Я, конечно, не пастушок, но и не пошляк. Если возникает зоологическая проблема, прикупи по доступной цене килограмм шестьдесят женского вибрирующего тела и наслаждайся им как пломбиром.
Наверное, в глазах многих выгляжу карамельным героем, а что делать — я такой, какой есть: почти романтик неромантического времени. Как говорится, хорошо сохранился. И то верно: тело предает — дух никогда.
Тяжелый танковый гул нарушил идеалистическую картину: он поднимался с грешной земли и приходило понимание, что к нам подступает угроза.
— Ну вот, — вздохнула Анастасия. — Это за мной.
— Ага, — засмеялся я. — Эдик у нас профессионал, знает свое дело тонко. Даже после пинка. — И повернул ключ зажигания. — Погоняем, Анастасия?
— Погоняем.
Я люблю игры на свежем воздухе: есть возможность маневра и шанс увернуться от пуль, коль ситуация выходит из-под контроля. И главное: игры не ради душевного удовольствия, а с определенными целями. Во всяком случае, я давно не делаю того, что хочу. И если совершаю сумасбродный, на первый взгляд, поступок, то далеко не случайно. Был ли мой заплыв к нейтральным водам намеренным? А знакомство с прекрасной незнакомкой случайной? Увы, ничего нет случайного под этой серповидной луной, кроме непорочного поцелуя у облаков. И даже наплывающий из-под подошвы горы гул подтверждал, что мои действия верны, как геометрия грека Эврипида.
Замаскировавшись под придорожный пыльный валун, наше «пежо» скрывалось в тени скалы, когда мимо на предельной скорости, подвывая мощными моторами, промелькнули три джипа. Сомнений не было, братья Собашниковы любили младшенькую Анастасию, иначе трудно объяснить такое головотяпство: настоящие охотники скопом не бегут на затравленного зверя. Это чревато тяжелыми последствиями для любителей свежатины.
С ветерком мы покатили под горку: новенькое крепенькое авто, как космический челнок, парило над дорожным серпантином. Иногда казалось: унесемся к звездной сыпи, да боженька, видно, был занят другими проблемами и душами.
Ревом фордовского мотора пугнув гуляющих курортников и первый сон горожан, кабриолет промчался по проспекту Ленина и скоро притормозил у пристани, где покачивалась сонная яхта с дежурными желтками иллюминаторов.
— Угоняем «Анастасию», Анастасия?
— Угоняем.
По причинам известным на яхте находился лишь один охраняющий собственность фигурант, который от профилактического удара плюхнулся в мазутные волны, и два пьяненьких от ямайского рома матроса. От добрых слов и многозарядного «Стечкина» они мигом протрезвели и с усердием взялись за штурвал и просмоленные канаты.
То есть наш романтический план воплотился в жизнь: я и Анастасия решили походить по ночному морю, как курортники по проспекту Ленина. А почему бы и нет: посудина принадлежала моей спутнице, а я при ней. Тем более убегать в Коста-Брава мы пока не снаряжались.
Когда яхта под парусами заскользила из коралловой бухты, как голландский корабль-призрак, два матросика махнули за борт после моей убедительной просьбы плыть саженками к берегу и говорить братьям Собашниковым дикие речи о захвате малобатажного судна и его молодой хозяйки.
— Вот это класс, — торжествовала Анастасия. — С ума сойти, мы одни на этих досках и под парусами. Братцы меня точно прибьют!
— Я тебя научил, что им говорить, — предупреждал. — Помни: ты жертва обстоятельств.
— Я тебе нравлюсь? — нелогично интересовалась она.
— Очень.
— Тогда догоняй!
Я развел руками. Вот этого суровый menhanter предусмотреть никак не мог — любовных игр со стороны великовозрастного ребенка. Что делать? Делать нечего, надо убаюкать его внимание. И лучший оздоровительный метод: купание на лунной дорожке. О чем и сообщаю, бегая по яхте за милой, как старательный юнга от криков боцмана.
— Ха! — кричит Анастасия с верхней палубы. — Только чур! купаемся голышками как дельфины!
Я делаю вид, что занят трудотерапией: стабилизирую паруса и с помощью якоря замедляю движение яхты. Потом слышу: раздается бултыхание молодого тела и слышу восторженный приглашающий вопль:
— Ой, я никогда не плавала в луне! А ты?!
А я тем более, и прыгаю в холодную янтарную субстанцию. В семейных трусах.
— А вот так нечестно, — возмущается девушка. — Я как русалка, а ты как дед Мороз!.. — и пытается подступиться ко мне, владеющим чудодейственным посохом.
