За воротами оказался небольшой двор, снег на котором был убран настолько тщательно, что местами проглядывал асфальт. Двор был густо посыпан песком, и неприглядная смесь белого, черного и грязно-желтого производила унылое впечатление. Но зато дверь и пара гаражных ворот в стене здания из белого кирпича радовали глаз свежей краской, и даже плафон на единственном фонаре оказался целым. Возможно, впечатления не были бы столь противоречивыми, окажись во дворе знакомый мне «уазик» Трегубова.
Другого пути не было, и я, толкнув легко подавшуюся створку ворот, вошла во двор, направляясь к двери, на ходу обдумывая, как отрекомендоваться, если Аркадия здесь не окажется. И вовремя, как оказалось, пришла мне в голову благая мысль, потому что, едва я приблизилась к двери, она открылась и меня встретило существо, очень похожее и на бомжа, и на разнорабочего строительных профессий, которому не менее полугода не платили зарплату. Небольшого роста, хлипкого телосложения, с лысым теменем, но с заросшими густой, рыжей щетиной щеками. Мужичок был в кургузой телогрейке без пуговиц, в штанах с громадными пузырями на коленях, от которых, казалось, он передвигается вполуприсяди, и в громадных валенках, подшитых чем-то, напоминающим обрезки автопокрышек.
– Вы к кому, позвольте узнать?
В обращении его сквозила смесь почтения и неподдельного любопытства.
– Мне нужен Трегубов, – ответила я, останавливаясь от него метрах в трех.
Ветерок подул на меня, и я почувствовала такой запах псины, что захотелось предложить поменяться с ним местами. Да, теперь уж точно: я на псарне. Этакий аромат не может исходить от человеческого, пусть даже долгое время не мытого, тела.
– Он еще не приезжал, но обещал быть непременно. Вчера обещал. Что-нибудь еще?
Он смотрел на меня пристально такими горящими мужичьими голодными глазами, что захотелось отвернуться, узнать все поскорее и удалиться от этой мохнорылой образины.
– Когда он обещал быть? И как обещал, когда уезжал?
– Нет, сегодня, по телефону. А когда... Да с утра, наверное.
Хорошенькое дело! Время уже идет к обеду, а мое время съело рысканье по дорогам.
– А вы кто? – осведомился он до противности вкрадчиво.
– Я Татьяна Иванова. Передайте Аркадию мою визитку. Как появится, пусть позвонит на мой сотовый, если домашний не ответит.
– Как вы сказали, Иванова? – Мохнорылый торопливо шагнул в дверь, обернулся и пригласил: – Входите! Входите, входите! – настаивал он, видя мою нерешительность. – Для вас хозяин записку оставил.
Неожиданность этого сообщения заставила меня забыть об отвращении, в которое успела перерасти неприязнь к мохнорылому, и я шагнула следом.
В типичном гараже, где я очутилась, ничто не напоминало, что на дворе день. Здесь было почти темно, просторно и пусто – до гулкости. Но, насколько я смогла рассмотреть, чисто. Какое-то тряпье развешано по стенам. Каблучки моих сапог звонко цокали по мозаичным полам, рождая короткое эхо.
– Сюда, пожалуйста! – пригласил меня мужичок, скрываясь с глаз.
Комната оказалась под стать мохнорылому – тусклая, с мебелью грубой, ручной работы и телевизором, пристроенным на каких-то ящиках. Скверного качества изображение на экране сопровождалось тихим, гугнивым звуком.
– Сейчас! – суетился мохнорылый. – Вы присядьте. Да куда ж я ее...
Он торопливо ворошил мятые газеты, которыми был застелен стол, рылся в карманах, перетряхивал вытертые овчины на топчане и изредка, как виноватая собачонка, поглядывал на меня.
– Вот! – в его руке появился наконец клочок бумаги, и он со вздохом облегчения протянул его мне. – Это от Аркадия.
Более чем удивленная, я развернула листок, вырванный из ученической тетради, и увидела десяток кривых строчек, написанных торопливым, энергичным почерком.
«Татьяна! Я попал в неприятную историю, выпутаться из которой будет непросто. К сожалению, не удосужился узнать номер твоего телефона, поэтому в надежде на чудо, на то, что заскочишь сюда, передаю тебе через Сергея Ивановича записку. Не знаю, получится ли, но буду очень стараться заскочить к тебе этим вечером. К тому времени многое в моем положении уже прояснится. Возможно, мне понадобится твоя помощь, и в качестве сыщика тоже. Если ты мне в ней не откажешь, обязан буду по гроб жизни, без преувеличения. Оставь Сергею Ивановичу номер своего телефона. Он хоть и бичующий элемент, но человек обязательный и передаст мне номер, как только я позвоню или заеду. Надеюсь, что заехать еще удастся. И очень надеюсь, что твои поиски привели тебя на псарню и записка попала по назначению. Аркадий».
