Петлявшая по тайге дорога, которая раньше не знала ничего, кроме лошадиных копыт и тележных колес, да еще санных полозьев в зимнюю пору, вдруг промялась под тяжелыми колесами мощных грузовиков. Разорвали ее ржавые железные траки гусеничных машин, и стала древняя, ласковая к стопам лесных путников дорога извилистой распоротой раной, наполнилась грязью, как гнилой кровью, а те, кто убил ее, только смеялись и бросали на обочины пустые бутылки и сальные обертки.
В тайге завыли бензопилы, железными дятлами застучали топоры, и вековые кедры со стоном и скрипом начали валиться на землю, цепляясь ветвями за еще стоящих собратьев. Но тысячепудовая тяжесть старых могучих деревьев ломала сучья, и кедр умирал. А потом и те, на которых он хотел опереться, ложились рядом с ним, а на земле уже ждали полупьяные люди с рулетками, и дерево, только что шумевшее ветвями в вышине, превращалось в неподвижную и мертвую древесину.
На огромной делянке, где громоздились штабеля свежерезаного леса, настала тишина. Рабочий день закончился, и лесорубы, которым было все равно, что рубить и что губить, потянулись к походной кухне. Котел военного образца, установленный на четырехколесном шасси, находился на самом краю делянки, и над этим котлом поднимался ароматный пар. Кормежка для лесорубов варилась прямо здесь, в лесу; здесь же они и жили, в обычных четырехместных палатках.
Еда была простой, но сытной. Редкие звери, которые еще не убежали с обжитых мест, принюхивались к незнакомому запаху гречневой каши с тушенкой, который смешивался с резкой бензиновой вонью и пугающим духом давно не мытых человеческих тел.
Кроме простой еды работодатели в избытке снабжали тружеников лесоповала простой водкой, которая скрашивала их вечера, а утром, уверенно опохмелившись, они с новой силой брались за работу, и вековые кедры валились на землю один за другим.
Кедровник был частью заповедной зоны, и заготовка леса в этом месте была запрещена. Но неожиданно обнаружилось, что кедры растут за границами заповедника; потом выяснилось, что карта составлена с ошибками, а затем она и вовсе пропала, как и сопутствующие документы. Зато в администрации Амжеевского района, которым руководил Борис Тимофеевич Вертяков, появились новые документы, удостоверяющие право местной администрации на вырубку кедра, а также на дальнейшую передачу его в собственность русско-японской фирмы «Сакура».
Зачем японцам кедр — не знал никто.
Но ни у кого и никогда не возникало вопроса, зачем людям деньги.
Поэтому документы были составлены, подписаны, снабжены всеми необходимыми визами и печатями, и в карман Вертякова начали поступать весьма крупные суммы нигде не учтенных денег, часть которых он с обычными причитаниями каждую неделю отправлял в Томск. Из Томска деньги отправлялись в столицу, и где именно заканчивался их путь, было неизвестно никому, кроме тех, кто стоял в самом конце этого бурного и стремительного финансового потока.
А ведь кто-то там стоял…
* * *
Вертяков сидел в рабочем кресле и расслабленно прикрыв глаза, часто дышал. Элла Арнольдовна стояла перед ним на коленях и вытирала рот бумажной салфеткой. Только что она сделала своему боссу процедуру номер восемь, которая должна была послужить снятию напряжения и приведению нервной системы в ровную, благоприятную для общего состояния, кондицию.
Сам Вертяков считал эту процедуру номером первым. И те претендентки на должность секретарши, с которыми он сталкивался до появления Эллы Арнольдовны, отпадали одна за другой, потому что они не могли понять той простой вещи, что рот у секретарши должен открываться только для одного. А они открывали его для другого и поэтому очень быстро отправлялись искать другую работу.
Вертяков глубоко вздохнул и открыл посоловевшие глаза.
— Ну, ты у меня просто зайка, — простонал он.
Элла Арнольдовна сглотнула и слабым голосом ответила:
— Вот видишь, а ты меня совсем не ценишь.
— Я тебя не ценю? — удивился Вертяков, — а кто же тебя ценит, если не я?
Элла Арнольдовна могла с легкостью перечислить тех, кто ценит ее вне служебного кабинета, но по понятным причинам промолчала.
Вертяков застегнул брюки непослушными руками, затем сел прямо и сказал:
— Между прочим, тебе причитается премия.
— Неужели? — преувеличенно удивилась Элла Арнольдовна и встала.
— Да, и немаленькая.
Вертяков выдвинул ящик стола и достал из него небольшой конверт.
— Держи, — сказал он и протянул конверт Элле Арнольдовне.
