— А что автобусы?
— Как полагается. Их прихватизировали.
Новые термины рыночной жизни «услуга» и «приватизация» сестра уже явно усвоила, а кто с кого шкуру дерет Ручкин легко догадался.
— Эх, Настя, не только с крестьян! — Он взял из рук сестры хозяйственную сумку, поставил под вешалку. — Проходи в комнату. Сейчас чай вскипячу.
Они уселись на кухне — традиционном месте российского чаепития. Настя достала из сумки баночку меда, какие-то коржики домашней выпечки — ехала в город, напекла. Как же можно явиться к брату без деревенского гостинца?
Ручкину было неудобно принимать такие дары: он понимал, что сестра живет труднее, чем вдовец с военной пенсией, но отказаться — значило смертельно обидеть Настю.
Сперва они пили чай молча. Ручкин понимал — сестра с дороги и ей надо дать подкрепиться. Только после второй чашки он задал вопрос:
— Так что у вас там нового?
Настя заплакала и стала промокать слезы уголком косынки, накинутой на плечи.
— Вася, забрали Вадика. Слово «забрали» в современном русском языке имеет два главных значения, хотя именно о них стыдливо умалчивает академический словарь русского языка. Забирают людей у нас в тюрьму и армию. Попадание в эти две организации народное сознание уравнивает в смысле и последствиях.
— За что? — Ручкин, уже догадался куда именно забрали племянника. — Когда?
— Говорят за убийство.
— Да ты что! — Ручкин хорошо знал племянника — тихого работящего парня, который помогал матери держать на плечах домашнее хозяйство и никогда буйством характера не отличался.
— Не убивал он, Вася. Я же знаю. Не убивал и все тут.
. — Погоди, об этом потом. Ты хоть с ним встречалась?
— Нет, к нему не пускают.
— Ты просила о свидании?
— Не разрешили. Говорят он особо опасный преступник.
Настя закрыла лицо ладонями и зарыдала неожиданно громко, слегка подвывая.
Ручкин положил ей руку на худое плечо и нежно погладил.
— Успокойся и не реви. Что случилось? Только рассказывай по порядку. И давай слез. Если надо, пойди умойся.
Настя тяжело вздохнула, вытерла глаза.
— Было третьего дня происшествие. У Некрасовых корову резали. Вадик им помогал. Он с измальства шкуры сымать обучен. Была не нем зеленая рубаха. Солдатская. За спецовку ее носил. Когда все сделали, стали мясо носить. В машину складывали. Потом поехали на базар. Там Вадика и схватила милиция. Иван Фомич Некрасов сам в отделение бегал. Ему сказали: взяли убийцу. Рубаха в крови. Есть у них подозрение. Он просил встречи с Вадиком, его отшили.
— Тебе кто это рассказал? Иван Фомич?
— Он.
— Хорошо, Настя, с него и начнем. Постараемся выяснить что к чему.
— Ой, Вася, за тем и приехала. Не будь тебя, не знала бы куда и податься. Одна на тебя надёжа...
Василий Иванович Ручкин — человек старого, большевистского закала. В этом его определении главным является слово «закал». Обладающие им люди не гнутся. Их скорее можно сломать, нежели заставить склонить голову. Они не меняют убеждений. Они упрямы и не способны признавать своей неправоты, даже если она очевидна.
Нынешнее время тоже кует людей, но не закаляет их. Старые были словно корабельные гвозди — вбили их на определенное место по самую шляпку и они готовы были стоять до конца. Новые — это скорее шурупы: на шляпках прорези, потому по обстоятельствам можно поджать крепление или ослабить его.
Чтобы затянуть, крутят вправо. Дать послабление? Дадим — на две крутки влево. И все.
Василий Иванович был убежден в существовании общечеловеческой справедливости, не верил в бога, но в то же время был честен: никого за свою жизнь не убил, никогда не брал взяток, никого не предал, не прелюбодействовал. Конечно, взгляды на сторону бросал, но пальцем не шевелил — ни, ни! Да и куда там — жена Пелагея Матвеевна — баба-бой. Бывало с вечера стиснет совсем не хилое тело мужа крепкими, полными жара ногами и до утра не выпускает из них. Вам не приходилось такого испытывать? И не рвитесь, не надо.
Даже отец Василия — Иван Терентьевич после первого года женитьбы сына заметил его физическую исхудалость, подумал и предупредил: «Ты, Васька, послабони бабу-то. Медалей тебе за половые натуги не дадут, а хозяйку загубишь. Опять же себя в сухотку мозга загонишь».
Существует ли болезнь «сухотка» в современной медицине Василий не знал, но «послабонил». С женой, конечно, на достигнутом не останавливался, но на стороне — ни-ни.
