– Этот молодой-то, красивый такой?… Куда? Сейчас этот вопрос решим. У нас для курьерских пассажиры редки… вот запись проданных билетов. Куда? В Москву белокаменную, – и кассир простер свою любезность до того, что даже сообщил номер взятого Куделинским билета.
Кобылкин поспешил записать его.
– А вы интересуетесь этим пассажиром? – продолжал болтать кассир.
– Должник он моему хозяину, – соврал Кобылкин, – так от исполнительного листика удирает.
– Ага! Вот оно что! А какой с виду обстоятельный! То-то был я на телеграфе, когда ему телеграмму вслед из Петербурга подали…
– Какую телеграмму? – воскликнул почуявший что-то Мефодий Кириллович. – Из Петербурга?
– Какую – не знаю, – ответил словоохотливый кассир, – а только как получил он ее, в лице переменился: побледнел и на воздух запросился.
– Так, так, на воздух… А вы, почтеннейший, чайку со мной не разделите? – вдруг свернул в сторону Кобылкин.
– Уж и не знаю как.
– Беленького? – подмигнул Мефодий Кириллович.
– Приду! – решил кассир.
Минут через пять он уже сидел за занятым Кобылкиным столом. Перед ними стоял объемистый графинчик, слуга расставлял пирожки, бутерброды и прочую снедь.
– Так вы, милостивый государь, интересуетесь содержанием телеграммы, посланной вслед этому пассажиру? – спросил кассир.
– Уж так интересуюсь! – признался Кобылкин. – Может, московский адресок там.
– Узнать, конечно, никак нельзя: строжайшая тайна, – ответил уже захмелевший кассир, – но если вам так желательно, можно…
– Нельзя ли, драгоценнейший? Прямо обяжете!
– А вот попробуем! Павлуша, – обратился он к слуге, – подь-ка, милый, в контору… вызови оттуда к нам Слесарева Якова с телеграфа. Скажи, на пару минут… да так шепни, чтобы начальник не заметил.
– На чаек будет! – поддержал своего собеседника Кобылкин. – Постарайся, сердечный!
Павел ушел и вскоре вернулся с молодым, чернявым, нагловатого вида телеграфистом.
– Это вы меня? – спросил он у кассира.
– Я, я! Присаживайся, Яша, выпей рюмочку, дело есть…
– Не откажите… будем наперед знакомы, – протянул ему руку Мефодий Кириллович, придерживая что-то большим пальцем в согнутой ладони.
Это „что-то“ произвело на телеграфиста магическое действие.
– Рад служить, – пробормотал он, пряча после пожатия руку в карман, – готов служить…
Кассир наклонился к его уху, прошептал несколько слов и уже громко спросил:
– Можно?
– Отчего нельзя! Это которая вслед шла? На память помню…
– Ну, ну… Дыши, Яша!
Телеграфист нерешительно посмотрел на Кобылкина.
– Уж и не знаю как… – проговорил он. – Оно, положим, по секрету можно…
– Не откажите! – опять протянул руку с пригнутым к ладони пальцем Кобылкин.
– Была не была! – решился Слесарев. – Только, чур, меня не выдавать, если что выйдет… В телеграмме вот что было, слово в слово помню: „Грозит немедленное взыскание, кредитор тем же поездом за вами. Сбей его, поезжай дальше Москву. Мы едем курьерским, уговорим его прекратить иск“. Вот вам, господин, и телеграмма. А вы, стало быть, этот кредитор и будете? – полюбопытствовал кассир. – То-то гляжу я на вас, физиономия совсем купеческая.
– Так, так, так, – несколько раз проговорил Мефодий Кириллович, – вы, любезнейший, про кредитора спрашиваете?
– Именно, господин.
– Так я – не кредитор, – лицо Кобылкина вдруг расплылось в умиленную улыбку, – не кредитор я… Кредитор в этом деле другой… грозный, всемогущий.
– Кто же такой господин-то этот? – осведомился кассир.
– Разно его зовут, други мои, разно! Кто Правдой его величает, кто Правосудием, а кто поученее – Фемидой… Ни одного пустяшного векселька оный кредитор без оплаты не оставляет, хотя всегда терпеливо ждет, не придет ли должник сам и не возместит ли добровольно своего долга. Только редко бывает это… Я же, сирый и убогий, – отставной лакей этого кредитора…
– Так! – согласился, очевидно, ничего не поняв из речи Мефодия Кирилловича, кассир. – Это вы про коммерческий суд изволите? Преполезное учреждение, если взыскать по векселю надо!
– Справедливо, любезнейший, справедливо, про коммерческий суд я… Куда же вы? – спросил Кобылкин, видя, что кассир и телеграфист поднялись.
– Нельзя-с, – ответил первый, – новгородский поезд из Питера подходит, звонки были. Теперь посыпятся один за другим, как горох, из столицы до четвертого часа… Прощенья просим!
