Андрей был, конечно, страшно разозлен неудачей, при его-то абсолютной уверенности, что все пройдет, как ему надо. И теперь Ловкову сходу начали мерещиться всякие неприятные последствия для их общего дела. Такой вывод делал для себя Грошев, и у него тут же возникали резонные возражения.
Ведь, по сути-то, все уже сделано, нужные бумаги подписаны, и в суде, в конце концов, никаких неожиданностей, опять-таки, не предвидится. Чем те докажут, что у них якобы «силой выбивали» их подписи? Где свидетели? Нет их. Зато свидетелей их добровольной передачи документов найдется сколько угодно. Недаром же Грошев столько лучших лет своей жизни безоглядно отдал системе, в которой все подобные вопросы уже давным-давно решены и работа с нужными следствию свидетелями поставлена на достаточно высокий профессиональный уровень.
К тому же и верные люди уже сделали звоночек в министерство обороны нужному человеку, и тот все понял и пообещал оказать содействие. Так что, уверен был Григорий Александрович, серьезных причин для волнений нет.
А Ленкины эмоции, кстати, они у нее только до первой палки, а там она и сама захлебнется от счастья — «большого и чистого». Вот так образно представлял себе ближайшее свое будущее Григорий Александрович. И что с бабенкой делать, эту задачку он тоже, в принципе, уже решил для себя: не за-, хочет сама, ей охотно подскажут другие…
Проводив озабоченного сына к нему домой и сидя перед работающим телевизором, Грошев как-то уже отстраненно продолжал обдумывать планы своей горячей мести этой задастой и строптивой заразе, посмевшей влепить ему такую моральную оплеуху. Да еще при Гарьке. Ничего, она еще и попрыгает перед ним, и на коленочки свои розовые опустится, и все проделает, что он прикажет! Он ей все припомнит!.. Ах, эти радужные подробности неминуемого наказания!..
А муженька ее нерадивого, Гуська, Грошев уже полностью вычеркнул из своей жизни. Как и все прошлое, связанное с его отцом, тоже Сережкой, правда, бывшего на голову выше и умнее строптивого сынка…
Поздним вечером Грошев-старший получил первые сообщения.
Подумал, что рановато принялся распалять себя сладкими картинками мести. В квартире Гусевых, как ему доложили, было темно, никакого движения. Зато у Уткиных — в соседнем доме — горел свет во всех трех комнатах. Наверное, там они все и гужевались, вернувшись с фирмы. Ну, мужики — понятно, а бабам чего там делать? Или тоже планы мести обсуждают? Какую-нибудь подлянку ему с Андреем готовят? Только теперь вряд ли у них что получится. Документы ведь переданы на законных основаниях, и оспорить это дело им теперь без долгого судебного разбирательства вряд ли удастся. Поскольку продолжительного процесса и не будет.
А там уже — на дело выйдут судебные исполнители… Так, собственно, вопрос и ставил Андрей. Ну, а он, безусловно, опытный стратег, и сбоя у него не будет… Вся проблема, в конце концов, заключалась в быстроте принятия решений и дальнейших оперативных действий. Затянется, может и сорваться. Поэтому и с «упрямцами» придется обращаться жестко: не хотели по-хорошему, будет по-плохому… Обстановка диктует…
Он приказал своим парням разделиться, как им удобно, и продолжать круглосуточное наблюдение за объектами, докладывать по каждому отдельному случаю. И час спустя, когда он уже подремывал, развалившись в удобном кресле перед экраном, его вернул к действительности телефонный звонок…
Мелькнуло в голове: «Ну да, откажется он от такого удобного кресла, в котором и вздремнуть не грех, как же, держи карман шире…», и он взял трубку сотового. Звонил Петька, один из охранников.
— Григорий Александрович, Гусевы пошли было домой. Мы уже вам приготовились звонить. Но они остановились у подъезда Уткина, и тут к ним двое каких-то мужиков подъехали. Они нам незнакомы, верней, мы не смогли разглядеть, близко подходить не стали. Гусевы сели к ним в машину и проехали к своему дому, два шага всего, вот блин! А там они все вместе поднялись в квартиру Гусевых, мы видели: свет зажгли, и пока еще никто из них на улицу не выходил. Чего теперь делать? Держать дальше наблюдение?
«Кто бы ни приехал, — подумал Грошев, — эта ненужный свидетель. Потом, опять же, и в дом не ворвешься. Караулить надо их теперь с утра. Когда Гусек на службу отправится, а Ленка останется дома одна. Вот тут ее и можно будет сунуть в мешок… Или в ковер завернуть…», — Грошев засмеялся, вспомнив кино про кавказскую пленницу. Об этом он и сказал охраннику, и тот понял: до утра все пока свободны.
Отдав команду, Григорий Александрович отправился спать с сознанием, в общем, довольно удачно, за малым исключением, прошедшего дня.
