– Ушел? Ну и гад! – Сунулась к зеркалу, потерла пальцами вспухшие подглазья. Выругалась грязно. – Опять фонарь всплывет.
– Еще не так надо тебе вломить. – Наташка оттолкнула ее, принялась натирать щеки румянами. – Я ухожу, тебя здесь запру. Чего «не», когда Игорь велел. Сиди, думай, что наболтала, накапала.
– Господи, все велят думать! Чего тут думать, когда везде невезуха. Эх, жизнь распроклятая! Натка, выпить нету у тебя?
– В честь чего тебе такая премия – выпить?
– Да ладно, еще ты будешь воспитывать. Тошно мне, Наташка, прямо хоть реви.
– Раз тошно, и пореви. Возьми вон за диваном в бутылке грамм двести.
– Гражданин начальник, я ж в признанке, чо еще резину тянуть. Пускай судят, да в зону короче.
Гиря-Киряков затягивался сигаретой и жмурился, как сытый кот.
– Чего это в зону тебе так не терпится?
– Надоело в СИЗО кантоваться. Лучше вкалывать, чем так-то, в крытке.
– Работящий ты, оказывается.
– А чо? В зоне я всегда без туфты вкалываю, можете проверить.
– Проверить кое-что надо.
Мельников списывал на бланк протокольные данные Кирякова Виктора Семеновича, ранее судимого по статьям… и так далее.
– Проверить, говорю, надо, все ли ты чистосердечно…
– Да все, начальник, раскололся полностью. Разве мелочь какую позабыл, а так все чисто и сердечно.
– У таксиста Зворыкина раньше водку покупал?
– Не-е.
– У кого покупал из бомбежников?
– Они, собаки, по четвертаку за пузырь дерут, откудова у меня деньги!
– На что жил? На какие средства?
– Галька работает.
– Значит, на ее шее сидел, здоровый мужик?
– Я устраиваться хотел.
– Долго что-то хотел. С февраля, как освободился из колонии. Ну-ка вспомни, Витя, такую мелочь: кто вас с Русаковым подстрекал напугать Зворыкина?
– Никто. По пьянке вышло. Надо было еще выпить, денег нету…
– А кто предложил избить Мамедова?
– Чо-о? Какого Мамедова? Не знаю такого.
– Память у тебя слабовата? Напомню. Вы с Гусаковым и с… с кем еще, лучше бы ты сам назвал… поехали в «Жигулях» от кинотеатра «Россия» в лес, там уже стояла другая машина. Вышли и стали избивать человека. Потом оставили его, лежащего без сознания, и уехали. Произошло это седьмого апреля. С вами в машине находились две женщины, Наталья Вепрева и Светлана Жукова. За рулем Игорь Корнев. Раз уж ты решил давать чистосердечные показания, так расскажи подробно, как все происходило.
– Брось, начальник! Нечего мне рассказывать. Таксера пощипали, придурка того, Сахаркова Ваньку, только совсем уж лопух не обчистил бы, мы еще мало прихватили. Все, боле ничо не знаю. Чужое дело вешаешь, начальник. Чужое не возьму, своего хватает.
– Витя, а если проведем опознание? Опознает вас с Русаковым потерпевший, тогда вся твоя «чистосердечность» накрылась. На суде все учитывается, Витя.
– Туфта все это, начальник, будто на суде признанка в зачет идет. Вам лишь бы засадить. И на понт меня не бери
Гиря вел себя уверенно, поглядывал на Мельникова, на следователя Хромова с явной насмешечкой. Сигарета в пальцах дымится – фильтром наружу, огнем к ладони. На каждом пальце татуировка: «перстень с бриллиантом». Тем эти перстни хороши, что их пропить нельзя всю жизнь, не то что обручальное кольцо Зворыкина.
Вот оно, давление на следователя, – лживая наглость. Гире закон позволяет врать, изворачиваться: преступник не несет ответственности за дачу ложных показаний. Такие вот Гири, не раз судимые, свои права на вранье хорошо знают и применяют часто: авось следователь поверит или поленится искать дополнительные улики или срок расследования истечет, а там, глядишь, на суде и отвергнут частично обвинения. Что ж, применим нажим законный.
– Так что, Витя, проведем опознание?
– Хоть тыщу.
…Оперативник Жора Малевский постарался: пятеро молодчиков сидели рядком один к одному, не только возрастом, но обличьем схожи. У противоположной стены, в уголке, две женщины слушали Хромова, который объяснял им права и обязанности понятых, и дама под пятьдесят солидно кивала, полная достоинства и сознания, что лично борется с преступностью; молодая плохо слушала Хромова, все взглядывала на пятерых парней, которые чудились ей, наверно, бандой гангстеров из кинобоевика.
Малевский пригласил в кабинет Мамедова. Асхат волновался. Еще в прежние с ним встречи заметил Мельников, что при волнении его смуглое кавказское лицо становится сероватым, на бритом подбородке и скулах выступает синева. Волнение – плохой помощник памяти…
– Мамедов, узнаете вы кого-либо из присутствующих здесь? – задал обычный вопрос следователь.
