— Мариша, но ты-то жива! — ласково проговорила приятельница. — Что же ты себя словно замуровала? Зачем? Ради детей? Думаешь, они тебе спасибо скажут? Вырастут, женятся, уйдут в свои заботы. А ты с кем останешься? И кому вообще нужны жертвы?
— Да я не жертвую, Наташка. И дети совсем не помеха. Митька, наоборот, очень хочет, чтобы я... папу им нашла. Я просто не могу ни с кем... Мне после Сережи никто не нужен, понимаешь? Все не то, не так и поэтому не-за-чем, — по слогам закончила Марина.
— Ты себя настраиваешь.
— О господи!
— Ну я не так выразилась, извини. Но, Маринка, это же очень редко так бывает, что с первого взгляда, с первой встречи.
— Именно так и бывает. У нас с Сережей так и было. С первого взгляда и словно ток по жилам. И потом еще две недели одна мысль: когда можно прикоснуться, дотронуться... А потом понеслось...
— Но ведь и по-другому бывает. Это у тебя было так. А я своего Глебова три года в упор не видела. Ходит кто-то по соседству. И еще год он за мной ухаживал. Но приручил. Я теперь без него никуда.
— А кто с мужчиной только что заигрывал? — рассмеялась Марина.
— Ну, это как физзарядка. Не может же кошка не ловить мышей.
— Ладно, Наташка, спасибо за слова и за то, что выручила! Я побегу! Пока!
— Беги, беги! Только не убегай слишком далеко в поисках своего «я», — пошутила вслед Наташа.
Глава одиннадцатая РОБИН ГУД
Утром следующего дня в кабинете Турецкого ровно в назначенное время возник невысокий, коренастый мужчина с простоватым лицом, глубоко посаженными умными глазами, в дорогом, шоколадного цвета костюме, пустой правый рукав которого был засунут в карман.
— Здравствуйте, Михаил Владимирович. Прошу садиться.
— Сесть, как говориться, всегда успеем, — усмехнулся Зыков.
— Тогда присаживайтесь.
Зыков опустился на стул напротив. Турецкий установил на столе диктофон, проговорил обязательный текст об ответственности за дачу ложных показаний, упомянув соответствующие статьи УПК.
— Ну-с, начнем. Назовите, пожалуйста, свою фамилию, имя и отчество.
— Зыков Михаил Владимирович.
— Ранее Буренков?
— Да, ранее Буренков.
— Когда вы изменили фамилию?
— Пять лет тому назад. После женитьбы. Взял фамилию жены.
— И вы до сих пор женаты? На той же женщине?
— Да. Если вы подразумеваете, что я вступил в фиктивный брак, то ошибаетесь. У нас двое детей.
— Замечательно. Скажите, Михаил Владимирович, где вы были седьмого ноября сего года?
— Я был в своем избирательном округе. Работал с избирателями.
— Это где?
— В Смоленске. Это моя родина. Весь день седьмого ноября был расписан по минутам. Вот график моей работы в этот день. — Он протянул следователю листок. — Там, слева, время и место проведения мероприятия, а справа — фамилии и адреса лиц, которые могут подтвердить факт моего на них присутствия.
Турецкий взял бумагу, пробежал глазами текст.
— Что ж, я вижу, вы подготовились к разговору.
Зыков не ответил, лишь чуть скривил губы.
— Я, собственно, не сомневался, что у вас на этот день будет подготовлена масса свидетелей.
— Подготовлена? Вы полагаете, что можно «подготовить» весь город?
— Я полагаю, что столь бывалые люди, как вы, никогда не осуществляют задуманное своими руками. Для этого существуют исполнители.
— И что? Вы нашли исполнителя?
— Вы о чем?
— Александр Борисович, не пытайтесь ловить блох. Понятно, что вы вызвали меня в связи с убийством Новгородского. Давайте не будем играть в прятки.
— Давайте не будем. Вас удивляет, что я вас вызвал? Вы с погибшим Новгородским боролись за место в партийном списке, не так ли? Вы ведь хотите попасть в Думу?
— Да, я собираюсь туда попасть. Иначе и не ввязывался бы в борьбу.
— А зачем вам это нужно?
— А почему мне это не нужно? Вы всем кандидатам в депутаты задаете этот вопрос в связи со смертью Новгородского?
— Нет. К счастью, пока еще не все депутаты в парламент вышли из организованных преступных сообществ.
— Tempore mutanter et me mutamer in illis.
Зыков насладился легким замешательством на
лице Турецкого и перевел:
— Времена меняются, и мы меняемся с ними. Если вы хотите разбираться со мной по поводу прошлого — пустая затея. Все уголовные дела в отношении меня давно закрыты. Кроме того, я достаточно много потерял в разборках девяностых, чтобы не ввязываться более в уголовщину. И достаточно много приобрел, чтобы дорожить тем, что есть. Господь меня, к счастью, вовремя вразумил, — он указал глазами на пустой рукав, — и направил. Когда человек переживает восемь покушений на свою жизнь, когда он переживает клиническую смерть и возвращается к жизни, пусть покалеченным, но в здравом уме и памяти, поверьте, это много меняет в сознании. Я человек верующий. И отвечаю за свои поступки перед своим духовником. Он мне и отец и судья.
