Ознакомительная версия.
– Это неудобно… – слабо сопротивлялась Александра, умываясь под рукомойником, привинченным к старой, корявой яблоне. – Я чужой человек, вы меня впервые видите…
– Да господи! – всплеснула руками Марьяна, чуть не выронив полотенце, которое держала наготове для гостьи. – Какие церемонии! Вы же ради Наташи сюда приехали… А она была моя лучшая подруга, ближе у меня до сих пор нет!
– Только зря, кажется, приехала…
– Ничего не зря! – Марьяна оглянулась на кисейную занавеску, за которой слышался детский визг и старческий надтреснутый голос, по-белорусски уговаривавший внука не баловаться. – Побегу, на стол соберу. Муж поздно приедет, он в районе сейчас работает. Мы уж без него…
Взяв полотенце, Александра промокнула умытое лицо, вытерла руки и прислушалась. Было необыкновенно тихо. Долгий день клонился к закату, под старыми яблонями сада сгущалась тень. На краю бесцветного, словно застиранная голубая домотканая тряпица, неба появился нарождающийся, узкий серп луны. Внезапно у нее у самой возникло ощущение, что торопиться некуда, хотя в Пинске ее ждала Татьяна, которой она обещала вернуться к вечеру. «А куда спешить?» Замерев, художница прислушивалась к своим смутным ощущениям, которые в этой нетронутой тишине становились все отчетливее.
«Куда спешить? По правде говоря, нужно признать, что все кончено и мне никогда не найти Наталью, не расспросить ее о том, при каких обстоятельствах Игорь увидел гобелены. Самый простой и удобный выход – признать поражение. Это ничем мне не грозит. Павел все равно оплатит мою работу, ведь я не виновата в том, что никакого результата нет. Он ведь и сам, кажется, перестал верить в успех предприятия. Но… Есть во всем этом то, на что я не могу просто закрыть глаза. И даже если я утаю все от Павла, сама я буду это знать… И это лишит меня покоя, до тех пор пока я не докопаюсь до правды!»
«Даты… Эти проклятые даты! Разве могут они быть простым совпадением? Наталья уехала отсюда сразу после школы и ни разу не возвращалась. И вот ее увольняют из музея двадцать седьмого марта. В тот же день она уезжает, не сказав Мирославе, куда. Уточняет, правда, что всего на неделю, и не похоже, что это была ложь, с целью сбить с толку бедную женщину и не заплатить за квартиру – вещи-то она оставила! И вот всего спустя сутки, в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое марта, то есть уже двадцать девятого, в половине второго ночи, Марьяне кажется, что она видит Наталью на платформе в Лунинце. Ни раньше ни позже – почти сразу после того, как ее уволили и она уехала из Пинска в неизвестном направлении! Могла она тут появиться? Очень даже могла. И похоже, что Марьяне не померещилось. Ничего невероятного нет в том, что Наталья не зашла к соседям… У нее могла быть совсем другая цель! Все-таки визита к Тамаре не избежать, хотя приятным он не будет… Мачеха могла и солгать, что падчерица не появлялась! Может быть, ее потребуется подкупить, чтобы она разговорилась? Соседи-то явно ее терпеть не могут, зачем ей с ними откровенничать!»
Александра бросила взгляд поверх невысокого забора. На запущенном участке, где стоял молчаливый дом, когда-то выкрашенный в синий цвет, никаких признаков жизни не было. Дверь в темные сени оставалась открытой.
«А уже тридцатого прицепной вагон, куда села со своим спутником женщина, похожая на Наталью, прибыл в Петербург! – При этой мысли у Александры вновь мороз прошел по коже, словно кто-то провел ей льдинкой вдоль позвоночника. – О чем это говорит? Может быть, совсем ни о чем… Совпадение… Еще одно совпадение. Тридцатого к Игорю явились двое, мужчина и женщина. Что же, это могло быть случайным совпадением… Если бы эти двое не упомянули единорога, когда добивались, чтобы он отпер дверь. Пропавшего, заметим, пропавшего единорога! С единорогом была связана поездка Игоря в Пинск, две недели назад. В запасники питерский гость попал благодаря Наталье. Итак… Итак…»
Додумывать она не решалась. Образ кроткой девушки, жившей в этом крошечном чистеньком городке, никак не совпадал у нее с образом убийцы. «Да, но она была обманута этим человеком и могла мстить… В такие моменты человек может преображаться, неузнаваемо… Кроме того, она потеряла из-за него работу, доброе имя, возможно, будущее… Был ли у нее мотив? Безусловно. Как далеко она могла зайти? Для того чтобы это понять, надо знать эту девушку. И кто был ее ночной спутник, вот вопрос?! Откуда он взялся? И какова его роль во всем этом деле? Если и впрямь эти двое на вокзале и те, что появились тридцатого под дверью у Игоря, – одни и те же люди, кто был инициатором? Убийства, или шантажа, приведшего к самоубийству все равно? Кто из них? Она бы мстила за себя, это ясно, но какие мотивы были у ее спутника, который, скорее всего, никогда и не видел Игоря? Отверженный ради питерского донжуана поклонник? У нее ведь не было в Пинске парня, утверждает Мирослава. Оскорбленный близкий родственник? Может быть, брат? Но кажется, и брата не было. Местный он вообще или все же из Пинска? Да, но тогда зачем она приезжала в Лунинец и почему они уезжали в Питер отсюда, а не из Пинска?»
