплатный «мерседес» (пусть из породы карликов) и масса вкусной еды, которую при такой работе… Ну, с гостями же я за один стол регулярно сажусь, в качестве их сопровождающего, и в свои московские дни я эту статью экономии очень даже замечал бы — такие были дни. А сейчас мне все равно.
Но это не все. Дело в том, что у меня уже не триста пятьдесят тысяч. У меня гораздо больше.
Тут есть история, называемая не очень переводимым французским термином «ан-примёр».
* * *
Самое смешное, что это очень простая штука. Суть ее в том, что если ты купишь, например, на 150 евро вина, которое только-только выпущено в продажу, и купишь прямо с виноградника, то пить ты его все равно не будешь. Оно должно полежать у тебя в погребе, в темноте и при одинаковой температуре, минимум два года. Лучше три, тогда это будет настоящее вино. Но если бы после этих трех лет ты купил его же, но в магазине, то стоило бы оно уже, допустим, 300–400 евро. То есть оно выросло в цене у тебя в погребе, просто лежа там. И дальше будет еще долго дорожать. Хорошее бордо, между прочим, имеет потенциал выдержки лет в тридцать. Бывает и сто. И это уже будет далеко не 400 евро.
Вот, собственно, и всё.
Прочее — подробности. Правда, их чертова туча, этих подробностей.
Они в том числе и таковы, что не каждый сможет лично продать вино из своего погреба, ведь откуда покупателю знать, была ли там постоянная температура. То есть кто-то может — на аукционе, но только будучи коллекционером с репутацией. И многие коллекционеры на этом зарабатывают, но…
Всё началось в 1982 году — в Бордо случился урожай, который Роберт Паркер, ныне ужасный и могучий винный критик, назвал великим вопреки всем прочим коллегам. И случилось так, что соотечественники-американцы ему поверили, скупив — наугад, заранее, до розлива, то есть ан-примёр — бордосские вина в неумеренных количествах. И на этом получили дикие деньги, потому что 82-й и правда оказался великим.
С этого момента отсчитываются два события: Паркер стал ужасным и могучим, и еще родились винные фьючерсы. Целая индустрия, в которую умные люди вкладывают, по всему миру, до восьми миллиардов евро в год.
Им не нужно покупать вино как таковое — его купят у бордосских негоциантов сразу, ан-примёр, винные инвестиционные фонды. Они же потом и продадут. Вам вообще не надо этого вина видеть, вам достаточно получить финансовое обязательство фонда.
Вся их орава помещается, конечно же, в Лондоне. Какие-нибудь братья Берри, которые уже триста лет на винном рынке. Очень грамотно умеют распускать слухи и наводить прочий пиар на плетень, поднимая цены своих стоков. Еще десятка два компаний. Есть куртье и куртажные компании, то есть оценщики, маркетологи и прочие.
Они, все вместе, стоят денег. Фонд берет себе 20 % твоей прибыли. Ты получаешь в итоге 12 % в год. С гарантией, потому что фонды фактически работают только с двадцатью бордосскими шато, цены на вино которых — яснее ясного (и за это мы все не любим лягушей). Это неизменно растущая валюта. Особенно с учетом того, что с каждым годом после урожая вино набирает силу, но его в продаже всё меньше. Вино ведь, как ни странно, еще и пьют…
Но 12 % — это просто. А вот как насчет побольше? Как придумать, чтобы всё стало еще интереснее? И почему бы этого не сделать мне самому? Я же все-таки не чужой для индустрии человек. Я в ней, мягко говоря, что-то понимаю.
Весной 2007 года, когда я сдал большую часть своих денег в один не очень широко известный винный фонд, работающий там мой хороший знакомый (португалец, на почве чего мы с ним и договорились на его родном языке) все-таки переспросил меня:
— Сеньор Рокотофф, вы и правда хотите это сделать?
Дело в том, что мы с ним договорились о не очень стандартном, экспериментальном, рисковом пакете вин. То есть, конечно, да — в основном бордосские шато, куда же денешься. А риск — это вдобавок найти никому особо не известные сегодня вина, которые имеют хороший шанс вырасти в цене за короткий срок выше любых безумных ожиданий. Выше всяких бордо. Такое бывало. Но как это сделать? Для этого надо очень хорошо знать рынок — или знать кое-что еще.
Например, что скоро на рынке появится абсолютно новое великое вино.
«Вы сволочь, Альфредо», — мысленно сказал я ему, узнав, что оптовая цена на бутылку только что продегустированной нами «Этны» — четыре евро. Нет чтобы один-два.
В итоге среди прочих выбранных мною экспериментальных вин где-то в нашем погребе — да, да, здесь — стоит закупленная лондонским фондом на мои деньги небольшая пирамида коробок вина, которое уже сейчас знаменито. А ходящие в Лондоне неясные слухи о том, что один профессиональный винный критик включил их в некий экспериментальный ан-примёрный пакет, конечно, добавляют ситуации остроты. И Альфредо, кстати, уже через пару месяцев начал продавать «Этну» по пять евро. Более того, дальше он начал ее вдобавок и придерживать, создавать искусственный ажиотаж. Хотя вину всего год, то есть его почти что еще нет.
А еще мы имеем тут известный факт, что бутылка вина первого урожая, каким бы он ни был, всегда предмет для коллекционеров. Поскольку первый урожай имеет тенденцию как-то быстро исчезать.
Самое забавное в том, что даже если бы у меня был консервативный выбор вин, всё и так было бы отлично — с моей инвестицией с самого начала стали происходить веселые события. Ладно еще, что весной 2007-го ан-примёрные лондонцы буквально смели «голубые фишки», они же «золотые шато», пока виноград еще был на лозе. Но дальше индекс просто сошел с ума.
Индекс называется Liv-ex. И он сразу после моей покупки рванул вверх; и он немножко просел; и опять двинулся вверх; и уже сейчас — в 2008-м — взбесился и не может остановиться.
Возможно, он потому взбесился (а я брал в 2007-м урожай, естественно, 2006 года), что урожай 2007-го, следующий, оказался неудачным для красных вин, и, значит, на предыдущий год ложится дополнительный спрос. Или потому, что в этом — 2008 году, с его очень проблемным летом, кажется, что будет два плохих года подряд. Так что я просто держу свой прежний пакет и иногда посматриваю на Liv-ex. Кстати, в фонде меня с моим экспериментальным пакетом просто обожают — он ставит безумные рекорды, и об этом ползут слухи.
И не далее как неделю назад я снова, применяя всякие банковские кодовые штучки (которые у меня вполне можно вытащить из комнаты), бросил на этот самый индекс очередной взгляд.
И вдруг понял, что еще чуть-чуть — и я буду стоить полмиллиона евро.
Я? У меня будет полмиллиона евро?
И что я тогда буду делать в этой жизни? Чего хочу?
А очень просто: я хочу жить на виноградниках, ездить по винным хозяйствам и выставкам, говорить там с удивительными людьми и иногда писать об этом какие-нибудь колонки.
Ознакомительная версия.
