Мистера Джессапа спросили, отдает ли он себе отчет в том, что мистер Арчи Гудвин, который гостит в хижине мисс Роуэн, владелицы «Ранчо Дж. Р.», пытается — что известно всем — доказать невиновность Харви Грива, а вовсе не подкрепить предъявленное ему обвинение. Прокурор округа заявил, что не допустит, чтобы личное мнение или интересы мистера Арчи Гудвина помешали выполнению им своих обязанностей.
«Мне, — сказал в заключение мистер Джессап, — как и населению всего нашего округа, нужна правда, только правда и ничего, кроме правды».
Когда ему задали вопрос, советовались ли с ним относительно привлечения к расследованию мистера Вулфа и мистера Гудвина, шериф Морли Хейт заявил: «От комментариев воздерживаюсь». На все последующие вопросы был получен тот же самый ответ.
Мистер Ниро Вулф, с которым мы связались по телефону, позвонив мисс Роуэн, в хижине которой он тоже гостит, заявил, что добавить ничего не может, поскольку считает, что вся информация относительно его участия в этом деле должна исходить от прокурора округа мистера Джессапа.
Сообщение о подобном развитии событий поступило перед самым подписанием номера в печать, и мы очень довольны тем, что первыми в округе напечатали это сообщение. Не так уж часто в еженедельнике появляются материалы, представляющие общенациональный интерес. Пять экземпляров данного номера мы отправляем в библиотеку Конгресса. Не выбрасывайте свои. Когда-нибудь они будут стоить денег».
Читая это, Вулф несколько раз скорчил гримасу, но при обсуждении покритиковал только два слова — «сыщик» и «присмотр», однако признал, что, если человек, находящийся на выборной должности, будет говорить то, что думает, его вовсе сочтут набитым дураком; спорить по этому поводу мы не стали.
Спор произошел вечером, когда Джессап позвонил и сообщил, что в интересах общественности он принимает наше предложение и мы можем получить наши документы в одиннадцать утра у него в кабинете, а Вулф ответил, что за ними приеду я. Меня несколько удивило, что Джессап так и не попросил Вулфа приехать вместе со мной, — вероятно, боялся, как бы мы не сделали попытку уговорить его позволить нам ознакомиться с материалами дела, о чем ранее не упоминалось. Спор возник позже. Я заявил, что первой моей остановкой после получения документов будет автозаправочная станция — я хотел побеседовать с Гилом Хейтом, Вулф сказал «нет». Кроме всего прочего, я желал получить удовольствие от выражения лица этого нахала, когда он увидит мои документы.
— Нет, — повторил Вулф. — Его алиби можно подвергнуть сомнению лишь с помощью людей, которые его поддерживают, а это может подождать до лучших времен.
— Для меня, — возразил я, — нет ничего лучше, чем сообщить Гилберту Хейту о том, что я хотел бы задать ему несколько вопросов, и пригласить его проехать со мной в контору окружного прокурора, чтобы ответить на них. Именно так я и поступлю.
— Я уже сказал — нет.
— А я говорю — да, и тут последнее слово за мной.
Наши взгляды встретились. Мой выражал дружелюбие равного, который знает, что спорить с ним бесполезно, глаза Вулфа сузились до щелок. Он держал их прикрытыми достаточно долго — за это время можно было сделать два глубоких вдоха, затем снова открыл.
— Сегодня восьмое августа, — сказал он. — Четверг.
— Совершенно верно.
— Твой отпуск закончился в среду, тридцать первого июля. Как тебе известно, я привез с собой чековую книжку. Выпиши чек себе на зарплату за полторы недели, то есть как раз до конца этой недели, а далее будешь получать деньги каждую неделю.
Я вскинул одну бровь — мне это зачастую помогает, поскольку он этого проделать не может и его точит зависть. В его предложении были свои «за» и «против». Сначала рассмотрим то, что было «против»: я знал тамошних людей и их настроения, он — нет; к тому же этот отпуск без сохранения содержания я взял по собственной инициативе, а не по договоренности с ним. Теперь — «за»: он приехал, чтобы поскорее увезти меня, значит, приехал по собственному желанию, а не по договоренности со мной; и, хотя деньги не имели для него особого значения — это я запомнил по одному его весьма характерному высказыванию, — для меня они значение имели; к тому же напряжение от усилий держать в памяти, что мне нужно говорить «пожалуйста», портило ему жизнь. Мне потребовалась минута, чтобы вынести вердикт. На листке блокнота я набросал несколько цифр: 600 долларов за вычетом федерального подоходного налога в размере 153 долларов 75 центов, подоходного налога штата в размере 33 долларов и налога на социальное обеспечение в размере 23 долларов 88 центов. Потом я достал из ящика туалетного столика чековую книжку, выписал чек на свое имя на 389 долларов 37 центов и протянул его Вулфу вместе с ручкой. Вулф подписал его и вернул мне.