После позднего уже разговора с Меркуловым Турецкий сказал Ирине:
— Подруга дорогая, а у тебя имеются ли какие-нибудь телефоны твоей Светланы?
— А тебе зачем?
— Тут Костя дал кое-какие советы, надо бы передать их по назначению. А я, закончив разговор с той Катей, забыл записать себе ее номер, да, впрочем, и не очень-то собирался. И как связаться с ее мужем, не знаю, надо, видимо, тебе свою подругу будить, если она уже спит. Она у тебя как, не знаешь, сразу с мужем спать ложится или, вроде тебя, тянет-потянет, пока страсти не улетучатся? Ты бы лучшие примеры, что ли, брала на вооружение, а то ведь и не докричишься иной раз.
— Не валяй дурака, — строго ответила Ирина. — Тебе Катерина нужна или Светка?
— Телефон мужа Катерины.
— Сейчас будет… — Она ушла с трубкой в прихожую и вернулась с бумажкой, на которой был записан телефонный номер Екатерины Уткиной.
— Смотри-ка, уточка, — раздумчиво заметил Турецкий. — Может, она как «Серая шейка»? Та ж, кажется, была таким прелестным созданием? Или я ошибаюсь?
— Турецкий, ты мне надоел со своими приколами!
Все, когда появляется в лексиконе Ирины фамилия Турецкий, надо кончать с трепом на вольные темы. Тебя не поймут, сказал себе Александр Борисович, набирая у себя номер.
— Слушаю вас, — услышал он мужской голос.
— Квартира Уткиных?
— Да! — в тоне, каким это было сказано, прозвучало негодование, и Александр Борисович это понял.
— Не пугайтесь, это Турецкий.
— Я не пугаюсь, Александр Борисович, добрый вечер еще раз. Просто сюда уже несколько раз кто-то звонил, молчал и только дышал в трубку. Провокация, надо понимать. Или проверяют, где мы с женой. Она храбрится, Александр Борисович, а я очень боюсь за нее. У меня такое ощущение, что и ей, и Лене Гусевой грозит очень серьезная опасность. Я позвонил друзьям, и они обещали помочь, двое приехали, чтобы проводить Сережку с Леной домой. Он недавно перезвонил: и возле нашего подъезда, и возле его, в доме напротив, сидят в машинах какие-то типы. Он углядел по огонькам сигарет. А ведь просто так человек не станет садиться в машину, да еще теплым вечером, чтобы покурить, правильно я думаю?
— Вы мне столько сразу наговорили, — засмеялся Турецкий, — что впору уже делать выводы. А вы уверены, что следят именно за вами?
— А наши друзья, прежде чем подъехать к моему подъезду, прошлись пару раз и здесь, и у Сережки, там та же картина: в каждой машине сидит, очевидно, один человек и курит. И машины обе — не новые и неприметные, «девятка» наша и японская серая «тойота». Обе бывали в деле, видны следы. Дворы у нас и подъезды, в общем, хорошо освещены. А потом я же знаю почти всех водителей в нашем доме, народ интеллигентный.
— Ну вот, видите, — вздохнул Турецкий, — вам и карты в руки. Но в сыщиков лучше не играть. Теперь давайте о деле. Я разговаривал только что с заместителем Генерального прокурора Константином Дмитриевичем Меркуловым, если вам что-нибудь говорит это имя.
— Я слышал…
— Ну, и слава богу. Мы с ним посоветовались, ну… как старые сослуживцы, я под его рукой почти два десятка лет «отпахал», так что можете вполне доверять тому, что он вам, через меня естественно, насоветовал.
— А у меня и нет сомнений…
— Тоже неплохо. — Турецкий улыбнулся: интересный тип, на все у него свое мнение. — Итак, Константин Дмитриевич предлагает свой вариант, если он вас устроит…
— Заранее согласен!
— Знаете, — рассмеялся уже Турецкий, — есть такая порода людей, с которыми, только не обижайтесь… хорошо в гости ходить… — Он нарочно подвел Уткина к широко известной и даже популярной мысли насчет того, что «хорошо дерьмо ложкой хлебать, когда один норовит зачерпнуть себе побольше», но продолжил иначе: — Он везде себя чувствует своим. Поэтому я прошу вас выслушать не перебивая, а потом ответить на мои вопросы. Идет?
Уткин хмыкнул и ответил:
— Разумеется, идет, какой разговор. Вы меня тоже извините, это, наверное, от волнения. Да и досталось нам сегодня с Сережкой по первое число. Даже врачам мало не показалось. Отсюда, вероятно, и такая реакция. Но я вас внимательно слушаю и сделаю буквально все, что вы посоветуете. Тут ведь чистой воды уголовщина, а вот как доказывать, я не знаю. И Сережка — тоже, мы оба никогда не судились ни с кем. Все, молчу, — он громко выдохнул воздух, как спущенный шарик.
