— Но ведь были и поборники собственных воззрений!
— Не будем о диссидентах, тем более что к нашему случаю они ни малейшего отношения не имеют. Так что же волнует пославших вас, Зорий Августович?
— Ха-ха! — развеселился Белкин. — Скажете, однако!
— Не имел в виду ничего непристойного, — без улыбки ответил Турецкий. — А потом, ведь известно, что если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно? Так в чем суть вашей миссии?
— Конкретно. Это хорошо. И правильно. Но два слова предыстории, с вашего позволения…
Турецкий кивнул.
— Покойный был, несомненно, крупной фигурой. Во всех аспектах. И, как расписано в подобных случаях самой судьбой, чрезвычайно противоречивой. Не так ли? — Адвокат дождался нового кивка Турецкого и продолжил: — Естественно, что подобным харизматическим личностям позволительно многое. Нет, не все, но очень многое, чего не положено остальным уже просто в силу обыденности их положения, ну и… характера. Но нередко случается, что лидер такого рода несколько… э-э, переоценивает свои возможности и прямо, что называется, на глазах у изумленной публики начинает терять свою харизму, вы меня понимаете, конечно?
— Да уж, поди, не уравнение со всеми неизвестными. Итак, он потерял, надо полагать, и вот вам результат? И всем, получается, уже абсолютно ясны причины и следствия, так на кой черт, понимаешь, воду-то дальше мутить? Не так?
— Я был уверен в вашей сообразительности, когда мы обсуждали данную тему.
— Ну так это — вы, понятное дело, — улыбнулся теперь Турецкий. — Мы же в некотором роде коллеги, верно? А уж мы-то с вами понимаем. В отличие от президента. Который почему-то не хочет понимать. Или, может, ему кто-то нашептывает на ушко? Но в противоположном, знаете ли, ключе? Не задумывались?
— А вы на что, Александр Борисович? Вы же чрезвычайно опытный следователь, человек, не сочтите за лесть, поразительного обаяния. Вы умеете любое, даже абсолютно безнадежное, дело довести до логического конца. Уж мне ли не знать?! И ваше окончательное слово значит, а соответственно, и ценится необычайно дорого. Если вы сами до сих пор этого не знали, то я, можете так считать, уполномочен довести это до вашего сведения. Без всяких экивоков и двусмысленных толкований. Что почитаю за честь.
— Благодарю вас, Зорий Августович, любопытно. Очень любопытно. Но уж раз мы невольно либо вольно затронули эту тему, не сочтете ли вы за труд заодно уж и обозначить, во что оценивается моя профессиональная точка зрения?
Турецкий вынул из стаканчика чистую бумажную салфетку, достал из кармана авторучку, щелкнул стержнем и подвинул то и другое адвокату. Белкин с некоторым удивлением посмотрел ему в глаза, растянул губы в усмешке, взял ручку и написал единичку с несколькими нулями. Пять, что ли? Александр Борисович достал очки, не надевая, приложил к глазам, будто монокль, кивнул и тоже усмехнулся.
— Да, не густо…
— В каком смысле, любезный Александр Борисович? — чуть нахмурился адвокат.
— А во всех… — Турецкий забрал свою ручку, убрал стержень и сунул ее в карман. — Неужели мне вам надо объяснять, что совесть старшего следователя Генеральной прокуратуры не может стоить столь мизерной суммы?
— Вы не поняли, это доллары, — поспешил поправиться Белкин.
— А об рублях и речи не шло. Или что не так?
— Хорошо, — адвокат склонил голову. — И во что, по вашему мнению, может быть она, эта самая эфемерная, мягко выражаясь, штука, оценена? Если по справедливости?
— Добавьте нолик, ну, может быть, тогда…
— Вы прямо-таки как Остап Бендер, дорогой мой! — восхитился адвокат.
— Nobless oblige. — Турецкий развел руками. — Переводить, надеюсь, не нужно?
— А что? — Белкин серьезно посмотрел в глаза собеседнику. — Может, оно так и есть и ваше положение действительно обязывает… Но сам я принимать подобных решений не могу, не имею соответствующих санкций. Однако если вы отнеслись к предложению всерьез, то я готов обсудить… в соответствующих кругах.