— О’кей, — сказал я, — слушаю ваши указания, сэр. Что может быть лучше, чем ткнуть им Гила Хейта носом в дерьмо?
— Не знаю. Пора спать. Завтра покажет.
На следующий день, то есть в пятницу, испортилась погода. На восточных склонах Скалистых гор летом очень солнечно. В июле выдалось всего три дня, когда наезднику следовало побеспокоиться о пончо. В пятницу утром я отправился в Тимбербург, вернулся уже после ленча, а потом, около пяти, поехал в Лейм-Хорс, чтобы купить «Монро Каун-ти Реджистер», и все время лил мерзкий и нудный дождь. Я вовсе не ставлю Вулфу в вину, будто он нарочно тормозил дело. Документы, адресованные «всем, кого это касается», отпечатанные на официальных бланках прокуратуры и подписанные Джессапом — по одному на каждого из нас, — устраняли все препятствия, но я согласился, что лучше подождать, пока «Реджистер» разнесет эту новость.
Мы ужинали на кухне, поскольку по-прежнему шел дождь и на веранде у ручья было холодно и сыро. Экземпляр еженедельника Лили лежал на полке: вероятно, она считала, что Мими следует знать о новом статусе двух ее гостей. Вторая парочка тоже видела газету. Когда мы с Вулфом вошли, Диана, сидевшая за столом в центре, перестала накладывать себе на тарелку и посмотрела на нас так, будто никогда прежде не видела, а Уэйд сказал:
— Поздравляю! Вот уж не думал, что вы настолько знамениты. И когда же вы приметесь за дело?
Я ответил, что не раньше, чем отужинаем, поскольку за едой никогда о делах не говорим. Мы с Вулфом решили не сообщать Лили о том, что я звонил Солу. Ей стало бы неудобно оттого, что прошлое двух ее гостей расследуется двумя другими гостями, а если Сол ничего не откопает, тогда ей и знать об этом необязательно. Я и сам чувствовал себя несколько неловко, когда передавал Диане соль или спрашивал Уэйда, как продвигаются дела с планом книги. Вероятно, такую же неловкость испытывал и Вулф. Конечно, что касается их, наши угрызения совести были напрасны — они хорошо знали, что, имей они какой-то шанс оказаться замешанными в этом деле, их бы заподозрили в первую очередь. Можно было поставить один против десяти миллионов, что Сол ничего не найдет, но если это все-таки случится, вот тогда и возникнет проблема поведения, которой не касается Эми Вандербилт. Тем временем, доедая баранью ногу, зеленую фасоль (из холодильника), хлеб от миссис Барнс, помидоры, пирог с черникой, я с удовольствием наблюдал за тем, как Диана пытается решить, следует ли ей изменить манеру поведения с нами, и если да, то каким образом. Уэйд уже принял решение. Для него мы по-прежнему оставались такими же гостями, как и он сам, с которыми можно говорить на разные темы, скажем, о бейсболе (со мной) или о структурной лингвистике (с Вулфом).
Ярко полыхавший в гостиной камин манил к себе, и все шли к нему с чашечками кофе в руках. Мы же с Вулфом прошли в комнату, чтобы, как полагал я, обсудить, чем лучше всего заняться на следующий день. Однако Вулф, войдя в комнату, не направился по своей привычке к креслу у окна, а остановился посередине комнаты и спросил:
— У мистера Фарнхэма есть телефон?
— Конечно.
— Он мог видеть газету?
— Вероятно.
— Позвони ему. Скажи, что мы хотим приехать и побеседовать с ним и со всеми остальными.
— Утром?
— Сейчас.
Тут я чуть не сморозил глупость. Раскрыл было рот, чтобы произнести: «Дождь же идет», но тут же закрыл его, не дав словам сорваться с языка. Привычка — вторая натура, и я не исключение. Не раз в плохую погоду Вулф жалел меня и не отправлял даже по срочному поручению, а чтобы его самого выгнать из дому в дождь или в снег, требовалось что-то из ряда вон выходящее, например, экземпляр какого-то нового вида орхидеи. Очевидно, сейчас случай был особый, поэтому я без единого слова прошел в гостиную и направился к столику с телефоном. Набрал номер, и после четырех продолжительных гудков трубку наконец-то взяли.
— Билл? Арчи Гудвин.
— Хелло! Я вижу, вам выдали бляху.
— Нет, не бляху, а всего лишь клочок бумаги. Очевидно, вы читали «Реджистер»?
