— Чем займемся теперь? — спросил он.
Линда подумала об Анне. Она поняла, что должна поделиться с отцом своей тревогой.
— Нам надо поговорить. Только не здесь.
— Тогда я знаю, куда мы двинемся.
— Куда?
— Увидишь.
Они поехали на юг, свернули на шоссе к Мальмё, а потом по указателям взяли курс на озеро Кадешё. Здесь был лес, может быть, самый красивый из всех, виденных Линдой. Она сразу догадалась, что отец хочет поехать именно сюда. Они гуляли здесь несчетное количество раз, особенно когда Линде было лет десять-одиннадцать. Кроме того, она припоминала, что как-то раз они были тут с матерью, но без отца — но ни одного случая, когда бы они приехали сюда всей семьей, она вспомнить не смогла.
Они вышли из машины у штабеля бревен. Толстые стволы приятно пахли смолой. Они пошли по тропинке через лес, мимо странной, склепанной из листового железа статуи, воздвигнутой в честь предполагаемого посещения Кадешё Карлом Двенадцатым. Линда хотела рассказать про Анну, но отец поднял руку. Они стояли в небольшом прогале между высокими деревьями.
— Здесь мое кладбище, — сказал он. — Мое подлинное кладбище.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я собираюсь открыть тебе большой секрет, мою, может быть, самую большую тайну… Может быть, завтра раскаюсь. Эти деревья, что ты видишь, они растут в честь всех моих умерших друзей. И отец мой здесь, и мать, и вся старая родня.
Он показал на молодой дубок:
— Это Стефан Фредман. Отчаявшийся индеец. Он тоже относится к моим мертвым.
— А та, о которой ты рассказывал?
— Ивонн Андер? Вон там.
Он показал на другой дуб. Сучья его образовали причудливый рисунок.
— Я приехал сюда через несколько недель после смерти отца. Я тогда совершенно потерял опору. Ты была гораздо крепче. Помню, сидел у себя и разбирался насчет очередного случая избиения. Ирония судьбы — молодой парень ударил отца кувалдой. Чуть не убил. Этот парень, он все время врал и изворачивался. И вдруг меня проняло. Я прервал допрос и приехал сюда. Я даже взял полицейскую машину и включил сирену — так мне хотелось поскорее удрать из города. Потом из-за этого даже вышел небольшой скандал. И когда я сюда приехал, вдруг появилось ощущение, что все эти деревья — могильные памятники всем, кого я любил. И чтобы повидаться с ними, я иду сюда. Не на кладбище. Мне здесь так покойно, как нигде больше. Здесь я могу их обнять, пусть они меня и не видят.
— Я никому не скажу, — серьезно произнесла Линда. — Спасибо, что ты со мной поделился.
Они постояли еще немного. Она не хотела спрашивать, какое дерево досталось ее деду, только предположила, что это, скорее всего, вон тот могучий, стоящий немного на отшибе дуб.
Сквозь густую листву то и дело проблескивало солнце. Подул ветер, и сразу стало прохладно. Линда села и рассказала все про исчезновение Анны, про Генриетту, которая, как ей кажется, что-то скрывает, и о том, что ей кажется, с Анной что-то случилось.
— Ты можешь сделать глупость, — закончила она. — Ты можешь, например, отмахнуться от меня и сказать, что все это ерунда и мои фантазии, но тогда я разозлюсь. Но если ты скажешь, что я ошибаюсь и объяснишь почему, я буду слушать.
— Когда ты станешь полицейским, тебе откроется очень важная, я бы сказал, основополагающая истина. Необъяснимые вещи почти никогда не случаются. Даже исчезновения, как правило, имеют совершенно разумное, хотя часто и неожиданное объяснение. Эта неожиданность чаще всего вполне логична, но вычислить эту логику до того, как все разъясниться, невозможно. Это касается большинства исчезновений. Ты не знаешь, что с Анной, и ты обеспокоена — это совершенно понятно. Но мой опыт подсказывает, что ты должна призвать на помощь единственное достоинство, которым настоящий полицейский может гордиться.
— Терпение?
— Совершенно верно. Терпение.
— И как долго я должна терпеть?
— Пару дней. За это время она наверняка появится. Или даст о себе знать.
— И все равно я уверена, что ее мать мне лгала.
— Не думаю, чтобы мы с Моной, когда говорили о тебе, всегда были абсолютно честными.
— Я попытаюсь набраться терпения. Но все равно, у меня есть вполне определенное чувство: что-то здесь не так.
Они вернулись к машине. Был уже второй час. Линда предложила поехать куда-нибудь пообедать. Они доехали до придорожной харчевни со странным названием «Отцовская шляпа». Курт Валландер припомнил, что как-то они обедали здесь с отцом и страшно поссорились. О чем был спор, вспомнить он не мог.
