На фотографиях дат не было, однако на конверте из фотоателье стоял штампик: заказ получен полгода назад. И где, интересно, неописуемый мужчина сейчас?
В квартире — никаких следов его присутствия. Разлюбил? А Изабель — чтобы отомстить! — ему срочно замену ищет?
«Нет уж, милая. С моим Димой у тебя таких фотографий не будет», — сквозь зубы пробормотала Надежда.
Надя запихнула свидетельства чужого счастья обратно в конверт и хотела уже закрыть ящик, как вдруг увидела в разноцветье пестрых фотографических красок непривычно черное пятно. Заинтересовалась, выудила карточку. Ох, ничего себе, в каком непривычном Изабель интерьере! На кладбище, возле разверстой могилы. В траурной одежде, с перевернутым, очень бледным лицом. Глаза — печальны, пусты. Явно провожает в последний путь кого-то близкого. Стоит одна, сутулится неприкаянно.
«Кого, интересно, она хоронит?» — задумалась Митрофанова.
Впрочем, какая разница?
Она вдруг почувствовала бесконечную, беспросветную усталость. И безнадегу. Чужая квартира, бессонная ночь. Чужая женщина, на помощь которой умчался Димочка.
Митрофанова со всей ясностью, осознала: глупо копаться в чужих вещах. Бессмысленно искать компромат на Изабель. Если Полуянов влюбится по-настоящему — он все равно уйдет к прекрасной мулатке. Даже если та махровой преступницей окажется.
Однако эта чужая жизнь словно заворожила ее, и Надя выдвинула последний, самый нижний ящик. Здесь аккуратной стопочкой лежали несколько папок из кожзаменителя. В первой (Митрофанова фыркнула) детские рисунки. Зато из второй прямо в ее руки вылетел отпечатанный на принтере листочек.
«Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела», — успела прочитать Надя и вдруг отчетливо услышала, как в замке поворачивается ключ.
— Изабель! — бросился к девушке Полуянов.
И с облегчением понял — она дышит.
Обморок? Или что-то серьезней? Но крови или следов борьбы не видно.
Дима присел на корточки, осторожно приподнял голову красавицы, произнес чуть громче:
— Изабель!
И — о чудо! — она открыла глаза. Посмотрела на него с ужасом, будто на врага, и забормотала:
— Там барракуда! И дельфин. Витязь, гавиата! Они это специально все сделали!
— Чего? — опешил журналист.
Но Изабель не ответила. Рывком села, поморгала, будто просыпаясь, и вдруг схватила ладони Полуянова, прижала к своему лицу, проговорила сквозь слезы:
— Дима, Дима! Как хорошо, что ты приехал!
Полуянов бережно подхватил девушку, перенес на диванчик. А она, несчастная, плачущая, прижималась к нему все крепче. И уже губы тянулись, чтобы поцеловать, однако Дима собрал всю свою волю в кулак и отстранился.
— Изабель, что здесь произошло? — строго спросил он.
— Мой аквариум… Они самое дорогое уничтожили! — полными слез глазами взглянула на него Изабель.
И добавила умоляюще:
— Пожалуйста! Сходи туда прямо сейчас! Может, мне все просто показалось?
Ее щеки, отметил Полуянов, порозовели, да и выглядела девушка, несмотря на обморок, свежо и до невозможности искушающе. Так и хотелось налететь, сдавить в объятиях.
Он торопливо поднялся. Прошел по зловеще тихому коридору до комнаты медитаций. Распахнул дверь. В уши ему ударила томная релакс-музыка. И удушающий запах сырости.
Красавца аквариума больше не существовало. Вместо него пол устилала груда осколков, по полу разлетелись камешки, водоросли. Вода полностью пропитала ковер и чавкала под ботинками. Пара несчастных рыбок изогнулась в агонии прямо у его ног.
На диване же, откуда Дима еще вчера любовался рыбьим царством, картина оказалась и того хлеще. Он весь был усеян разноцветными — мертвыми — рыбками. Однако лежали они не вповалку, а в прихотливом и по-своему даже красивом узоре, будто детский калейдоскоп. Круг, еще один, потом что-то вроде цветка, а рядом — снежинка, только не белая, а сделанная из сине-красных полосатых рыбешек (Полуянов даже вспомнил, что они назывались неонами).
Вот это да! Каким же нужно быть психом, чтобы такое сотворить?!
Он торопливо вернулся в директорский кабинет, сел на диванчик рядом с Изабель и твердо произнес:
— Я читал, что рыбы умирают легко, совсем не мучаются. И сейчас им уже все равно. Скажи, у вас тут есть холодильник?
— Да. Там, в подсобке, — махнула она рукой.
Полуянов подошел к холодильнику, открыл его. Ассортимент типично дамский: пирожные, конфеты, сладкий ликерчик. В качестве противошокового средства тоже сойдет.
Дима щедро налил полстакана, вернулся и строго велел Изабель:
— Выпей!