Турецкий насмешливо уставился на него:
— Но ведь я еще не получал никакого предложения. Вы просто обмолвились о таком тоже вполне эфемерном понятии, как харизма, даже и не пытаясь при этом разобраться, с чем ее едят. Откуда же мне знать, что конкретно мне предлагается? В чем я должен преуспеть, а от чего отказаться категорически? И потом, вы извините, конечно, но я не могу общаться с тенями. Я — реальный человек. Ну вот вы, скажем, тоже вполне реальная личность. Оба мы — эти, которые из мяса и костей. И воды еще. Если вы считаете себя посредником, это ваше право, но только я ни с одним посредником на свете никогда ни о чем не договаривался. Во избежание возможного дальнейшего недопонимания. Тем более что я вижу — и вы пока не можете принять кардинальное решение. Наверное, это и правильно. Поэтому давайте оставим тему, а вернемся к ней, если пожелаете или если вам подскажут, назовем их — хозяева, когда это будет нам с вами обоим удобно. Вероятно, это могло бы произойти уже в Сибири. Впрочем, вам все и так известно. Сколько я, простите, должен за вкусный ужин?
— Побойтесь Бога, Александр Борисович! — совсем уж по-барски огорчился адвокат. — Вы — мой гость, какие пустяки!
— Тогда всего вам доброго! — Турецкий поднялся и, откланявшись, вышел.
А адвокат Белкин немедленно выхватил из кармана трубку мобильного телефона и стал торопливо набирать длинный ряд цифр…
До чего ж все-таки своеобразная публика — эти бандиты!
Хотя зачем так уж резко и безапелляционно? Уголовники — да, но совсем не обязательно, чтобы сразу — бандиты. Однако очень уж неприметна тут грань. От предложений и уговоров, которые, естественно, не могут длиться вечно, легко и просто перейти к угрозам, конкретным действиям — и вот уже стерлась, вовсе исчезла та грань…
И конечно, какие претензии предъявлять, к примеру, тому же Сергею Сергеевичу Нефедову лишь за то, скажем, что его самолет, в который он, в качестве хозяина, пригласил московского следователя, оказался набит «под завязку» публикой явно уголовного свойства? Вот разве что на бычьих шеях у них отсутствовали золотые цепи — «голды», в палец толщиной, но, говорят, эти штуки вроде бы уже выходят из моды. Но перстни — печатки из «металла желтого цвета», как заметил бы эксперт-криминалист, — были почти у каждого. И спортивные штаны с традиционными кроссовками.
Или, может, ты совсем не прав, Турецкий, и никакие они не уголовники? Встречается ведь иной раз этакий тип: посмотришь — бандит бандитом, а вникнешь — милейший человек с тонкой и ранимой натурой. Разве что «портретом» не вышел. Ну так это ж не он, это, значит, родители плохо старались…
Но в данном варианте, кажется, никаких оправданий ни от кого и не требовалось, ситуация говорила сама за себя. А эти типажи давно примелькались, даже стали по-своему навязчивыми. Ну а что ж остается российскому обывателю, если все без исключения программы телевидения отдают предпочтение людям именно этой «профессии»? Если сегодня наши дети готовы пойти не в космонавты, не в учителя там или врачи, а в бандиты? Разве Не понимают взрослые дяди с того же телевидения, что делают, совсем дурные они? Еще как понимают, но… ничего не могут противопоставить, ибо идея общественного превосходства братана, живущего пусть и короткой, зато неповторимо яркой жизнью, щедро оплачена, а деньги нынче — все!
Такие мысли все чаще навещали Александра Борисовича и вызывали уже не душевный протест, а, скорее, тоску и скуку, «замыливая» не глаза, а мозги, если уместно выразиться подобным образом.
Братва между тем гудела, шумно делясь какими-то своими, недоступными посторонним, впечатлениями. Громко хохотали, кричали и вообще вели себя как дома, народной «малине». Естественно, ведь они-то друг друга знали и общались соответственно. Вот разве что, пока самолет набирал высоту, не бродили по салону, не распивали спиртные напитки и не раскачивали машину. Хотя, вероятно, и до этого оставалось уже недолго. Турецкий чувствовал себя не то чтобы неуютно, но, скорее, неким чужеродным телом в этой среде, которая, кстати, пока не проявляла к нему явной враждебности. Но он все равно пожалел, что уселся тут, в середине общего салона, а не прошел вперед, в тот отсек, где собрались немногие, как их называл Нефедов еще в порту, «местные генералы» — всякие управляющие, директора, банкиры, а по сути, хозяева края. Уж с ними-то лететь — куда более тяжкое испытание, которого вовсе не собирался устраивать себе старший следователь Генеральной прокуратуры. Странно было другое — им, похоже, совсем не мешало соседство буйной «братвы». А может, свыклись? Или в крае возник-таки тот самый конгломерат из властных и криминальных структур, который пытался разрушить, но, кажется, так и не преуспел в своих замыслах покойный ныне губернатор? И жертвой которого, по всей вероятности, стал? Вопрос хоть и на поверхности, однако требует, не только серьезного осмысления, но и неоспоримых доказательств. А их нет. И они, эти структуры, сделают все, чтобы и не было…