— «Кабак, где я поссорился с отцом», — сказала Линда. — Всему можно дать название. Скорее всего, вы поругались из-за твоей профессии. По-моему, во всем остальном у вас не было разногласий.
— Ты даже не представляешь. У нас были разногласия во всем. Двое мальчишек, так и не выросших и затянувших свои злые игры на всю жизнь. Он обвинял меня, что я не уделяю ему никакого внимания, если я опоздал на пять минут. До того доходило, что он подводил стрелки часов, чтоб утверждать, будто я опоздал.
Не успели они заказать кофе, как зазвонил мобильник. Линда схватилась за карман, но оказалось, что это у отца — у них были одинаковые сигналы. Он нажал кнопку и стал слушать, периодически вставляя короткие вопросы и записывая что-то на обратной стороне только что принесенного счета. Дождавшись конца разговора, Линда спросила:
— Что там?
— Исчезновение.
Он расплатился, сложил счет и сунул его в карман куртки.
— Что происходит? — спросила Линда. — Кто еще исчез?
— Мы возвращаемся в Истад, но по пути заедем в Скуруп. Исчезла одинокая вдова, Биргитта Медберг. Ее дочь уверена, что что-то случилось.
— Как это — исчезла?
— Она не очень уверена. Судя по всему, ее мать ученый, но ведет полевые исследования — ищет старые тропинки. Странное занятие.
— Может быть, она заблудилась?
— Именно это я и подумал. Скоро узнаем.
Они свернули на Скуруп. Ветер усилился. Было девять минут четвертого, среда, 29 августа.
Кирпичный двухэтажный дом. Шведский дом, подумала Линда. В любом уголке этой страны дома выглядят одинаково. Швеция — практичная страна с взаимозаменяемыми деталями. Площадь в Вестеросе можно поменять местом с площадью в Эребру, дом из Скурупа — с домом из Соллентуны.
— Тебе раньше не попадался такой же дом? — спросила она, выходя из машины.
Курт Валландер ковырялся в неисправном замке на водительской дверце. Он поднял голову и посмотрел на фасад:
— Похож на тот, в котором ты жила в Соллентуне. Еще до того, как переехала в студенческое общежитие.
— У тебя хорошая память. Что я должна делать сейчас?
— Идти со мной. Считай это тренировкой.
— А ты не нарушаешь правил? Посторонние, кажется, не должны присутствовать при допросе?
— Это никакой не допрос. Просто беседа. Большей частью — чтобы успокоить человека, пусть зря не переживает.
— И все-таки…
— Никаких «все-таки». Сколько я себя помню в полиции, я только и делал, что нарушал правила. Мартинссон как-то подсчитал, что за все эти нарушения я должен был получить минимум четыре года тюрьмы. Но, пока моя работа приносит результаты, это все не в счет. Это один из немногих пунктов, по которым у нас с Нюбергом нет разногласий.
— Нюберг? Техник-криминалист?
— Насколько мне известно, в Истаде других Нюбергов нет. Он скоро уйдет на пенсию, и никто о нем и не вспомнит… Или наоборот — всем будет не хватать его скверного характера.
Они пересекли улицу. Ветер становился все сильнее и сильнее. Его порывы подымали в воздух обрывки газет и сухие листья. У подъезда стоял велосипед без заднего колеса. Рама была изуродована так, словно на бедную машину напал вандал-садист. Они вошли в подъезд. Отец глянул на список жильцов.
— Биргитта Медберг. Это она заявлена в розыск. Дочь зовут Ванья. Говорят, она, когда звонила, была в истерике и все время кричала.
— Ни в какой истерике я не была, — крикнула женщина с верхнего этажа, — и уж точно не кричала.
Она глядела на них, перегнувшись через перила.
— Никогда не следует громко говорить в подъезде, — смущенно пробормотал отец.
Они поднялись по лестнице.
— Я так и думал, — сказал он, дружелюбно пожимая руку нервозной женщине, — мальчики в отделении до сих пор не научились отличать нормальное волнение от истерики.
Женщине по имени Ванья было около сорока. Она была очень толста, блузка вся в пятнах. И по-видимому, давненько не мыла голову. Они вошли в квартиру. Линда сразу узнала ударивший в нос запах. Мамины духи, подумала она. Те самые, какими она пользовалась, когда ее что-то разозлит или расстроит. Потому что имелись и другие, на тот случай, если все хорошо.
Они прошли в гостиную. Ванья тяжело плюхнулась на стул и ткнула пальцем в направлении Линды, не успевшей толком представиться.