Та понюхала, отшатнулась:
— Это же спиртное! А я не пью. Зарок дала.
— На сегодня свой зарок отменяешь, — перебил ее Дима и повысил голос: — Делай, что я говорю. Ну?!
Удивительно, как влияет грубое слово на ранимые женские натуры. Изабель послушно выхлебала сладкую гадость. Закашлялась, зрачки расширились, и взгляд потеплел. Но голос, когда заговорила, звучал убито:
— Дим… Но ты ведь понял, что она меня специально изводит?!
— Что значит «специально»?
— Ой, ну почему же я дура такая, ничего объяснить не могу, — стукнула себя по лбу девушка. — Это типа послания мне, понимаешь? Узоры, все эти картины на диване. Они не просто так. Это фигуры из синхронного плавания.
— Что-что?
— Ну, помнишь, там такой цветочек был из рыбок — он называется «Витязь». Открытый поворот на 180°, шпагат вниз головой во время вращения… А круг назад, прогнувшись, — это «дельфин». Все точно по классификации!
— Ты занималась синхронным плаванием? — на всякий случай уточнил Полуянов.
— Ну… я вообще-то в сборную Москвы входила. В юниорскую, правда.
— А я думал, ты гимнастка.
— Да меня кем только не считают, — слабо улыбнулась Изабель. — Гимнасткой, акробаткой, фигуристкой. Я… я просто никогда особо не ашифи… не афишири… ну, в общем, не хвасталась своим спортивным прошлым. Да и нечем особо хвастаться. Сборная города, да еще второй состав. Ездили в основном по России, за границей только пару раз бывала. А потом и вовсе пришлось из сборной уйти.
— Понял. — Полуянов быстро соображал. — Но почему ты вчера про свое спортивное прошлое не сказала?
— А ты не спрашивал.
— Хорошо, — задумчиво произнес Полуянов, — спрошу сейчас. Бабу Леру свою ты оттуда, из спорта знаешь?
— Ну да. Она у нас ОФП вела. Много лет.
Ликер красавице пошел на пользу: глаза заблестели, тревожная складка вокруг рта разгладилась. Девушка даже обернулась на небольшое зеркальце, висевшее на стене, и ахнула:
— Господи, на кого я похожа! Сейчас, извини!
Бодренько вскочила с кресла, скрылась за дверью ванной.
А Полуянов пока продолжил единоличный мозговой штурм.
Итак, вчера красавице прислали фотографию мертвой тренерши — в вычурной позе. А следующим шагом стал разбитый аквариум. И снова художественное творчество с мертвыми телами. На этот раз, правда, не людей — рыбок. Фигуры из синхронного плавания, подумать только.
Изабель подозревает в своих бедах совладелицу салона Юлию Базанову. Но та утверждает, что вообще не знала, каким именно спортом занимается Изабель. Да и не стала бы никогда громить собственный салон.
Мститель — или мстительница — связаны со спортом? Как бы то ни было, он (или она) имел возможность — и явно не боялся! — фотографировать в морге. А здесь, в салоне, хладнокровно наблюдал, как задыхаются рыбехи, и потом компоновал их тельца в узоры.
Явный псих.
Но и Изабель ведет себя, прямо скажем, странно.
Как только она вернулась в комнату, Полуянов спросил:
— Почему ты оказалась в салоне? В пять утра?
— Ну… так получилось, — потупилась она.
— Ты не первый раз здесь ночуешь?
— Да нет, с чего ты взял?! Говорю тебе, случайно вышло.
— Все равно расскажи.
— Господи, да пожалуйста! Я на приеме была, в загородном доме, и думала, что ночевать там останусь. Но ближе к ночи выяснилось, что комнат на всех не хватает. Вот в Москву меня и отправили, потому что я одна не пила и могла машину вести. Но куда было ехать? В квартире-то моей — вы! Я и решила: пережду здесь, в салоне. Тут у нас и диван, и все удобства.
Наде Изабель, правда, сказала, что отправилась на свидание, но уличать красавицу Полуянов не стал. Просто поинтересовался:
— А что за прием, у кого?
— Ой, ну какая разница! — ощетинилась Изабель. — Один мой знакомый фотограф друзей собирал. Он где-то раз в месяц так делает. Кормежка, всякая развлекаловка. Ну, и какой-нибудь флэш-моб обязательно. Прикольный. В этот раз мы фруктами переодевались. Я клубничкой была. Со сливками. Фотки получились — вообще чума!
— И во сколько это ваше действо закончилось?
— В три ночи. Народ уже был никакой. Выпивки-то всегда полно. Я, хоть и не пила, устала жутко. Только и мечтала, как сейчас в постель упаду… а Золотой вдруг ко мне подходит, морда виноватая: «Изабель, народу, мол, слишком много, укладывать некуда. А выгонять нельзя — все пьяные. Может, типа, ты, трезвенница, выручишь? Домой спать поедешь?» Ну, я психанула, конечно, и уехала. Сюда. А тут такое…