Марьяна позвала в дом ужинать. Стол был накрыт в кухне, темноватой, с низкими дощатыми потолками. Почти треть комнаты занимала огромная печь, вымазанная, по старинке, белой глиной. Маленькие окошки почти не пропускали свет с улицы. На чисто вымытом полу, еще не до конца просохшем, были тут и там расстелены узкие, цветастые полосатые половики.
Во главе стола сидела старуха, с виду лет девяноста: коричневая от многолетнего «огородного загара», сморщенная, как печеное яблоко. Ее большие рабочие руки неловко держали ложку, которой она зачерпывала холодный свекольный суп.
– Вот «холодник»! – пригласила гостью Марьяна. – Со льдом, на свекольной ботве! И с рыбой!
«Холодник» оказался изумительно вкусным. Размешав в миске шматок густой, деревенской сметаны и отведав этого летнего деликатеса, Александра спросила себя, в каком традиционном белорусском ресторане ей бы подали подобное блюдо.
Старуха ела аккуратно, размеренно, с истовым уважением к еде, свойственным старым крестьянам. Она накрошила в суп серого хлеба и, крепко обхватив ложку корявыми пальцами, похожими на корни столетней прибрежной ивы, отправляла в рот тюрю. Ее полуприкрытые, впалые черные глаза слезились. Внучок, на которого уже были надеты штанишки, не иначе, как ради гостьи, притулился у бабки под боком. Возя ложкой по дну миски, не сводя круглых черных глаз с гостьи, он то и дело промахивался мимо рта. Мать, почти не глядя, утирала полотенцем розоватые струйки ботвиньи, сбегавшие по его подбородку, и не переставала радушно угощать Александру:
– А вы кушайте, кушайте! Я еще драники затеяла, не знаю, любите ли вы?
– Что вы, ночь уже скоро, какие драники… – слабо воспротивилась Александра.
– Ну, а когда нам спокойно за стол сесть – только на ночь глядя… – засмеялась Марьяна. – Днем все дела. Один огород чего стоит! Мы для рынка клубнику и огурчики выращиваем. Бабуля у нас главная по теплицам, а я на рынке утром стою. Муж крутится по области, он строитель. Так и живем… Неплохо живем, нам даже завидуют.
Марьяна самодовольно улыбнулась, ей явно было очень приятно сознавать, что ей могут завидовать.
– Так я сделаю драники, дел-то! – заявила она, поднимаясь из-за стола. – А то Стаська мне покоя не даст, он уже все прочуял… Как вам «холодник»?
– Изумительный! – с чувством ответила Александра.
– В Минске вы такого не поедите, тут же все свое, только что бегало, росло! – польщенно сощурилась молодая женщина. – Рыбка еще утром в Припяти плавала.
– У вас тут… Припять? – Александра положила ложку рядом с тарелкой. «Холодник» внезапно потерял всякий вкус.
– А что же? – удивленно ответила Марьяна. – Конечно, Припять. Есть еще Цна, но это в Дятловичах, например. Там рыбы больше, но там и район зараженный. А у нас все чистое, вы не беспокойтесь!
Пристыженная взглядом этих черных блестящих глаз, внезапно сделавшихся мудрыми, все понимающими, Александра вновь взялась за ложку. Трагедия, менее чем двадцатилетней давности, о которой она, живя в Москве, думала очень редко, сейчас была перед ней и выглядела так уютно, так обыденно: бабушка в беленьком платочке, цветущая внучка, черноглазый правнук, пытающийся пальцами отловить в супе кусок рыбы, упитанный серый кот, тяжело спрыгнувший с лежанки под печью и крадущийся по своим кошачьим делам к двери. «И все вот это однажды, таким же прекрасным вечером, накрыло отравленным облаком…»
На огромной чугунной сковороде, едва ли не ровеснице бабушки, заворчало мутное масло, налитое из толстостенной старинной бутыли. Александра с удивлением заметила на зеленоватом стекле рельеф: двуглавого орла.
– Какая у вас старая бутыль! – невольно произнесла художница. – В Москве за такие вещи любители немалые деньги готовы отдать. Все, что с царским гербом, сразу продается.
Ознакомительная версия.
