— Ты ошибаешься. Некоторых умерших любят гораздо сильнее, чем живых.
При этих словах щеки Сантера вспыхнули:
— Ты говоришь это в расчете на меня?
— Я не понимаю...
— О! Только не нужно разыгрывать дурочку! Ты привел меня сюда лишь затем, чтобы поговорить о ней. Именно это ты и намерен был сделать, когда только что остановил меня на улице. Но тебе не хватило смелости начать этот разговор, правда? Или, быть может, откровенности?.. Ну, тогда я скажу вместо тебя. Я-то ведь не боюсь этих слов. Короче, ты любишь Асунсьон.
— Да. — прошептал Перлонжур.
— Но я ее тоже люблю! Я люблю ее — нужно ли тебя в этом убеждать, люблю больше жизни!.. Если бы только знал, насколько больше своей жизни!..
— Конечно, Жорж, иначе это нельзя было бы назвать любовью.
— Я полюбил ее с самого первого дня, с тех пор как впервые увидел ее, когда она пришла ко мне, узнать новости о Марселе...
— А я, — сказал Перлонжур, — полюбил ее с того дня, когда похитили Марселя, когда я вместе с тобой вошел в квартиру и увидел ее, лежащую на полу в обмороке... Я полюбил ее, ты понимаешь, еще не видя ее лица...
— Но ведь я полюбил ее раньше тебя! — искренне воскликнул Сантер.
— А я, — ответил на это Перлонжур, — люблю ее с тех пор, как я вообще впервые стал думать о женщинах.
Воцарившееся враждебное молчание явно разделяло двух друзей. Только что произнесенные слова полностью подтвердили все их опасения и смутный страх, усугубив таким образом размолвку. Что же теперь делать? Что будет с их такой чистой братской дружбой?
— Мы не виноваты, что оба любим ее, — задумчиво произнес Сантер.
— Но и она в этом тоже не виновата! — ответил Перлонжур.
— А ты... ты часто с ней виделся?
— Не так часто, как ты.
Этот ответ наполнил радостью душу терзаемого ревностью Сантера. Помимо воли он видел в друге лишь третьего лишнего, этакого непорядочного соперника. И снова помимо воли он считал себя обладателем, в некотором роде имеющим право первенства на молодую женщину. До возвращения Жернико он не питал никаких надежд, а лишь молча страдал, даже не предполагая, что самой судьбой будет угодно встать на его сторону. Теперь же он даже не помышлял о том, чтобы уступить Асунсьон кому бы то ни было. Что же касается Перлонжура... Ну что ж! Теперь настал его черед молча страдать!..
— Мне жаль тебя! — сказал Сантер.
— Тебе жаль меня?.. Это почему же? — искренне удивился Перлонжур.
Он вспомнил редкие моменты, проведенные наедине с Асунсьон, слова, произнесенные тихим, дрожащим голосом, каким обычно переговариваются в храме. Но с особой отчетливостью Перлонжур вспомнил смех, прекрасный жемчужный смех Асунсьон, когда, дурачась, он, встав на одно колено и прижав руки к сердцу, пропел ей эту маленькую песню:
Любите меня не так, как деньги.
Которые меняют на рис.
Любите меня, как крошку-краба:
Его съедают целиком с лапками.
Он наклонился к Сантеру с вопросом:
— Тебе когда-нибудь удавалось рассмешить ее?
— Нет, — честно признался Сантер. И неожиданно почувствовал себя глубоко несчастным оттого, что ему никогда, не удавалось ее рассмешить, а вот Перлонжуру...
— Ты думаешь, она любит тебя? — запинаясь, спросил Сантер.
— Я не смею на это надеяться.
Этот ответ окончательно вывел Сантера из себя. Вот если бы Перлонжур задал ему подобный вопрос, то он ответил бы: «Я не знаю!» Почему же Жан отвечает иначе?
— Совершенно верно! — воскликнул Сантер. — И не надейся на это. Она никогда не полюбит нас: ни меня, ли тебя.
— В любом случае... — тут Перлонжур выдержал паузу. — Выбор, естественно, остается за ней.
Сантер с ужасом посмотрел на своего друга. Выходит, он чувствует себя настолько уверенно, что даже не опасается будущего выбора?
— Ты беден: — резко бросил он.
— Увы! Я и сам это прекрасно знаю! А ты — богат... Сантер закусил губу: его выпад был достойно парирован.
— Не переживай, — продолжил Перлонжур, — в мои намерения не входит брать свои слова, сказанные тебе при нашей первой встрече, обратно. Мне не нужны ни твои деньги, ни деньги наших друзей... Я буду работать! Да, я буду работать! Ты знаешь, до сих пор мне ничего не удавалось... Но во имя Асунсьон теперь я хочу попытать счастья... Извини меня, дружище...
Сантер неожиданно растрогался:
— Тебе не за что просить у меня прощения! Было бы несправедливо, если бы один из нас пожертвовал собой, тем более, если бы это сделал ты... Только, видишь ли, я тоже хочу попытать счастья.