Я, конечно, от нее, потом — за ней, она — от меня, ну и так далее. Через четверть часа активных игр русалочка устает и я без проблем укладываю её смотреть сны. Предварительно, правда, упоив коньяком на французских клопах и горячим чаем на отечественных опилках.
— Ты меня совсем не любишь, — капризничала, засыпая. — Я тебе не интересна, как женщина, да?
— Ты лучше всех, солнышко, — говорю. — У нас впереди ещё сто лет, вру. — Мы ещё покупаемся на лунной дорожке. Спи, — требую. — И смотри кино.
— Про что кино, милый?
Она уснула, не услышав ответа. Она была счастлива в своем воздушном сне. Она не могла и подозревать, что её душа и тело уже давно препарированы в специальной, скажем так, лаборатории, где я был одним из дорогостоящих сотрудников, для коего не было ничего святого.
До рассвета и начала возможных поисков оставалось часа четыре достаточно времени, чтобы обследовать шлюпку с парусами со всей тщательностью, на которую способен menhanter.
* * *
Я успеваю вернуться в личный «пенал» и к личному стакану за несколько минут до прибытия лейтенанта Татарчука. Ему не терпится узнать о ночных похождениях волокиты, которому, похоже, не успели оторвать то, что должны были. Будучи хорошим актером, я в мановение ока превращаюсь в утомленного и разбитого сном:
— А? Чего? — сладко потягиваюсь на кровати. — Уже пора на службу?
— Ну как? — пускает слюни от любопытства.
— Что как?
— Ну это — с Собашниковой?
— А это кто, Васeк?
Бедолага задыхается то ли от возмущения, то ли от моей святой простоты, но, проявив силу воли, выдавливает: как кто? Анастасия, с которой ты вчера…
— А-а-а, — вспоминаю. — Увы, меня отвергли. И вообще, она не в моем вкусе.
— Да? — не верит Татарчук. — А говорят, гоняли на авто.
— Авто, кино, вино и домино, — легкомысленно отмахиваюсь. — Вася, или вышиби из жизни стукачей своих, или отстань, — и отправляюсь в ванную комнату приводить себя в надлежащий порядок.
Мой молодой коллега от моих последних слов заметно веселеет; подозреваю, что он весьма неравнодушен к той, которую я покинул в предрассветной мгле, когда море ещё дрыхло, надежно укрытое ватным одеялом тумана.
Я зачистил посудину от кормы до носа и убедился, что Старков свое дело верно знал: создавалось впечатление, что яхта специально предназначена для транспортировки наркотической дури из Полермо или Стамбула, или Марселя. Мне казалось, что дубовые моренные шпангоуты пропитаны героиновой пылью. Жаль, что я не был натасканным на дрянь песиком, тогда точно бы знал: верный ли взят след?
Я покинул яхту, плещущуюся у призрачного берега — я будил спящее море своими невротическими движениям, уверенный, что скоро судно со спящей красавицей будет обнаружено. Еще у меня была надежда, что Анастасия, мною наученная, сумеет убедить мореплавателей Собашниковых о религиозном психопате, решившим уйти под парусами к святым мусульманским берегам. Я действовал быстро и грамотно, хотя вычислить меня можно без труда. Было бы желание. А у меня желание одно: найти из-под земли или на дне морском Папу-духа.
— Он хитрожоп, как эфиоп, — предупредил меня Старков. — И осторожен, как жидок. Я за ним без малого три года. Больно умный, сучий дух.
Я пожал плечами, принимая к сведению утверждения об уме потенциального покойника. Правда нынешней жизни такова, что никто никому не может дать никакой гарантии. И даже великий умишко не способен просчитать все варианты быстроизменяющихся обстоятельств. В мире любителей любой герой за секунду может превратиться в опечаленную жертву. Думаю, Папа-дух, если он имеет место быть под приморскими каштанами, совершит роковую ошибку и проявиться на глянцевом фото нашего феерического бытия.
По возвращению из ванной комнаты, обнаруживаю огорченного лейтенанта Татарчука: он хотел испить бацилловой водички из графина и смел со стола стакан. Тот, трахнувшись об отопительную батарею, закончил свой жизненный путь. Я смотрю на осколки:
— Баба Тоня меня со свету сживет.
— Куплю ей пять штук, — горячится юноша, звеня собираемым стеклом.
— И чем раньше, тем лучше, — предупреждаю, — если мы хотим дожить до старости.
И с этой жизнерадостной перспективой мы отправляемся на службу. По пути заглядываем в универмаг, пропахший текстилем, немодной обувью и пыльными банками с измученными неволей помидоринами. В магазине торгуют практически всем, кроме того предмета, который нам нужен. Тогда я предлагаю младшему по званию конфискацию искомой вещи в общепите. Лейтенант крепко задумывается над моими словами — кажется, он воспринимает шутку буквально.
