Ознакомительная версия.
Наконец машину перестало трясти, и они выехали на Мещанскую, переехали ее и влетели в Грохольский. Дом номер 3, шестиэтажный, старой постройки, с эркерами, с окнами, плотно закрытыми светомаскировкой, казался нежилым.
– Кто-нибудь, найдите дворника, – приказал Данилов.
Через несколько минут Никитин привел заспанную бабку в надетой поверх белья черной железнодорожной шинели.
– Вы дворник?
– Я буду, товарищ начальник.
– В вашем доме черный ход есть?
– В каждой квартире, только было указание домоуправа двери забить.
– Покажите нам подъезд черного хода.
Светя карманными фонарями, они обошли дом. Подъезд действительно был заколочен крест-накрест досками. Данилов потянул одну из них, и она легко поддалась.
– Наверное, пацаны, – забеспокоилась дворничиха.
– Возможно. Двенадцатая квартира на каком этаже?
– На четвертом.
– Трое к квартире. А мы с парадного хода.
Они подошли к парадному, и Данилов сказал Свиридову:
– Ты, Леша, постой здесь, а то, не дай бог, схлопочешь пулю. Наши клиенты народ горячий.
– Наши не лучше.
Данилов посмотрел на него и усмехнулся. Он вспомнил, как утром, в сороковом, возвращался домой после захвата налетчика Крюка, который два часа отстреливался из нагана и охотничьего ружья, и увидел во дворе, как шкафообразные ребята затаскивают в машину тщедушного учителя Левина, живущего в его подъезде.
– Леша, ты уж извини, но здесь я командую.
– Добро, побуду во втором эшелоне.
– Никитин, Самохин, за мной.
Они вошли в подъезд, в котором отчаянно пахло рыбьим жиром. Видимо, кто-то из жильцов совсем недавно жарил картошку на этом отвратительном лечебном препарате.
Как ни странно, этот продукт, с детства вызывающий у многих устойчивую ненависть, свободно, несмотря на военное время, продавался в аптеках.
И многие использовали его для готовки.
Оперативники поднимались медленно и тихо.
Горели на этажах синие маскировочные лампочки. Их свет не разгонял темноты, и она клубилась около дверей и стен, наползала на ступеньки и перила.
На третьем этаже они услышали странное позвякивание, словно кто-то подбирает нужный ключ в связке.
Они тихо поднялись на площадку и различили в синеватом мраке человека, пытавшегося открыть дверь двенадцатой квартиры.
– Стоять! – крикнул Данилов и зажег карманный фонарь.
Со звоном упала на пол связка ключей, и человек прыгнул в темноту.
– Стой! – крикнул Самохин.
Он, оттолкнув Данилова, прыгнул на площадку.
Резко грянул выстрел, и Самохин начал опускаться по стене. Данилов трижды выстрелил в сторону вспышки и повел лучом фонарика.
Сначала он увидел лежащий на площадке наган, потом человека, скорчившегося у ступенек, ведущих на четвертый этаж.
Снизу бежали оперативники. Данилов подошел, поднял наган, осветил лучом стрелявшего. Все три пули Данилова попали в голову, превратив ее в кровавое месиво.
– Как Самохин?
– Его ребята унесли, – ответил Никитин.
– Плох?
– Трудно сказать.
– Вскрывайте дверь квартиры Терехова, зовите понятых.
Дверь поддалась не сразу. Уж больно хитроумными замками обеспечил себя гражданин Терехов. Трем здоровым оперативникам с трудом удалось справиться с ней.
Данилов со Свиридовым вошли в квартиру. В коридоре валялись старая обувь, пальто, побитое молью, с вытертым каракулевым воротником.
Одну комнату освещал добрый семейный абажур с кистями и нарисованными по розовому шелку синими корабликами. Свет его, уютный и тихий, никак не вязался с обстановкой. Ящики стола были вывернуты, шкаф распахнут. На полу валялся чемодан с оторванной ручкой.
– Видимо, гражданин Терехов сильно торопился свалить с квартиры, – усмехнулся Свиридов.
Дверь во вторую комнату была заперта.
Никитин навалился плечом, и она распахнулась.
В этой комнате была лаборатория. Стояли фотоувеличители, камера, закрепленная на шарнирной подставке, ванночки для химикатов, резак для фотобумаги.
– Вот оно, – обрадовался Свиридов.
В углу комнаты стояли пресс, маленькая наборная касса. Тускло блестели в ней свинцовые литеры. На столе лежали вырезанные из резины печати и штампы.
– Молодец, Данилов, – хлопнул его по плечу Свиридов, – целую подпольную типографию накрыл.
Данилов подошел к экспертам:
– Есть что-нибудь?