Я глянула на Сергея Ивановича, представленного мне таким необычным образом, и удивилась тому, как он изменился, пока я читала записку. Он сидел на топчане, сгорбившись, опустив голову, засунув ладони под бедра. Куда пропал голодный блеск в его глазах! Поглядывал на меня он теперь украдкой, с интересом и опасением. Все понятно. Записка наверняка изучена им вдоль и поперек.
Я молча протянула ему визитку. Он затолкал ее за пазуху и тут же проверил, попала ли она в предназначавшееся ей место.
– Вы читали? – тряхнула я листком.
– Что вы, как можно! – запротестовал было Сергей Иванович, но тут же сник и признался: – Конечно. Она же не запечатана.
Я пробежала глазами последнюю фразу: «Очень надеюсь, что твои поиски привели тебя на псарню».
Каков намек? А? Спасибо! Очень жаль, Аркадий, но на псарню привели меня не поиски Иллариона, а взятое на душу обязательство исполнить бандитское поручение. Этой фразой ты уже помогаешь мне, и помогаешь существенно. Интересно, как понял ее этот Сергей Иванович? И с должным ли вывертом понял он слово «сыщик»?
– И какого мнения вы, Сергей Иванович, по существу вопроса?
Я нарочно выразилась стилем милицейского протокола, чтобы посмотреть на реакцию «бичующего элемента».
– А что?
Его свято-простецкий вид не оставлял надежд на диалог, если продолжу в том же духе. Надо проще, но с напором...
– Записка писалась при вас?
– Да.
– Когда? В какое время это было?
– Вчера, поздно...
– Кто еще при этом присутствовал?
– Никого.
– В каком состоянии был Трегубов?
– Злой был, как всегда.
– Что говорил?
– Только то, что передать, мол, надо Татьяне Ивановой, когда она приедет, и узнать ее телефон.
– Еще?
– И ни слова об этом Стихарю.
– Стоп!
Поток вопросов ошеломил его, но отвечал Сергей Иванович связно, хоть и со страхом. Чего он боится? А может быть, кого?
– Почему Стихарю нельзя знать об этом?
Я даже присела рядом с ним на топчан, не побрезговав, хотя исходивший от него запах псины в комнате чувствовался намного сильнее, чем на воздухе. Он подвинулся и встал бы, не придержи я его за рукав телогрейки.
– Потому что Женечка обязательно доложит обо всем Генералу.
«Стоп! – скомандовала я уже себе самой. – Не вожделенная ли это „крыша“ засветилась генеральскими звездами?»
– Вы, Сергей Иванович, как к Трегубову относитесь? Только откровенно!
– Зачем вам? – мягко и с прежней робостью возмутился он. – Записку я передал, вашу визитку или номер телефона с нее передам тоже. А больше я ни при чем. Своя рубашка, знаете ли, ближе к телу.
Он тряхнул за полы телогрейку, встал, зашаркал валенками к телевизору и выдернул шнур из розетки.
– Трегубов просит в записке о помощи, вы же читали. Я хочу ему помочь, но не все знаю об обстоятельствах дела.
– А я тем более.
– Ой ли? – Я посмотрела так, что он поежился. – Тогда давайте о людях.
– Ну-у! – сразу как-то поскучнел он.
– Только о тех, кто вам известен, – поспешила я с разъяснением, чтобы не услышать отказа. – Начнем со Стихаря. Стихарь не является работником псарни. Так?
Возражений не последовало.
– Значит, он не подчиненный Аркадия Трегубова?
– Подчиненный? Вы что! – возмутился бич, но я не дала ему высказаться.
– Стихарь, Женечка, как вы его назвали, он человек Генерала?
– Ну разумеется!
– Как и Аркадий?
– Несомненно! Позвольте, а какое это имеет отношение?..
– А Илларион Борисов – ваш сосед? – продолжала я. Бич от неожиданности дернул головой, как от пощечины. – Из той же генеральской компании? Он тоже человек Генерала?
– Вот этого я не знаю. Какое мне дело до какого-то Борисова? И до Генерала тоже.
Кожа рыжих бледная от природы, и Сергей Иванович не являлся в этом отношении исключением. Но теперь его лицо приняло трупный, синюшный оттенок, потому что побледнело так, что больше некуда. Сверх всякой меры побледнел Сергей Иванович, всхлипнул на вдохе и оперся о стол обеими руками. Это называется перепугаться до дурноты.
Общеизвестно, что даже небольшая, трусливая собачонка, загнанная побоями в угол, с отчаянья способна пустить в ход зубы. Что мне здесь, мордобой, что ли, устраивать? Я не против такого метода получения информации и, грешным делом, прибегала к нему не раз, но сейчас время для этого еще не приспело. Потому что даже страх этого человека мне пока не понятен.
