Рути излучала радушие. Когда Ольга представила меня, мгновенная подозрительность промелькнула в ее взгляде, но тотчас же была стерта традиционной американской улыбкой.
Иногда мне кажется, что это какая-то национальная болезнь американцев — улыбаться при любых обстоятельствах, показывая свои прекрасные, чаще искусственные, зубы. Они любят писать про нас, про свои впечатления от Москвы и России, что у нас, мол, люди мало улыбаются в метро и на улицах. Может быть, это и так. Но эта искусственная улыбка раздражает порой больше, чем хмурые лица моих соотечественников. Потому как она не предназначена конкретному собеседнику, она всего лишь привычное упражнение для мускулов лица.
Теперь я понял, что Ольга была права — Рути и правда была похожа на Майю Плисецкую. Те же роскошные с рыжинкой волосы, та же гордая осанка, по которой можно было понять, что она не только следит за своим здоровьем, но занимается этим всерьез, посещая сауны и тренажерные залы. А может быть, и бегает по утрам, как американский президент.
Так они и бегут всей страной, улыбкой вперед.
Рути была явно из тех женщин, которым я мог бы понравиться. Это всегда ощущается. Дело не в моей любви к самому себе, а в том, что с этим типом женщин я просто не знаю иногда как себя вести. Хотя я понимаю тех, кто в них без памяти влюбляется. Некоторая истеричность их натуры, которая меня лично отпугивает, для многих представляется привлекательной и пикантной. Особенно для тех, кто любит страсти в клочья.
Я же предпочитаю спокойствие и умеренность, клочьев мне и на работе хватает. Наив, интим и уют — вот мой идеал, к сожалению благодаря моей любимой работе недостижимый.
К моему излюбленному типу женщин принадлежала Люба Спирина, та самая подруга Ольги, которая когда-то хотела усовершенствовать свой английский. Похоже, она прижилась в этом американском доме. Вряд ли только английский привлекал ее сюда, тем более что говорили здесь в основном по-русски.
Я даже слегка подзабыл о цели своего визита, когда Рути познакомила нас с Любой, а Ольгу увела шептаться в другую комнату. Ни поэта, ни других гостей тогда еще не было, и нам волей-неволей пришлось общаться наедине.
О чем я мог спросить балерину при светском разговоре? Конечно же о балете. О каком балете, не ударив в грязь лицом, я мог заговорить? Ну конечно же о «Жизели», сюжет которой я хотя бы немного помнил!
— Вы тоже танцуете в «Жизели»? Я был на последнем спектакле.
— Это вас Ольга пригласила? — улыбнулась Люба.
— Нет, я сам пришел, — гордо и честно ответил я.
— И часто вы бываете у нас в Большом? — без всякой задней мысли спросила она.
Я понял, что соврать не смогу.
— Если честно, то третий раз в жизни.
Про себя я вспомнил, что первые два раза были всего лишь торжественными советскими годовщинами, на которых сначала говорят долгие речи, а потом выступают артисты. К этому времени, как правило, половина зрителей уже сидит в буфете. В Большом всегда было хорошее пиво, а для особых эстетов — шампанское.
— А я каждый день, — непосредственно призналась Люба, — и очень его люблю. Когда меня после училища взяли в театр, я была на седьмом небе. Представляете, танцевать на той же сцене, что и Уланова, Плисецкая, Максимова... Сначала я была «у озера»...
— У озера? — переспросил я.
— Да, так называют тех, кто танцует в кордебалете, причем в самой глубине сцены. Девочки обычно там, в глубине, успевают и посплетничать, и посмеяться. Мне поэтому в кордебалете не нравилось. Теперь-то я уже корифейка, как Ольга... — Ее возвышенные интонации меня совсем не раздражали.
— А что означает «корифейка»?
— Это уже почти солистка, но не совсем. — Она снова улыбнулась.
Нет, честное слово, настоящая улыбка слишком уж отличается от обязательно-заученной! «Турецкий, спокойно, — сказал я себе. — Она для тебя слишком молода. Вспомни о деле». Про себя вздохнув, я вспомнил о нем.
— Люба, а вы знали Дэвида?
Улыбка как бы растворилась в ее трогательном треугольном личике.
— Вы уже опять стали сыщиком?
— Как это ни прискорбно, но именно этим я зарабатываю на жизнь. Что ж тут поделаешь. Придется вам меня простить.
— Да-да, конечно, я все понимаю. Я думаю, что вас могут интересовать люди, с которыми общался Дэвид. Но я никого не знаю. Если мы общались не у Рути, то только втроем. По-моему, Дэвид был замечательным человеком. И очень добрым. Это было заметно по их с Ольгой отношениям...