Перлонжур согласно кивнул головой. Он чувствовал себя несчастным оттого, что впервые в жизни не смог предаться столь свойственному порыву великодушия. А ведь прежде с какой веселостью, с каким глубоким внутренним удовлетворением он устранялся с пути всех своих друзей. Он был из той породы людей, которые испытывают гораздо большую радость отдавая, нежели беря. Однако в данной ситуации...
— Я, наверное, вел себя глупо? — спросил Сантер. — Я был очень зол на тебя, дружище, и даже ненавидел тебя, понимаешь? Я сказал себе...
Сантер не сразу решился окончить начатую фразу.
— ...я сказал себе, что за Жернико, возможно, последует твоя очередь стать жертвой таинственного убийцы... Я ревновал тебя и до сих пор еще ревную... Но ты должен понять...
— Я понимаю, — сказал Перлонжур. — Я тоже не представляю себе жизни без этой женщины...
Оба чувствовали себя уставшими, словно после длительной утомительной ходьбы. Несмотря на столь откровенное объяснение, они старались не глядеть друг на друга, а тем более не смотреть прямо в глаза. Сантер осушил свой стакан минеральной воды и закурил сигарету. Несмотря на то, что его одолевало сильное желание встать и уйти после всех этих признаний, такой поступок казался ему трусливым и неблаговидным. Что же касается Перлонжура, то он потянулся в карман за последним выпуском газеты, купленной им в ожидании Сантера.
Половину первой страницы занимала статья, иллюстрированная множеством фотографий:
«УБЕР ХАРДСОН ПЕРЕСЕК АТЛАНТИКУ,
Его прибытие ожидается сегодня, во второй половине дня в аэропорту Е...»
Бросив мельком взгляд на эту статью, Перлонжур подскочил на месте с криком:
— Тиньоль!.. Жорж, посмотри, это же Тиньоль!..
— Что ты говоришь?..
Сантер вырвал из рук Перлонжура газету. У Жоржа перед глазами прыгали слова статьи.
«Самолет Хардсона взлетел после двух неудачных попыток. При первой попытке взлета самолет пролетел около 150 шагов...».
— Ты посмотри на фотографии! — вопил Перлонжур. — На вторую и третью фотографии!
На одной был изображен стоящий возле своего самолета летчик, на второй он же был сфотографирован по пояс.
— Да, — сказал Сантер, — никаких сомнений быть не может: это Тиньоль.
— Он взял себе псевдоним, быть может, для того, чтобы сделать нам сюрприз... Да, чтобы «поразить» нас! Ох, как это похоже на него, очень похоже!.. Однако... Послушай, Жан, может быть, он уже приземлился?
— Нет, нет, еще нет! Пойдем скорее возьмем такси... Нам нужно встретить его в аэропорту, нам необходимо быть там, чтобы поздравить его с победой.
Неожиданно друзья переглянулись: им пришла в голову одновременно одна и та же мысль, и они представили себе те же картины: Намотт, падающий с палубы «Аквитании», Жернико, сраженный пистолетным выстрелом, Грибб со стилетом в затылке.
— Нужно предупредить инспектора Воробейчика, Жан... Кто знает...
— Ты прав. Знаешь, ты езжай туда, не теряя ни секунды, а я сам ему позвоню.
— Давай звони, а я тебя подожду.
— Не жди меня, а лучше побыстрее поймай такси и поезжай туда. Нам обоим опаздывать ни к чему... Тиньоль будет очень расстроен, не увидя там ни одного друга. Сейчас без десяти четыре, а его прибытие ожидается к четырем. Тебе нельзя терять ни секунды...
— И Вансу тоже! — крикнул Сантер, выбегая из кафе.
— И Вансу тоже... — повторил Перлонжур. — Я ему все расскажу.
Посмотрев на свои часы, месье Ванс сказал своим спутникам:
— Сейчас четыре. В аэропорт мы прибудем в четверть пятого.
Отъехавший от Дворца Правосудия автобус помчался по улицам города, беспрестанно, словно лающая собака, подавая сигналы клаксоном.
Перлонжуру не пришлось долго убеждать месье Ванса в необходимости его присутствия на аэродроме. Ведь убийства Жернико и Грибба произошли в день их возвращения, а убийство. Намотта еще по дороге домой. Чтобы скорбный список не пополнился новым именем, за Тиньолем необходимо было установить постоянное наблюдение с самого момента его приземления.
Инспектор Воробейчик поднял голову, и все сопровождающие словно по команде повторили его движение...
В небе над их головами раздался нарастающий с каждой секундой гул.
— Это он! — воскликнул месье Ванс.
Но прежде, чем он успел договорить эту фразу, на фоне неба нарисовалась огромная птица. Она летела на такой маленькой высоте, что полицейские смогли даже прочесть буквы, написанные синей краской на белом корпусе: «The Pilgrim».