— Кто же ваш духовник?
— Иеромонах Тихон из Каменецкого мужского монастыря. Это в Ленинградской области. Съездите туда, спросите братию обо мне. Там прощать и понимать грехи умеют.
— Понятно. Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не вознесешься, так, кажется?
— Зря вы выбрали со мной такой тон разговора, — процедил Зыков. На щеках заходили желваки.
«Вот-вот, рассердись, милый. А то больно уж ты спокойный, робин гуд мамин».
— Давайте ближе к делу. Я спросил вас, являлся ли Новгородский вашим соперником? И зачем вы идете в Думу?
— Иду, чтобы людям помогать. И чтобы не таскали меня на допросы всякий раз, когда в городе кого-нибудь шлепнут. Надоело. То один министр заявляет, что восемьдесят процентов предприятий Питера контролируется мной... То другой «силовик» — что пятьдесят в Москве тоже за нами. Откуда такие цифры? Почему пятьдесят? А не сорок восемь? И кто контролирует остальные? Надоело каждый раз через суд доказывать, что ты не верблюд.
— То есть все-таки конечная цель — депутатская неприкосновенность? — усмехнулся Турецкий.
— Конечная цель — коммунизм, — в ответ усмехнулся Зыков. — Повторяю, не нужно со мной в таком тоне разговаривать! Вы хотите, чтобы я пригласил сюда своего адвоката? Могу пригласить. Он в коридоре ждет.
Ага, все-таки завелся!
— Адвокатов я, Михаил Владимирович, на своем веку перевидал немало и особого трепета перед ними не испытываю. Так что не пугайте. И напрасно вы обижаетесь. Вся ваша прошлая жизнь дает мне право разговаривать с вами именно в таком тоне. Или вы полагаете, что, сменив фамилию, и жизнь всю поменяли? Переписали начисто? И нет за вами смертей? Пусть среди бандитов, и что? Тоже ведь люди. Их тоже Господь сотворил, если оперировать вашими терминами.
— Это для вас термины. А для меня — смысл нынешней жизни. Вы слетайте в Смоленск, спросите,
сколько мы с помощниками сделали для города за последние пять лет! Какую технику приобрели дня агрокомплекса! Заводы строим для переработки сельхозпродукции. Новые рабочие места появились. Число безработных в городе сокращается. Помощь оказываем детям беспризорным. Нет, этого в ваших ведомствах никто видеть не желает! Как же: бандит, он на всю жизнь бандит. Олигархи, которые все население страны ограбили, сидят себе по заграницам. Никто их за жопу не прихватывает. А когда пытаешься в своей стране жить и помогать людям — все равно клеймо на тебе: ты бандит! Хотя никто этого не доказал, между прочим. Если вы в курсе, я сидел один раз за ношение оружия. Восемь месяцев. Вот и все. И если уж начистоту, у бандитов порядка больше. Хоть и живут они по понятиям, но понятия на законах справедливости основаны. А ваши законы для чего? Чтобы народ собственный гнобить и грабить!
— С вашим приходом в Думу ситуация, безусловно, изменится, — съязвил Турецкий.
— Не верите... Съездите в Питер, спросите там...
— А что там? Какое чудо вы там сотворили? Накормили всех страждущих одним хлебом и двумя рыбинами?
— Какое? Вот в один из ведущих питерских театров приехал ваш московский режиссер. Отличный мужик. Талантище. И, как человек в высшей степени серьезный, он к новой должности подошел со всей ответственностью и решил провести ряд перемен. И что? И тут же наткнулся на очень жесткое сопротивление. И когда он мне рассказал...
— Вы помогли ему разработать концепцию нового спектакля?
— Нет. Я помог ему справиться с чернож... с кавказским засильем в театре. Там такое творилось... Все буфеты в театре — это кавказцы. Замдиректора — тоже. В этих буфетах днем, во время репетиций, сидят на корточках соплеменники, анашу курят. По ночам девок в царские ложи таскают. Я посоветовал режиссеру расторгнуть договор аренды с этими... кавказцами. Дал ему своего адвоката. Такой вой поднялся! Из администрации города люди забегали! Как это так: кавказцев выгоняют из русского театра! Я не шовинист, но это же немыслимо! Пришлось подключить свои связи. Выйти на руководство диаспоры, потолковать. Заплатили им неустойку какую-то. Они убрались. Так мне актеры чуть ли не руки целовали. Мы, мол, десять лет в своем театре сгорбившись ходили, слово произнести боялись. У них теперь походка изменилась! А решил я вопрос не через суд, а через сходку. Мирную, без выстрелов и поножовщины. Моего авторитета достаточно, чтобы и не такие вопросы решать. Вот я и хочу их решать. Что ж тут плохого? У меня две дочки растут. Им здесь жить. Я в Европе три года кантовался и понял, что делать нам там нечего. Нужно свою страну обустраивать.