Кобылкин не особенно уговаривал их остаться. Теперь он весь был охвачен думами и соображениями.
„Да как же это мне сразу в глаза не бросилось? – размышлял он, забиваясь в свой угол. – Из курьерского никто к моему „зверьку“ не вышел… Где же его товарищи? А смело, тонко, молодец! – восхищался Кобылкин Куделинским. – Но судьба за меня! Не узнай я этой телеграммы – врасплох застали бы… Ведь понимаю я, что значит это „мы его уговорим прекратить иск“. Не много нужно, чтобы догадаться… Но только и я-то – волк старого леса… Не скоро меня „уговоришь“… Пусть попробуют, пусть… Чья возьмет – если доживем, увидим! А если не удастся дожить? Если сумеют „уговорить“? Э, пусть попробуют!…“
– Кто на Петербург? – раздался зычный голос вокзального сторожа. – Бери билеты! Чудовской подходит!
– Ага, – чуть не вслух произнес Мефодий Кириллович, – вот оно… близится… гибель-то!… Ну-ка, кто кого!
Громыхая колесами, шипя и тяжело вздыхая исполинской грудью локомотива, к платформе подошел поезд.
Мефодий Кириллович был бледен, но улыбка не сходила с его губ.
– Кто кого? – шептал он, выходя к вагонам. – А что, если не я?… Да все равно! Нужно идти – иду!
Под грохот поезда
Чудовский поезд был почти пуст. Немногие пассажиры разместились далеко не в каждом вагоне. Поездная прислуга, как только поезд остановился, разбрелась кто куда по станции, оставив открытые вагоны без всякого присмотра.
– Пустовато сегодня, Исполатов, – заметил дежурный станционный агент старшему кондуктору.
– Да, немного, – согласился тот. – По ведомости кассира всего четыре билета продано.
– Четыре? – удивился агент. – Я тут только одного старикашку в буфете видел… Чудовский ваш поджидал.
– Видно, со стороны подошли. Эх, летом-то! Так на каждой платформе и подсыпаются, а теперь что!… Из Вишеры всего с одним пассажиром второго класса вышли, а в Чудове совсем мало с новгородского пересело. Давали бы отправку! Чего ждать напрасно?
– И то, – произнес агент. – Звонок! – приказал он сторожу у колокола.
– Имею честь кланяться! – по-военному приложил руку к фуражке Исполатов. – К себе пойти… ведомостями заняться. Гребнев! – приказал он своему помощнику. – Ты поезд отправишь.
– Слушаю, Федор Логвинович, – ответил тот. – А проверять билеты сами будете?
– Нет, проверь их ты, а я позаймусь! Иди, отправляй, третий звонок!
Гребнев рванулся вперед, и по всей платформе задребезжал его переливчатый свисток. Машинист ответил ему с паровоза и по второму свистку двинул поезд вперед.
Гребнев пошел в старой конструкции, низенький и грязноватый вагон с открытыми площадками. Там было только двое пассажиров. Один, согнувшись в три погибели, лежал ничком на коротенькой лавке, другой – низкорослый, с длинной бородой, одетый в полукрестьянское платье, стоял у противоположного окна.
– Ваш билет? – наклонился Гребнев к лежавшему пассажиру.
– А у меня билеты, – повернулся к нему пассажир, стоявший у окна. – Не трожь его, на! – и он подал Гребневу два билета.
– Товарищи? – спросил кондуктор.
– Выходит, мил человек, что так.
– То-то с Любани и до Ушаков оба… – простриг Гребнев билеты. – Ишь, как напровожался то, – кивнул он на лежавшего. – Совсем намок.
– Есть малость, – последовал ответ.
– Чего там малость, когда не добудишься. Верно, у Егорушкина в гостинице угощались? – задал он вопрос и шагнул дальше. – У Егорушкина хорошо! Фу-фу- фу, – вдруг остановился он и сильно потянул носом воздух, – пахнет тут чем-то таким…
– Чем?
– Лекарством каким-то.
Легкий, едва уловимый аромат какого-то вещества действительно чувствовался в вагоне.
– Лекарством? Так это от него попахивает, – указал бородатый на лежащего.
– От него?
– Ревматизм у него… так натирается. Нешто чувствительно?
– Не то чтобы очень, а заметно.
– А это ты со свежего воздуха пришел, а нашему брату хоть бы что, принюхались.
– И то бывает, – согласился Гребнев и, успокоившись, пошел дальше.
Когда он, покончив с обходом поезда, возвратился в вагон, бородатый пассажир тормошил своего товарища, но тот продолжал крепко спать.
– Чего ты? – остановился около них Гребнев. – Пусть бы пока себе спал.
– Нехорошо так-то, – ответил бородатый, – чего, как колода, лежит? На воздух его – живо прочухался бы.
– Это ты на площадку, что ли, задумал? И думать не моги! Свалится еще.