Она взяла конверт и, заглянув в него, хмыкнула:
— Не густо…
— Тебе пятьсот долларов в неделю — не густо? — Вертяков поднял брови.
— Да, не густо! — с вызовом ответила Элла Арнольдовна и бросила конверт на стол.
В этот день у нее началась менструация, и поэтому она была раздражительна и ядовита.
Кроме того, владелец фитнес-центра начал изменять ей с двадцатилетней соской, и Элла Арнольдовна искала повода для скандала, чтобы сорвать злость и женскую обиду.
— Да за одни минеты ты должен платить мне по пятьсот в день! — прошипела она и подбоченилась. — А если не нравится, то можешь взять любую подстилку с улицы, она будет сосать за шоколадки!
— Элла, Эллочка, что с тобой, дорогая? — запаниковал Вертяков.
Он знал, какой бывает Элла Арнольдовна, когда разойдется, поэтому испугался и пошел на попятный.
Но было поздно — шлея залетела секретарше между упругих ягодиц, и ее понесло.
— Ты сказал — дорогая?
Элла Арнольдовна нагнулась, опершись руками о стол, и ее острые зубы оказались в нескольких сантиметрах от носа Вертякова.
— Дорогая, говоришь? А что же ты тогда платишь мне, как последней дешевке? Брать в рот у начальника умеют все, но, во-первых, не все умеют делать это так, как я, а во-вторых, я ведь здесь не только минетом занимаюсь! Все твои дела проходят через меня, а у меня, как тебе известно, два высших образования. Юридическое и финансовое. И если бы не я, ты со своей гребаной жадностью давно уже погорел бы и сидел на зоне за служебные злоупотребления. Это ведь именно я превращаю все твои грязные делишки в благопристойный бизнес. Забыл?
Многое слышал Вертяков от своей секретарши, но так она наехала на него впервые.
Перед главой Амжеевской администрации стояла разъяренная фурия, и для полного впечатления не хватало только того, чтобы она начала обливать его экскрементами и осыпать перьями.
Вертяков струхнул не на шутку, тем более что он понимал, какую важную роль в его незаконной деятельности играют специальные знания секретарши. Она была совершенно права, и он не мог ни стукнуть кулаком по столу, ни наорать на нее. Так бывало, но всегда лишь потому, что Элла Арнольдовна снисходительно позволяла ему почувствовать себя самовластным хозяином. А сейчас она, похоже, взбеленилась не на шутку, и нужно было срочно спасать положение.
— Ты, говнюк, ты что, не понимаешь, что я твоя подельница? Это ведь так у вас называется? — вопила Элла Арнольдовна, — а с подельниками так не поступают! Все, мне это надоело! Пошел на хер!
И она, неожиданно успокоившись, поправила сбившуюся прическу и, повернувшись к Вертякову спиной, медленно направилась к двери.
Вертяков посмотрел на ее плавно двигавшиеся бедра, представил, что они уходят от него навсегда, что уже завтра их будет нежно раздвигать кто-нибудь другой, и вскочил из-за стола, опрокинув кресло.
— Стой! Подожди! — воскликнул он и резво обежал стол.
Загородив Элле Арнольдовне дорогу, он схватил ее за руки и выдохнул:
— Ну… Еще триста!
Элла Арнольдовна брезгливо сморщилась и ответила:
— Пятьсот.
— Ладно, пятьсот, — обреченно кивнул Вертяков.
— И домашний кинотеатр в приемную.
— Ладно, будет, — и Вертяков решительно кивнул еще раз.
Элла Арнольдовна помолчала минуту:
— Хорошо, я согласна.
Потом она помолчала еще немного и добавила:
— Ну почему, чтобы получить прибавку к жалованью, нужно обязательно устроить скандал? Может быть, ты мне объяснишь?
Она посмотрела вниз и неожиданно увидела, что только что произошедшая нелицеприятная сцена подействовала на Вертякова весьма оригинальным образом.
Он снова возбудился, и это было заметно невооруженным глазом.
— Ах ты, мой маленький! — улыбнулась Элла Арнольдовна, — ты опять хочешь! Ну, сейчас я тебя успокою.
И Элла Арнольдовна привычно опустилась на колени.
* * *
Через полчаса после разыгравшейся в кабинете Вертякова сцены Элла Арнольдовна приоткрыла дверь и, заглянув в кабинет начальника, сказала:
— Борис Тимофеевич, к вам Сысоев.
— Пусть зайдет, — благодушно ответил Вертяков.
Элла Арнольдовна исчезла, и вместо нее появилась массивная фигура Анатолия Викторовича Сысоева, которого Толяном, а тем более Зубилом называли теперь только за глаза.
