Ознакомительная версия.
Глава 7
Синий «Вольво» с затемненными стеклами плавно подкатил к воротам старинного купеческого особнячка в центре Москвы. Ворота бесшумно разъехались, впустили машину и тут же замкнулись за ней.
— Добрый вечер, Регина Валентиновна! — Вооруженный охранник распахнул переднюю дверцу машины и подал руку высокой худощавой женщине, сидевшей за рулем. Женщина осторожно поставила ногу в замшевом высоком сапоге на землю и, опираясь на руку охранника, вылезла из машины.
— Привет, Гена. В гараж пока не загоняй, я ненадолго. Войдя в особняк, Регина Валентиновна скинула легкую норковую шубку на руки подоспевшей горничной и осталась в строгом шелковом костюме. Из огромного зеркала в старинной, черного дерева, раме смотрела на Регину Валентиновну элегантная сорокалетняя дама с точеной длинноногой фигурой и идеально правильным лицом. Густые прямые волосы цвета спелой пшеницы были подстрижены простым строгим каре без челки и едва прикрывали стройную холеную шею.
В зеркале за ее спиной появилось очень бледное, немного отечное мужское лицо. Мужчина был белокур и Встрепан, на впалых щеках поблескивала светлая вчерашняя щетина. Бледно-голубые ясные глаза глядели в спокойные карие глаза Регины Валентиновны как-то тупо и бессмысленно. Резко оглянувшись, она заметила, что руки у мужчины крупно дрожат, на большом пальце правой руки был безобразный черный порез с только что запекшейся кровавой коркой.
— Тебе надо побриться, Веня, — тихо сказала она и, подойдя к мужчине, провела рукой по его щеке. На ногтях был бледно-телесный матовый лак.
— Регина, я погибаю, я не могу, — громким шепотом прокричал Вениамин Волков, — сделай что-нибудь, я не могу…
Быстро оглядевшись, убедившись, что ни горничной, ни секретарши, никого из охранников поблизости нет, Регина вмазала Вене крепкую пощечину и тихо произнесла:
— Молчать, скотина!
Вздрогнув, Веня сразу обмяк, руки перестали трястись, глаза приняли осмысленное, но испуганное и усталое выражение.
— Ты видишь, надо что-то делать! — сказал он вполне спокойным, будничным голосом. — Еще немного, и я сорвусь.
— Ну, до срыва, положим, далеко, — возразила Регина таким же спокойным, будничным голосом. Даже интонации у нее и у Волкова были одинаковыми.
— Нет, — безнадежно покачал он головой, — сегодня это чуть не произошло.
— Но ведь не произошло, ты сумел с собой справиться. Ты уже четырнадцать лет здоров. Это срок, Веня, — это серьезный срок.
Волков молча показал ей пораненный большой палец правой руки. Внимательно взглянув на испачканную черными чернилами и кровью подушечку пальца, Регина только пожала плечами.
— Ты мог бы обойтись и без боли, ты просто устал. Чем ты это? Ручкой?
— «Паркером», — кивнул он.
— Жалко, хороший был «Паркер», — вздохнула Регина, — ладно, поехали.
— Только в твоей машине! — слабо улыбнулся он. — Там в салоне воздух лучше.
— В «Вольво» лучше воздух, чем в «Линкольне»? — весело рассмеялась Регина. — Да, Веня, ты определенно устал.
Через час с небольшим синий «Вольво» Регины Валентиновны Градской остановился у старой двухэтажной дачи в подмосковном Переделкине. Дом был огорожен высоким металлическим забором, внутри у ворот находилась теплая будка охранника.
— Опять дрыхнет, подлец, — добродушно заметила Регина, доставая из «бардачка» маленький пульт дистанционного управления и открывая высокие ворота нажатием кнопки.
Из будки показалась сонная физиономия охранника, потом он весь целиком выскочил на свет Божий как ошпаренный и по старой ментовской привычке почтительно козырнул хозяевам.
— Доброе утро, отставной капитан! — саркастически приветствовала его хозяйка. — Как спалось в девять вечера?
— Виноват, Регина Валентиновна! — отрапортовал охранник. — Ей-богу, сам не заметил, как уснул!
— Спасибо, что не в гостиной на диване, — добродушно хмыкнула Регина. — Ладно, можешь пойти на кухню, пусть Людмилка покормит тебя, и кофе выпей, негоже спать на боевом посту, товарищ отставной капитан, гляди, уволю. Вот ведь, — обернулась Регина к молчавшему Вене, — боится место потерять, а дрыхнет, поганец, без задних ног.