После смерти жены дать раскрутку ему не позволил возраст. Так что чист мужик перед собой и миром.
После армии молодой Ручкин вернулся в родной Орловск и поступил на службу в милицию.
Было на то несколько серьезных причин. Во-первых, имелся шанс обзавестись казенным кителем, штанами, обувкой, получить пистолет. Во-вторых, влекла романтика: кино, телик кому хочешь мозги запудрят. «Наша служба и опасна и трудна»... Но главное — это все же квартира. Ее обещали дать после года честной службы. Не хило, верно?
При всей романтичности натуры Ручкин понимал, что родина начинается с дома, а не с картинки в букваре, как поется в песне.
Рос и двигался Ручкин по служебной лестнице медленно, с большим скрипом. Дружеские руки благодетелей в зад его не подпихивали. Каждый шаг он вынужден был делать сам. А поскольку был прямолинеен как гвоздь, то пер напролом, не понимая как можно и зачем нужно гнуться. В результате движение было дискретным: шаг вперед, два — назад.
В городе объявили борьбу за чистоту быта. Ручкин сразу почувствовал себя проводником культуры, ответственным за все, что видел вокруг. Воровство, бандитизм он ненавидел, мусор и даже окурки, брошенные на улице, вызывали у него раздражение.
Он мог остановить человека, швырнувшего себе под ноги «бычок», заставить поднять его, затем читал «мораль», взывая к совести, сознательности и культуре.
И вот на таком пустяке Ручкин в первый раз получил от начальства по мордам за собственное рвение и честность.
Проходя по улице Ленина — витрине орловского делового центра, Ручкин увидел как прохожий, даже не докурив папиросы, оглянулся воровато и щелчком отбросил окурок под двери горсовета.
По представлениям Ручкина поступок такого рода никак не вязался с интеллигентной внешностью человека, одетого в дорогой костюм, в штиблеты, сверкавшие черным лаком.
— Гражданин!
Ручкин встал на пути мужчины, привычным движением тронул пальцами козырек фуражки.
— Гражданин, нарушаете. Окурок придется поднять.
Гражданин в блестящих ботиночках с модными для того времени тупыми носами насмешливо сверкнул глазами, растянул узкие вредные губы в ехидной улыбке.
— Вот вы его и поднимите, лейтенант.
Кровь бросилась в голову. Сукин сын, сам нагадил, а теперь еще и хамит!
Ручкин ответил фразой, известной ему с детской поры:
— Я с вами, гражданин, свиней не пас...
Гражданин вспылил в свою очередь.
— Не пас, так будешь. А я приеду, проверю, чтобы тебя к стаду приставили.
— Пройдемте в милицию.
— Пошли.
Гражданин спокойно дошел до отделения. В дежурной комнате небрежно кинул на стол дежурного красные корочки удостоверения личности. Брюзгливо сказал:
— Зови начальника.
Дежурный вскочил, словно его подбросило катапультой. Уже через минуту со второго этажа, дробно стуча кривыми ногами по лестнице, спустился начальник отделения майор Куренкин. Вбежал в дежурку. Побагровев от напряжения, приложил ладонь к фуражке с выцветшим околышем и верхом. Отрапортовал задержанному:
— Товарищ Проничев, во время моего дежурства во вверенном мне отделении происшествий не произошло...
— А то, что меня притащили в отделение, это ты как назовешь?
Только теперь Ручкин понял, какого свалял дурака: ловил карася, а сам попался щуке на зуб.
Проничев был председателем исполкома городского совета народных депутатов, членом областного комитета партии, зятем секретаря обкома, члена ЦК КПСС товарища Сердюка и т. д. и т. п.
В кругах, знавших о связях Проничева с миром высокой власти, за глаза звали «двуногим пятичленом», по числу ног и должностей в представительных органах области и государства. Человек это был гонористый, но хуже всего — говнистый. Любую промашку нижестоящих чиновников и функционеров он умел раздуть до неимоверных размеров и лихо мордовал провинившихся. Причем подобные разносы в низах он делал регулярно, считая, что страх укрепляет порядок и дисциплину.
Промах Ручкина дал Проничеву повод устроить разгон в милиции. Затрещали чубы, засверкали молнии. Причина конфликта — окурок, брошенный на центральной улице, — из поля зрения исчез. Осталась милиция, которая вместо борьбы с уголовными элементами занялась преследованием высокопоставленных, а следовательно, высокодостойных граждан.
Начальнику горотдела внутренних дел было сказано, что попытка поставить карательные органы над партией и государством не пройдет. Вернуть тридцать седьмой год с его отношением к руководящим кадрам никому не будет позволено.