В этот момент в комнату вернулись Рути с Ольгой, неся подносы с соленым печеньем, пивом и вином. Я выбрал пиво. Все-таки мне сегодня еще вести машину.
Едва я успел отхлебнуть вкусного немецкого пива и потянуться за печеньем, как раздался звонок в дверь. Это было явление поэта. В мятой рубашке, зато с шейным платком и в пиджаке в крупную клетку он выглядел почти пародийно. В довершение облика на нем были огромные, действительно огромные белые кроссовки с незавязанными шнурками. Он и на самом деле был знаменит, уж если даже я его знал. Но, кажется, уже пережил пик своей шумной славы, когда вся страна прислушивалась к его голосу, кричавшему о наших бедах пусть и в строго разрешенных рамках.
— Всегда приятно познакомиться с современным Шерлоком Холмсом, — сказал он с таким видом, будто произносит нечто чрезвычайно остроумное.
Знал бы он, сколько раз в своей жизни, в самых разнообразных обстоятельствах, я слышал эту фразу!
Для начала Кочнев оттер меня в угол и принялся подробно расспрашивать. Его интересовало все. Где находится моя контора, сколько мне платят клиенты, мешает ли нам милиция, есть ли проблемы с налоговой инспекцией, и даже почему-то то, где мне удается достать порошок для выявления отпечатков пальцев. Он брал меня за лацкан пиджака — мешал пить пиво и вообще жить. Я не знал, куда от него деваться. Но в какой-то момент он оборвал разговор, точнее свой монолог, на полуслове и кинулся к Любе.
Мне это было почему-то еще более неприятно, чем его докучливые приставания ко мне. Кочнев сыпал пошловатыми комплиментами, оживленно жестикулировал, даже имел наглость заговорить о групповом сексе. Я заметил, что тут Люба, взглянув на него оценивающе, прыснула в кулачок. Он же продолжал нести какую-то ахинею о своих друзьях из Большого, называя их фамильярно Володьками и Катьками.
Я невольно вспомнил анекдот из кладовой дяди Степы: «Вы кому-нибудь уже читали свои стихи?» — «Нет!» — «А почему же у вас подбит глаз?» Когда-то анекдот не приглянулся мне, сейчас же казался вершиной человеческого и нечеловеческого остроумия.
Гости потихоньку прибывали, и вскоре гостиная Рути была похожа на большой, хорошо организованный муравейник. Муравей Турецкий чувствовал себя не в своей тарелке.
Вечер разгорался как костер, в который подбрасывали все новые и новые поленья в виде знаменитостей. Я только успевал узнавать тех, кого видел прежде по телевизору и на киноэкранах, на заседаниях Думы и на предвыборных плакатах.
Здесь к знаменитостям относились спокойно. Никто не бросался к ним с клочками бумаги за автографами, более того — люди то ли делали вид, то ли настолько ценили себя, что знакомились с известными лицами не только без восторга, но достаточно холодно. Мне же было на самом деле интересно.
Например, известный эстрадный актер, по телевизору усердно изображавший идиота, оказался милым, интеллигентным и остроумным человеком. Хотя почему-то в красных штанах.
Два симпатичных актера из Ленкома постоянно дурачились, забавно подначивая друг друга еврейским и армянским акцентами.
Только поэт Кочнев меня и, кажется, остальных весьма раздражал. Он требовал к себе исключительного внимания, порывался читать новые стихи, называл меня уже не Холмсом, а Пуаро. Я так и не понял, повышение это или понижение в звании.
В какой-то момент Рути предложила мне уединиться в соседней комнате. Это была как бы малая гостиная с электрическим, но очень похожим на настоящий камином и мягкими креслами.
При неярком освещении Рути была необыкновенно хороша собой — гордая посадка головы, огромные темные глаза, лебединая шея, с глубоким вырезом черное вечернее платье, выгодно облегавшее ее хорошо сохранившуюся фигуру. Закурив длинную коричневую сигарету, она с характерным американским акцентом, но довольно правильно строя фразы, рассказывала мне о Дэвиде и Кларке.
— Это, конечно, чудовищное совпадение, — говорила она, — вряд ли эти две смерти связаны между собой. Если бы это случилось несколько лет назад, я была бы уверена, что обоих убил КГБ. Но теперь я знаю многих людей из бывшего КГБ. Они страшны не больше чем серый волк из детских русских сказок. — Она сухо рассмеялась. — Может быть, Дэвида с кем-то перепутали? У Нормана было много врагов. Слишком многим он перешел дорогу. К тому же у него была поразительная способность бывших друзей превращать в недругов. Я понятно выражаюсь?
