Гортензия наняла какую-то маленькую карету, и, как только спустилась ночь, они во весь дух понеслись в Париж. «Не забывай, что ты мой муж, и не удивляйся, если увидишь роскошную квартиру», — сказала она ему гордо. Они выехали на улицу Новый Сен-Жан, там группа республиканцев остановила их, выкрикивая, что в каретах разъезжают только аристократы и англичане. Мария-Гортензия высунула голову и сбросила капюшон: «Узнаете вы меня, граждане?» К величайшему изумлению, человек, державший дверь кареты, отступил, а его друзья извинились. Молодые супруги остановили карету на углу улицы Новый Сен-Жан. Дом действительно поражал роскошью, в нем было много подлинных произведений искусств, по все находилось в большом беспорядке, многие картины стояли на полу. Чарльза удивила также и нервозность прислуги. «Дома ли мой отец?» — спросила Гортензия одного лакея в напудренном парике. Увидев все это, Чарльз решил, что он попал в дом каких-то аристократов. «Господин из Парижа, — ответил церемонно лакей, — ужинает со своей госпожой матерью и четырьмя господами своими братьями, приехавшими из провинции. Его пятый брат не смог приехать, он сейчас занят, но приехал господин Лонжеваль из Тура, Барышня не забыла о дне рождения госпожи Марты?» — «Я не хочу видеть отца», — ответила Гортензия. Затем, обращаясь к мужу, она объяснила: «Моя бабушка празднует день рождения, она — настоящий тиран семьи, ей завтра исполняется девяносто восемь лет. Вы избрали хороший момент, чтобы увидеть всю семью в сборе. Подождите меня здесь, я должна вначале поговорить». Он ждал в сильнейшем возбуждении; до его слуха донеслись звуки бурного спора, затем голос Гортензии, которая воскликнула: «Это один богатый английский джентльмен».
Наконец она появилась с раскрасневшимися щеками и повела его. Комната была ярко освещена. Представьте себе новую позолоту на мебели той комнаты, что вы видели сегодня вечером: стол лимонного дерева с шестью стульями. На седьмом, имевшем форму престола, сидела старая женщина в нарядном чепце и с накрашенным лицом. В одной руке она держала бокал красного вина, а в другой — палку. Пятеро мужчин мощного сложения с волосами, перехваченными лентами ярких цветов, были, очевидно, братьями; шестой выглядел как бедный родственник. Самый старший из них поднялся, поклонился и сказал: «Вы должны знать, английский гражданин, что брак моей дочери явился для меня неожиданностью. Вопрос заключается в следующем: отправить вас в темницу или принять в нашу семью. Мои братья и я не можем рисковать своим положением и своей головой из-за каприза этой девицы, но, пока мы не примем решения, вы — наш гость. Мартин Лонжеваль, дайте ему стул, а вы, господин из Блуа, налейте ему вина». — «Вероятно, вы безумно влюблены, молодой человек, — сказал, смеясь, один из братьев, — вряд ли найдется много людей, которые пожелали бы принадлежать к нашему кругу!» Старая дама воскликнула: «Побольше гордости, Луи-Сире, — и стукнула палкой по полу. — В прошлом сентябре исполнилось сто четыре года с тех пор, как отец моего мужа получил это место от самого короля. Что касается этого англичанина… почему бы и нет? Если маленькая Мари пожелала его, она его получит. Кроме того, он мне нравится. Подойдите и поцелуйте меня, молодой человек!»
«Господин Лонжеваль, — произнес Чарльз нетвердым голосом, обращаясь к отцу Марии-Гортензии, — господин Лонжеваль…» — «Лонжеваль?! — спросил тот. — Почему вы называете нашу старую фамилию? Только одна отдаленная ветвь нашей семьи сохранила ее! Неужели маленькая Мария-Гортензия скрыла от вас нашу настоящую фамилию?!» Мощный хохот испугал гостя, даже пламя в подсвечниках затрепетало от этого звука. И тут Чарльз Бриксам чуть не упал в обморок: в комнату вошел молодой человек, высокий, элегантный, полный достоинства. В зубах у него была роза… «О, Боже! — воскликнул Чарльз. — Кто вы?» — «Этот гражданин, — ответил отец Марии-Гортензии, — мой старший сын, заменивший меня на службе. Что касается нас, гражданин, мы принадлежим к семье Сансон, семье палачей, в которой служба переходит от отца к сыну. Мы служим правде и справедливости, являясь исполнителями приговоров, провозглашенных всеми государственными судами Франции».
Гийо Бриксам замолчал, чтобы посмотреть на своих слушателей. Раздался бон часов в холле.
