Ознакомительная версия.
– Почти, – кивнула Алёна, но не стала уточнять, кто именно является исключением. С другой стороны, если бы она часто появлялась в Одессе, наверное, и она таковым не являлась бы.
Везет же людям! Чуть не каждые две недели приезжать в этот прекрасный, волшебный город, который называют маленьким Парижем!..
«Спокойно! – немедленно задавила Алёна в зародыше смертный грех зависти. – Ты раз в год – и это как минимум! – ездишь в самый натуральный Париж. Большой, а не маленький. Так что нечего, нечего!»
И тут она почувствовала какой-то странный запах… Ощутимо пахло паленым.
– Где-то что-то горит, – растерянно сказала она.
Оксана громко потянула носом – и кинулась на запах, стуча своими гламурными шлепанцами. Алёна бросилась за ней. Они свернули в левое крыло и остановились сразу за углом, около гладильной доски. Пахло от раскаленного утюга, оставленного включенным.
– Это ж надо! – в сердцах крикнула Оксана, выдергивая вилку из розетки. – Вот народ! Хорошо еще не плашмя на доску бросила! Кто это так гладил, интересно?!
– Я видела, это блондинка с длинными волосами в черном кимоно, – наябедничала Алёна. – Она гладила что-то очень красивое, золотистое… ой, смотрите, кажется, даже прожгла свое платье! – показала она черный комочек, прилипший к подошве утюга.
– В кимоно?! – Оксана даже поперхнулась. – Да это ж та самая… из пятнадцатого номера! И она слышала, как мы ей тут кости мыли! Всё! Теперь нажалуется! Теперь и меня уволят! И опять из-за вас. Как и Танютку! – И она протяжно всхлипнула.
– Но ведь вас еще не уволили, – виновато пробормотала Алёна. – Так что не стоит раньше времени плакать. Может, она вообще ничего не слышала.
А сама подумала, что дама наверняка очень внимательно слушала – вернее, подслушивала, и так этим увлеклась, что даже платье свое очаровательное прожгла. И это тоже повод для злости, причем гораздо более весомый, чем какие-то эсэмэски!
– Будем надеяться, она не нажалуется, – неуверенно сказала Алёна. – Неужели у нее такой склочный характер?
– Да нет, она очень милая, веселая, не занудная, это только сегодня как с цепи сорвалась. Конечно, кому приятно, когда на его постели кто-то спит да еще эсэмэски читает!
Ну да, ну да, кто спал в моей постели и смял ее, кто сидел на моем стуле и сдвинул его с места, сказка Льва Николаевича Толстого «Три медведя»!
Алёна начала злиться.
– Чтоб вы знали, – сказала она холодно, – Танютка получила столько, сколько запросила за то, чтобы перестелить после меня постель, так что тут ко мне не может быть претензий. Другое дело, если она этого не сделала. Но и в этом случае вопросы целиком и полностью к ней!
– А эсэмэски? – вскричала Оксана, явно готовая начать все снова-здорово.
– Да я же говорю: это произошло нечаянно! – рявкнула Алёна. – И не было ничего в этих эсэмэсках, из-за чего стоило шум подымать! Я даже не помню, о чем там шла речь! И я не понимаю, почему оставленный телефон валялся в номере, а не ждал хозяйку у администратора или в камере хранения, как забытая вещь!
– А потому, что она попросила его в тумбочку положить, чтобы сразу начать звонить, как приедет! – завопила Оксана. – Вдруг администратора не было бы, а телефон срочно нужен. А тут вы!!!
– Я слышала, будто бы в Одессе знаменита песня «Как-то раз по Лонжерону я гулял»? – ледяным голосом спросила Алёна. – Помните, там есть бессмертная строка: «Алеша, ша, возьми на полутона ниже»? Придется вам, хоть вы и не Алеша, последовать этому совету, если не хотите, чтобы я нажаловалась, в свою очередь. Видите ли, у меня есть привычка не позволять гостиничным горничным повышать на меня голос. Если у дамы из пятнадцатого номера будут ко мне претензии, я охотно извинюсь. Она ведь слышала наш разговор и могла вмешаться, потребовать от меня каких-то объяснений. Но она предпочла уйти. И это ее дело, но уж точно не ваше!
И наша героиня, схватив, наконец, ключ, двинулась к своей комнате так стремительно, что Оксана отшатнулась и даже отскочила, словно испугавшись, что разгневанная постоялица пройдет сквозь нее.
Да запросто могла бы!
Алёна Дмитриева сейчас на многое была способна! Вы скажете, что нехорошо унижать человеческое достоинство? Ничего подобного – просто каждый должен знать свое рабочее место. Хрен с ним, с местом на социальной лестнице, но рабочее место надо знать. И если вы работаете горничной в гостинице, будьте ею, а не прокурором, даже если это ваше призвание, которое вы упустили!
