ниже по второму трапу. Там были четыре большие каюты и салон с плюшевыми диванами у стен. Мужчина продемонстрировал им, как можно отделить друг от друга диваны с помощью занавесок.
– Когда у нас есть пассажиры без кают – мы называем их палубными, – обычно они спят здесь, – объяснил он.
Они вернулись по трапу на палубу, где находились каюты для пассажиров и экипажа, туалеты и ванные. Столовая располагалась в межпалубном пространстве. Там было шесть круглых столов, у каждого стола по шесть стульев, у задней стенки буфетная стойка и маленькая подсобка с лифтом на кухню, расположенную ниже. С другой стороны гардероба была читальня и библиотека с большими окнами и видом на носовую часть.
Когда они вышли на прогулочную палубу и перебрались на корму, дождь уже почти кончился. Справа было три двери, первая – в подсобку, две другие – в каюты. С кормы крутой трап вел на самую верхнюю палубу и капитанский мостик. У трапа была каюта Розанны Макгроу.
Дверь каюты выходила прямо на корму. Мужчина открыл ее; Мартин Бек с Ольбергом вошли внутрь. Каюта была крошечная, наверняка не больше чем три метра на полтора, без иллюминатора. Спинку койки можно было поднять и использовать в качестве дополнительной, верхней койки. Кроме койки, в каюте был еще туалетный столик со столешницей из красного дерева над умывальником. Над столиком на стене висело зеркало с полочкой для туалетных принадлежностей. Пол был покрыт жестким ковром, прибитым гвоздиками, под койкой – пространство для чемоданов. В ногах постели было пустое место, а над ним на стене несколько крючков.
Три человека помещались в каюте с трудом. Мужчина из судовой компании быстро это сообразил. Он вышел наружу, уселся на ящик со спасательными поясами и грустно уставился на свои грязные ботинки, висящие высоко над полом.
Мартин Бек и Ольберг осматривали малюсенькую каюту. Они вовсе не надеялись обнаружить там следы Розанны, так как знали, что, с тех пор как она здесь жила, каюту убирали бессчетное количество раз. Ольберг осторожно прилег на койку и заметил, что просторной эту постель для взрослого человека не назовешь.
Дверь в каюту они оставили открытой настежь, вышли наружу и сели на ящик со спасательными поясами рядом с мужчиной из судовой компании.
Несколько минут сидели молча и смотрели на каюту. На берегу появился большой черный автомобиль. Это приехали специалисты из Гётеборга. Они принесли огромный чемодан и сразу принялись за работу.
Ольберг толкнул Мартина Бека в бок, кивнул в сторону трапа, и они вскарабкались на верхнюю палубу. Там были две спасательные шлюпки по обе стороны трубы, несколько ящиков с шезлонгами и одеялами; если не считать их, палуба была пустой. На следующей палубе две каюты для пассажиров, один склад и сразу за рулевой рубкой каюта капитана.
Под трапом Мартин Бек остановился и достал план кают, полученный от судовой компании. С планом в руках они еще раз обошли все судно. Когда они вернулись на корму в межпалубное пространство, мужчина по-прежнему сидел на ящике и меланхолично наблюдал, как два специалиста из Гётеборга ползают по каюте на коленках и вытаскивают гвоздики из коврика.
Было два часа дня, когда большой черный полицейский автомобиль, выбрасывая из-под колес фонтаны грязи, исчез в направлении гётеборгского шоссе. Техники увезли из каюты все, что можно было оттуда вынести, но этого было не так уж и много. Результаты исследования будут готовы быстро.
Мартин Бек и Ольберг поблагодарили мужчину из судовой компании, который с чрезмерным энтузиазмом жал им руки, наверняка счастливый, что наконец-то может исчезнуть.
Когда его автомобиль скрылся за ближайшим поворотом, Ольберг сказал:
– Я устал и голоден как волк. Давай поедем в Гётеборг и заночуем там, что скажешь?
Через полчаса они уже сняли два одноместных номера в гостинице на Постгатан, отдохнули часок и пошли ужинать.
За ужином Мартин Бек рассказывал о парусниках, а Ольберг – о поездке на Фарерские острова.
Ни один, ни другой и словом не обмолвились о Розанне Макгроу.
11
Из Гётеборга в Муталу нужно ехать на восток по шоссе № 40 через Бурос и Ульрисехамн до Йёнчёпинга. Там свернуть на шоссе Е3 и ехать по нему на север до Эдесхёга, затем по шоссе № 50 вокруг озера Токерн и мимо Вадстены, вот и все. Это примерно двести километров, и Ольбергу понадобилось чуть больше трех часов, чтобы преодолеть такое расстояние.
Они выехали в половине шестого; едва начинало светать, и по чистым сверкающим улицам ползли моечные машины, шли почтальоны с газетами, там-сям встречались одиночные полицейские. Автомобиль проглотил довольно большой кусок прямого, не радующего глаз шоссе, когда они нарушили тишину, царящую в машине. Проехав Хиндос, Ольберг откашлялся и сказал:
– Ты думаешь, это в самом деле произошло там? В той крошечной каютке?
– Где же еще это могло случиться?
– Но… там ведь рядом кто-то жил… не более чем в полуметре от них, прямо за стенкой, в соседней каюте?
– За переборкой.
– Что?
– За переборкой, а не за стенкой.
– Грмм, – произнес Ольберг.
Через семь километров Мартин Бек сказал:
– Возможно, именно поэтому.
– Гм. В том случае, если она не кричала.
– Именно.
– Но как он мог ей помешать? Ведь он должен был… Ведь это должно было длиться очень долго.
Мартин Бек ничего не сказал. Оба мысленно представляли себе крошечную каюту со спартанской обстановкой. Ни один, ни другой не могли приказать воображению, чтобы оно не работало, и обоих охватывало чувство беспомощного, засасывающего отвращения. Оба порылись в карманах и молча выкурили по сигарете.
Мартин Бек смотрел на озеро Осунден и думал о Стене Стуре [15], о том, как он упал и лежал здесь на носилках, над ним свистел ветер, снег засыпал ему раны, а он изрекал бессмертные афоризмы о смерти. Бледный как мел и слабый от потери крови.
Когда они въехали в Ульрисехамн, Мартин Бек сказал:
– Раны и ушибы она могла терпеть, если уже была мертва или без сознания. Результаты вскрытия ничего не говорят о том, что так не могло быть. Скорее, напротив.
Ольберг кивнул. Больше они об этом не говорили, но оба знали, что лишь благодаря этой версии им дышится чуть полегче.
В Йёнчёпинге они остановились у закусочной самообслуживания, чтобы выпить кофе. Мартину Беку от кофе стало, как всегда, плохо, но одновременно у него появилось чувство, что кофе немного поставил его на ноги.
В Гренне Ольберг сказал то, о чем они думали уже целый час:
– Все равно мы по-прежнему ее не знаем.
– Нет, –