— Вы, конечно, обо всем давно догадались, но мне необходимо было изложить вам эти подробности, чтобы познакомить вас с действительными причинами той драмы, которая должна была последовать. Сансоны смотрели на свое занятие как на всякую другую специальность, но все же они приняли под свой кров иностранца в момент, когда он представлял для них серьезную опасность. Сансоны никогда не стремились оказать влияние на его образ жизни и мыслей. Если бы его рассудок не был уже тогда болен и если бы не ужасный поступок старой госпожи Марты Дебу Сансон, брак этот мог быть счастливым. Но бедному Чарльзу Бриксаму суждено было умереть сумасшедшим. Слишком гордый, чтобы упрекать Марию-Гортензию за то, что она скрыла от него свою тайну, он перестал любить ее. По ночам его стали мучить кошмарные сны. Однажды он заметил на кухне груду стиранного белья, которое ему напомнило одежду гильотинированных. В другой раз его собственное отражение в зеркале внушило ему необъяснимый страх. В марте, когда у семьи его тестя было особенно много работы, он напился в библиотеке и спокойно вышел из дома с намерением сдаться властям. Но, спустившись лишь на несколько ступенек, он встретил молодого Анри. Тот хорошо говорил по-английски. Любезно поговорив с Чарльзом, он затем ударил его кулаком в затылок, лишив таким образом сознания, и внес его обратно в дом. Мария-Гортензия приняла мужа без упреков, но они по целым дням не разговаривали между собой. Чарльз написал отцу, интересуясь, как покинуть Францию. После длительного молчания ему ответил друг отца. Он сообщил, что отец его умер, но что он выхлопочет Чарльзу разрешение на возвращение в Англию. Мария-Гортензия, как поступила бы на ее месте всякая хорошая жена, сразу заявила, что она не задумываясь последует за своим мужем.
«Между нами могли бы существовать нежные отношения, — писал Чарльз, — если бы не мое проклятое душевное состояние. Боже, смилуйся, смогу ли я когда-нибудь одержать победу над самим собой?»
Но самым страшным врагом супружеской четы, по моему мнению, была госпожа Марта, которая, сердясь из-за признания Сансонов, вскоре возненавидела Чарльза. Ее ненависть росла по мере того, как силы все более и более покидали ее.
Комната со столом лимонного дерева принадлежала ей. Облокотившись на подушки в большой кровати в форме лебедя, бледнолицая, с перевязанной платком шеей, она принимала Чарльза и вела с ним длинные разговоры о страшных случаях из прошлого, о подарках, которые получал ее муж за то, чтобы быстрее делал свое дело, и о других подобных вещах. Когда она видела, что его охватывает ужас от всего этого, она приходила в ярость.
Эти разговоры имели для него ужасные последствия: он никогда не смог забыть эту проклятую комнату.
В конце апреля, наконец, были получены вести из Англии: один корабль будет ждать их в открытом море на расстоянии четырех миль от Кале. Требовалось покинуть Францию с фальшивыми паспортами, что тогда было очень опасно, но им пришлось рискнуть. Госпожа Марта лежала на смертном одре, когда узнала об их предполагаемом отъезде. Мария-Гортензия проводила целые часы у ее изголовья, и старая ведьма сумела их использовать. Когда они отъезжали в закрытой карете, ее злобный смех провожал их.
Побег обошелся без осложнений, в Англии они получили хорошее состояние. Казалось, все складывается наилучшим образом, но менее чем через восемнадцать месяцев, в один из летних дней, когда Чарльз спускался по лестнице, у него в первый раз по приезде на родину началась страшная галлюцинация: ему почудилась повозка, полная обезглавленных кровавых трупов. Подобные видения и далее преследовали его время от времени, и он их описывает в своем дневнике.
Тут Гийо немного передохнул и затем продолжал:
— В начале 1796 года Мария-Гортензия родила двух близнецов: мальчика и девочку. Вскоре стало известно, что старая Марта умерла накануне своей сотой годовщины, оставив необычное завещание: всю обстановку и все, что находилось в ее комнате, без единого исключения, она завещала своей внучке Марии-Гортензии. Та сожгла это завещание, как только его получила и прочитала, но никогда не забывала его содержания. Чарльз ничего не пишет о том, каким образом им была доставлена обстановка. Он ежедневно читал Библию и разрешил Марии-Гортензии ночевать вместе с детьми в обновленной комнате ее предков… Ваша фантазия сумеет дополнить этот рассказ.
Мария-Гортензия умерла естественной смертью раньше Чарльза. Легенда об этой комнате, гласившая, что каждый, кто попытается остаться в ней один, должен умереть, берет свое начало, кажется, со слов одной женщины, ухаживавшей за Марией-Гортензией во время ее болезни. «Перед смертью, прощаясь с мужем, она его поцеловала, — рассказывала эта женщина, — и тихим голосом произнесла несколько слов». Сиделка поняла только одно: «В случае большой потребности».