* * *
Конечно, все петербургское общество было весьма фраппировано тем, что Елизавета Ксаверьевна не явилась на свадьбу к единственному и обожаемому сыну. Однако Мари держалась невозмутимо и во время венчания, и после него. Она ведь прекрасно понимала, что если отсутствие на свадьбе можно объяснить болезнью (пусть в это никто не верил, но причина была вполне уважительной!), то не пустить молодых в родительский дом – по какой бы то ни было выдуманной или действительной причине! – чревато скандалом, в который не замедлит вмешаться и сам государь. Так как позорить бывшую любовницу его сына – это значит, позорить и сына, и его самого: ведь именно он некогда остановил свой благосклонный взор на Мари Трубецкой как на той женщине, с которой наследник должен был лишиться невинности…[12]
Конечно, Елизавета Ксаверьевна и сама это понимала, а может быть, князь Михаил Семенович сумел ее убедить, что не стоит посмешище из себя изображать и потешать всю Россию от столицы до Кавказа. Так или иначе, Мари с достоинством и не без отваги переехала в далекие и опасные горные края. И тут-то она взяла реванш – во дворце наместника в Тифлисе, где они поселились с Семеном, не утихали «битвы амазонок», как это называли при дворе: всем было известно, что невестка превратила в ад жизнь свекра и свекрови.
Вскоре для молодых Воронцовых был куплен и обустроен новый богатый дом, Семен Михайлович получил выхлопотанный у императора титул светлейшего князя. Мари стала светлейшей княгиней и на время угомонилась.
Все это время она не расставалась с заветным перстнем. Нет, она не носила его на пальце, опасаясь потерять, а повесила на шею, рядом с крестиком и ладанкой. Может быть, это и было кощунство, кое осудил бы всякий батюшка, но Мария Васильевна не собиралась каяться в грехах на каждом углу. Она не знала, в самом ли деле перстень имел некий дар творить чудеса, но она верила в это – а это было главное. И еще пуще поверила со временем…
Она если и не любила мужа, то была очень благодарна ему за любовь, которая вознесла ее на высоты богатства и дала самое высокое положение, о котором можно было только мечтать. Однако Семен Михайлович состоял на военной службе, а Тифлис был всего лишь городом-крепостью, окруженной враждебными племенами горцев. Наверное, если бы Мари попросила отправить ее в Петербург, муж сделал бы это. Но она совершенно не хотела возвращаться к той жизни, в которой была снисходительно презираема высшим светом, где еще жива была память о ее дурной славе. Поэтому она оставалась на Кавказе и царила там полновластно (старшие Воронцовы в конце концов, после отставки Михаила Семеновича, уехали из Тифлиса, так что войны двух светлейших княгинь прекратились сами собой, хотя и не утихла их ненависть друг к другу), царила в сердце мужа, в сердцах многочисленных поклонников, боевых офицеров и штабистов, и при этом одним мановением бровей пресекала шепоток, который вспыхивал-таки, когда в доме князя появлялся Барятинский. Бывший командир Кабардинского полка, теперь он был назначен новым начальником левого фланга для экспедиции в Большую Чечню.
Мария Васильевна часто сопровождала мужа в его поездках в передовые отряды. Она приезжала в лагерь, останавливалась в палатке мужа, ночевала там. И почти каждую ночь украдкой бегала в другую палатку – к Барятинскому.
Это ни для кого не было секретом. Солдаты и офицеры втихомолку судачили между собой… и только Семен Михайлович, казалось, ничего не видел, не замечал. То ли не знал, то ли не хотел знать. И никто не решался открыть ему глаза: прекрасно понимали, что он не потерпел бы дурного слова о своей обожаемой жене – убил бы доброхота на месте. Да и Барятинский не стерпел бы доноса на себя. Барятинского боялись еще больше.
С Марией Васильевной публично он общался как с посторонним человеком, сына удостаивал беглой улыбкой, не более того. Он не собирался ни в чем каяться и жил только минутой. Той минутой, на которую его выбирала для себя эта женщина и на которую он допускал ее до себя.
Шло время, которое меняет все и примиряет нас со многим, и Мари, которая раньше отнюдь не была склонна не только философствовать, но и вообще – задумываться, теперь размышляла иногда, что Барятинский был, пожалуй, в ее жизни не более чем средством, а не целью. Так же, впрочем, как и Семен Михайлович. Один дал ей сына, другой – счастливую жизнь. Конечно, она не любила мужа так самозабвенно, как Барятинского, не сходила из-за него с ума, но не могла не оценить его преданность. Она всегда жалела, что у них не было своих детей. Тем более, что Елизавета Ксаверьевна не уставала ее этим попрекать. А Семен Михайлович, привыкший всегда и во всем винить прежде всего себя, и сейчас виновато улыбался ей, думая, что женщине нужно много детей, чтобы быть счастливой.
Ознакомительная версия.