Сразу же взгляд Мамедова уперся во второго слева:
– Этот бил! Он первый ударил!
– Ты чо, ты чо клепаешь! – сорвался Гиря. – Начальник, я его первый раз вижу!
– Точно он! – указал пальцем Мамедов.
– Когда я тебя бил, падла?!
– Сядьте, Киряков. Гражданин Мамедов, больше никого не узнаете?
Асхат с трудом отвел колючий взгляд от Гири.
– Слушай, вот этот тоже! Больше нет… Третьего здесь нет.
Гусаков равнодушно глядел в окно. Гиря же не мог усидеть:
– Его нарочно подставили. Я прокурора требую, пускай его за ложные показания…
– Сделать заявление прокурору ваше право. Уведите Кирякова, дайте листок бумаги, пусть пишет. Понятые, прошу задержаться. Остальные товарищи могут идти, спасибо. Кроме, конечно, Гусакова.
Хромов дал понятым протокол, они прочли, расписались и ушли. Гусаков сидел все так же бесстрастно, положив руки на колени.
– Садись проближе, Гусаков, – сказал Хромов.
Поднялся, пересел на стул напротив Мельникова, замер в той же позе. Из материалов на Гусакова следовало, что он судим дважды, обвинялся в грабеже, и бывал тот грабеж дешевым, бутылки ради, но с применением кулаков, а они у Гусакова веские, так что Мамедов еще легко отделался. По первому разу юного тогда Гусакова как «чистосердечно раскаявшегося» приговорили к условному сроку. Года не прошло, опять суд, на этот раз – три с половиной года лишения свободы. И снова проявили гуманность: направили на стройку народного хозяйства. Недолго хозяйствовал там: за пьяную драку в общежитии, за многократное нарушение режима вернули в зону. Наверно, и туда возвращался он с такой же равнодушной миной: притерпелся к зоне, там не надо думать о себе, все по распорядку, строем. На воле для него всюду примитивные, грубые соблазны, и некому остановить, запретить вовремя. Умей он удержать себя сам, получился бы здоровый рабочий человек, умелец в каком-нибудь ремесле.
Впрочем, может быть, Мельников и сам додумал характер Русакова, глядя на большие его руки, лежащие на коленях как бы вынужденно, вопреки их природе. Опыт подсказывал Мельникову, что с обладателями таких вот рук легче наладить контакт, чем с болтливыми вертунами вроде Гири. За угрюмостью Русакова угадывались остатки достоинства, пусть блатного, но все-таки достоинства. Предложенную сигарету он брал, словно одолжение делал. Каждый свой ответ обмысливал, как гроссмейстер обдумывает ход на международном турнире. Следователь Хромов тоже много курил, так что у Мельникова першило в горле.
Гусакова с ответами не торопили, об очной ставке с потерпевшим пока не заикались. Так, о житье в спецкомендатуре расспрашивали, о работе на «химии», на тарном складе.
– На таре? Тоже мне работа!
– Не понравилось?
– Ну. И на пиво не заработаешь.
– Тебе надо на коньяк в ресторане?
Молчит. Зряшная для него эта подначка: до ресторанного коньяка фантазия не поднимается, ему бы водки каждый день и где придется, в провонявшей ли квартире Гальки Черняхиной, на кладбище ли глубокой ночью.
Следователь больше слушал, сам в разговор не вступал: у Мельникова с подследственным контакт установился, пусть Мельников нащупывает истину.
– Видишь, Володя, опознал тебя потерпевший, – подошел Мельников к сути дела. – Есть еще и свидетели, можно провести второе опознание. Или достаточно одного, как считаешь?
– Мне без разницы. Делайте, сколь вам надо.
– Но ты признаешь, что седьмого апреля вы с Киряковым избили в лесу Мамедова?
– Опознал, значит, было.
– Кто еще участвовал в избиении?
– Вдвоем мы.
– Мамедов заявляет, трое били.
– Значит, втроем.
– Кто третий? Спрашиваю, кто третий там был? Игорь Корнев?
– Не знаю такого.
– Володя, ну что из тебя вытаскивать по слову! Расскажи лучше сам по порядку, как там получилось.
По порядку у Гусакова получилось так. К «России» они с Гирей приперлись тогда не в кино, а соображали, как бы выпить. Потому что одного пузырька на двоих мало. Думали, может, кто знакомый встренется, денег призанять – лучше без отдачи. Подходит какой-то хмырь. Прежде его встречать не доводилось. Говорит: «Одного тут мильтонского сексота поучить надо, бутылек ставлю». Сели в его машину. Какую? Хрен ее знает. Номер? Им не номер, а бутылка была нужна. Цвет? И цвет им до фени. Поехали за город. Где улица кончается, там налево свертка, по той свертке. На поляне машина стоит, два мужика права качают, друг дружку за глотки хватают. Который привез, он говорит: «Вон того, черного, сделайте». Ну, сделали. Пару раз по морде. Сели, уехали.