Веня ничего не ответил и прошел вслед за ней в дом. Дача эта когда-то принадлежала известному советскому писателю, сталинскому лауреату. Потомки орденоносца продали ее Волкову задорого, но ни он, ни Регина не жалели потраченных денег. Регина давно приглядела именно этот участок в тихом элитарном писательском поселке. Ей нравилось, что он стоит на углу, в глубине улицы, и упирается одной стороной в живописную березовую рощицу, а другой — в небольшой лужок, на котором летом невинно и радостно расцветают ярко-лимонные лютики.
— Сообрази-ка нам, Людмилка, что-нибудь на ужин, — бросила Регина полной розовощекой девушке, встретившей их на пороге, — только сделай легкое что-нибудь, рыбки там, салатику.
— Поняла, Регина Валентиновна, севрюжку запечь или в гриле?
— Веня, ты спишь, что ли, — Регина прикоснулась к его плечу, — ты какую хочешь севрюгу, запеченную с грибами или в гриле?
— Я не голоден.
— Ладно, Людмилка, пока их светлость ломаться будут, ты сделай в гриле, как я люблю, без соли и без соусов, только лимончиком спрысни. Ему еще картошечки молоденькой, немного, штучки четыре, отвари, и сверху укропчиком посыпь. А мне, как всегда, только спаржу. И не вздумай класть сметану, а то я тебя знаю, тебе бы только пожирней меня накормить, бедную!
Когда кухарка удалилась, Регина окинула Волкова холодным оценивающим взглядом и тихо спросила:
— Ну что, горе мое, потерпишь, дашь хотя бы перекурить, или полчаса до ужина работать будем?
— Ты же сама видишь…
Она видела, губы его обметало белым тонким налетом, руки опять тряслись.
— Ладно, пошли, — кивнула она.
В бывшем писательском кабинете теперь вместо дубового письменного стола стоял маленький дамский секретер восемнадцатого века, а книжные полки были уставлены не сочинениями великих вождей, а томами Большой медицинской энциклопедии, книгами по психиатрии на четырех языках — русском, английском, немецком и французском, а также сомнениями Ницше, Фрейда, Рерихов. Три стены, покрытые Книжными полками от пола до потолка, пестрели исключительно философской, психологической и мистической литературой.
Взглянув на корешки книг внимательно, можно было заметить, что это — не коллекция нувориша-библиофила, а книги, в которые постоянно заглядывает хозяйка библиотеки.
Стянув замшевые сапожки, Регина уселась на низкую широкую кушетку, поджала под себя стройные ноги в тонких телесных колготках. Волков сел прямо на пол, напротив нее, и застыл, неотрывно глядя в ее карие глаза, странно мерцающие при свете настольной лампы.
— Сегодня они пришли ко мне, — начал он, — они пришли оттуда, из прошлого, даже песню пели такую же, как тогда, на берегу Тобола…
— Подожди, не напрягайся, мы еще не начали, — перебила его Регина. — Кто пришел?
— Две девушки, на прослушивание. Дуэт «Баттерфляй». Блондинка и шатенка, по восемнадцать лет каждой. Сначала я ничего не заметил, но, когда они запели романс, я вдруг увидел тех, из прошлого.
— Ты понимаешь, что это были не они? — быстро спросила Регина.
— Понимаю. Но мне страшно, что так все совпало: сначала тот парень, которого пришлось убрать, потом они… Я еле сдержался, ты ведь знаешь, как я держался все эти годы. Но, когда появился тот парень…
— Его больше нет, — напомнила Регина.
— Как ты это сделала? Почему ты не хочешь говорить?
— Это сделала не я, он сам.
— Но ты была там? — Веня сильно сжал кулаки, острые костяшки пальцев посинели.
— Ты же знаешь, я была с тобой.
— Кого ты послала к нему?
— Я сказала, он сам! Если не веришь мне, поверь хотя бы официальному заключению, — она хохотнула, — там опергруппа, кажется, была, и вскрытие делали. Хватит об этом.
— А певец?
— Певца добили те отморозки, которые приходили к Дрозду на торжество. Все, Веня, хватит лирики. Ты и правда не в лучшей форме.
— Дай мне код! — осторожно попросил он.
— А сам? — Она лукаво улыбнулась. — Лень-матушка?
Смотри, скоро будешь спать на посту, как отставной мусорок-капитанчик. Ладно, так и быть, поехали…
Волков закрыл глаза и стал медленно раскачиваться, сидя на ковре по-турецки. Регина заговорила низким монотонным голосом, исходившим откуда-то из живота:
— Ноги мягкие, тяжелые, теплые, мышцы расслабляются медленно, постепенно, руки остывают и тяжелеют, они теплые, но не горячие, кожа разглаживается, как поверхность моря, она мягкая и прохладная. Нет ни одной волны, ветер не дует, ты ничего не слышишь и не чувствуешь, тебе тепло и хорошо. Есть только мой голос, остальное — тишина, покой, небытие. Мой голос — это путь из небытия, ты идешь по нему, как по лунной дорожке, к свету…
Ознакомительная версия.