– Такое впечатление, что он, уходя, все тщательно вытер.
– Значит, наш клиент боялся, что отпечатки останутся. Ищите.
– Ищем, товарищ подполковник.
На площадке толпились испуганные соседи.
– Он сегодня вечером с чемоданом из дома вышел. Я в распределитель пошла, смотрю – он поднимается. Быстро так, почти бегом. А человек-то немолодой. Распределитель закрылся раньше, не успела я, возвращаюсь, а он с чемоданом к трамваю идет.
– А сколько времени прошло, гражданочка? – вкрадчиво спросил говорливую женщину Никитин.
– Минут десять, не больше.
– Вы что, время засекли?
– Я уходила – по радио концерт артистов оперетты передавали. Я еще пожалела, что ухожу, – больно я Савину люблю. А пришла, его еще минут пятнадцать передавали.
Женщина была в засаленном халате, на голове бумажные папильотки, на лице выражение сладкого любопытства.
– А Терехов жил тихо?
– Очень. На работу да с работы. Вежливый, тихий.
– А кто к нему приходил?
– Ходили к нему мало. Только раз я на лестнице встретила его с одним неприятным типом.
– Почему неприятным?
– Рот полон золотых зубов, шрам на щеке, нос кривой. И он почему-то Терехова Мишей называл. Он же Василий, а тот его Мишей.
«Молодец соседка, точно описала Сеню Разлуку. Молодец. Вот и есть кончик. Видимо, этот Миша-Вася очень боялся ребят Грека, поэтому и собрался, как боец по тревоге».
– Простите, граждане, – сказал Данилов, – у кого из вас в квартире телефон имеется?
– У меня, – солидно ответил человек в полосатой пижаме.
– Вы позволите позвонить?
– Прошу.
Данилов вошел в теплую от сна квартиру и подумал, что у ночи есть своя особая температура.
На тумбочке, рядом с телефоном, сидел маленький котенок и таращил на Данилова круглые глазки.
– Хорош, – засмеялся Данилов.
– Вот подобрал вчера на лестнице котенка. – Голос человека в пижаме стал внезапно мягким и добрым.
– Детям?
– Мои дети вместе с женой погибли в сорок первом. Поезд разбомбили.
– Простите.
– Ничего. Я за них посчитался.
И Данилов увидел висевший на стуле полковничий китель с орденами.
– После ранения я в тылу оказался. А три года я их… – Полковник замолчал, погладил котенка. – Теперь с ним жить будем. Дочка все просила котика.
Данилов поднял трубку, набрал номер:
– Это я. Как Самохин?
– Врач сказал, что все будет хорошо, – ответил дежурный.
Данилов поблагодарил полковника и вышел.
В квартире Терехова продолжался обыск.
В стенах нашли два пустых тайника, под половицами на кухне обнаружили завернутые в пергаментную бумагу паспорта на разные имена, бланки старых ночных пропусков, даже школьные аттестаты.
– Солидно устроился гражданин Терехов, – сказал Свиридов. – Иван, давай выйдем поговорим.
Они вышли на лестничную площадку, закурили.
– Иван, хорошее дело ты поднял. У меня к тебе просьба.
– Какая, Леша?
– Отдай ее мне.
– Что?
– Реализацию по делу.
– А как мы документы переделаем?
– А зачем? Напишем в справке, что, реализуя совместные оперативные сведения, провели операцию.
– Леша, ты помнишь, что у тебя бумага лежит на Лялина и Евдокимова?
– Как же забыть такое.
– Что делать будем?
– Другой бы сказал: приеду – порву. Но я тебе врать, Ваня, не буду, я ее поутру спишу в архив.
– Вот это по-мужски. А совместную справку о ликвидации подпольного печатного цеха давай напишем. Только Терехова Васю-Мишу заловить надо.
– Зацепки есть?
– А то. Ты, Леша, здесь покомандуй, а я в контору, пора бабки подбивать.
Данилов ехал на Петровку и думал о том, что Муравьев, видно, не зря всю ночь носится по Москве: бог даст, выйдет он на эту сволочь Грека.
А он и не бегал по Москве. Он сидел в хорошей компании и играл в преферанс. Игорю сегодня везло, и он был необыкновенно доволен. Закончил пульку на рассвете.
Муравьев вышел на террасу дачи, вдохнул пахнущий хвоей воздух, потянулся. Спать не хотелось. А еще больше не хотелось ехать утром на работу.
Он успел вздремнуть пару часов на заслуженном кожаном диване. Ровно столько, сколько отмерил ему один из четырех телефонов, стоявших в его кабинете. Разбудил его «черный ворон», телефон прямой связи с начальником.
Ознакомительная версия.
