Озадовский на какое-то мгновение задумался, потом зажал трубку в зубах, потянулся за спичечным коробком. Взяв его со стола, достал спичку, чиркнул. Держа ее на весу и глядя на колеблющийся язычок пламени, ответил:
— У книги не может быть только один сюжет. Так не бывает.
Климов смутился.
— Может, я коряво выразился…
— Ничего, я это к слову.
Прикуривая, Озадовский смежил веки, и стало видно, как дрожат его ресницы. Глубоко и жадно затянувшись, он выдохнул дым и откинулся в кресле.
Возникла небольшая пауза.
Климов заметил за ним привычку дожигать спичку до конца и в тот момент, когда он перехватил ее за сгоревшую, источенно-скрученную часть, изменил свой вопрос:
— Я хочу понять, кому она сейчас нужна? Ведь эта книга…
— Вы хотите сказать, книга прошлого?
— Да.
Черный, догоревший остов спички был опущен в пепельницу. Озадовский улыбнулся.
— Не бойтесь власти прошлого, каким бы оно ни было, оно вас не обманет, чего нельзя сказать о будущем и настоящем. Понимаете?
— В какой-то мере.
— Вот и хорошо. А книга… На чей-то взгляд, она не что иное, как средневековые поверья, ужасы и бредни, а при внимательном дотошном изучении становится понятно, что ужас берется из неизвестности.
— В каком смысле?
— Мы просто мало осведомлены о жизни вообще.
— В масштабе Вселенной?
— Если хотите, именно так. У нас до сих пор нет критериев, согласно которым можно отделить живую природу от мертвой.
— Совершенно?
— Совершенно.
— То есть ни идеалисты…
— Ни материалисты, — покачал головой Озадовский, — истины не знают. А эта книга, — он вынул изо рта дымящуюся трубку и, наклонившись вперед, в упор посмотрел на Климова, — дает ключ к распознаванию живой материи в любом загадочном явлении, а применительно к людскому бытию содержит тайные рецепты психогнозии…
— А что это такое?
— Особенные знания, благодаря которым используется психика другого человека.
— В своих целях?
— Да.
Сказано это было с такой гипнотической силой, что Климова пробрал холодный озноб. И почему-то страшно потянуло оглянуться. Он еле справился с этим желанием. С этим своим… Своим? А может быть, как раз наоборот? И что я потеряю, если оглянусь? — Мысли его стали путаться. — Возьму и оглянусь. Что здесь такого? Мало ли причин. Не все ведь поддается точному определению…
От внутренней борьбы у него пот холодный потек меж лопаток. Чушь какая-то!
И чья-то властная настойчивая сила повернула его голову назад.
Стены, отделявшие библиотеку от кухни, исчезли, их не было, да и кухни в ее обычном понимании не существовало… В воздухе висели два стакана с торчащими в них мельхиоровыми ложечками, сахарница… блюдце с сервелатом… Красивый букет хризантем в хрустальной вазе. Цветы крупные, просто огромные, неизъяснимо чудные… А за ними, во дворе кооперативного дома злобно орали, взмахивая крыльями и задиристо наскакивая друг на дружку, береговые чайки, собиравшиеся по утрам возле мусорных ящиков. Дождь перестал. В лужах сверкало солнце, и растленно-хамские глаза ангорской кошки, сидевшей на лавочке возле подъезда, в котором жил Иннокентий Саввович, презрительно сощурились при виде Климова… Это уже было слишком! Он резко повернулся, и та, мяукнув, спрыгнула на землю. Видит Бог, сделала она — а может, это кот? — тогда сделал он это с какой-то гнусной сутенерской улыбочкой… Климов заозирался: какое утро? Откуда солнце? Уже, наверное, полдень… Что с ним происходит? Ничего… Он просто должен ехать в психбольницу… Бзик, заскок… Не выспался как следует. Банальнейшее переутомление…
«Кто много видит, тех стремятся ослепить».
Чей это голос?
Климов яростно потер виски. — Очнулись?
Хозяин дома сидел в той же позе, держа дымящуюся трубку в руке и резко подавшись вперед, но участливый тон вопроса не мог скрыть торжествующей окраски голоса, словно профессорского сердца коснулась никому не ведомая радость.
— Наваждение какое-то, — слабо усмехнулся Климов, хотя намеревался сделать вид, что ничего особенного не произошло. Так, незначительное головокружение по типу гипогликемии.
— Впечатляет, правда?
По всей видимости, это была старая, испытанная шутка. И реакция гостя пришлась по душе хозяину дома. Но Озадовский опроверг его догадку:
— Наша работа почти всегда экспромт. Впрочем, как и ваша, наверно.
Климову показалось, что он всецело находится в чужой власти. И это вполне понятно: профессор всю свою жизнь изучал магию и медицину. Что ему чья-то воля, если он умеет ею управлять. И как только Климов пришел к такому выводу, из кухни пахнуло душистой среднеазиатской дыней, а на столе вместо пепельницы появилась роскошная ваза с крупным виноградом.
— Угощайтесь, пожалуйста. Климов отрицательно помотал головой.
— Спасибо, не хочу.
— А что же вы хотите?
— Ничего.
— Неправда. Вы пришли, чтобы узнать, кто убирает дом и кто готовит мне еду. Я не ошибся?
— Нет.
Ваза с виноградом исчезла, но запах дыни ощущался явно. Климову впервые стало страшно. Теперь не он, его допрашивали. Четко, жестко, деловито.
Поглощенный мыслью о том, что он стал жертвой изощренного гипноза, Климов сделал над собой усилие и попытался встать, но рука Озадовского мягко, властно, успокаивающе легла на его плечо.
«Когда он успел встать?» — подневольно изумился Климов, и то обстоятельство, что собственное тело и мысли неподвластны ему, подействовало на него удручающе.
— Вы когда-нибудь пробовали повесить кошку? — Хозяин дома испытующе смотрел в его глаза и ждал ответа.
— Нет.
— А я вот знаю. Неимоверно трудно. Чувство надвигающейся смерти озлобляет кошку, и она загодя бросается на вас. Не убегает, нет, как прочее зверье, а целит выцарапать глаза… Не говоря уже о том, что она с сатанинской ловкостью высвобождает голову из петли, как ее ни вешай.
— Это вы к чему?
— А к тому, — запах табака и хризантем вытеснил из комнаты безумный запах дыни, — что человек, укравший мою книгу…
— Чует смерть?
Климов и не заметил, как к нему возвратилось сознание. Хозяин дома сидел в своем кресле, покуривая трубку, и в его взгляде не было ничего сверхъестественного, потустороннего.
— Вы угадали: чует. Мало того, человек, укравший мою книгу, способен убить.
— Кого-нибудь подозреваете?
Наступил тот момент, ради которого он и пришел к Озадовскому.
— Трудно сказать.
(Чего он темнит?)
— И все-таки.
— Однажды, — Озадовский покрутил на столе панцирь краба, — я имел неосторожность пригласить к себе сотрудников… Был какой-то юбилей, уже не помню… в общем, кафедральные работники пришли ко мне домой… Ах, да! — оставил он в покое пепельницу, — в Лондоне издали мою монографию… И моя жена…
— Это в каком году? — с назойливым любопытством тупицы спросил Климов, и Озадовский поморщился:
— Дайте подумать. Чтобы не ввести вас в заблуждение… Семь лет назад.
— И ваша жена…
— И моя жена похвасталась редчайшей книгой.
— «Магией и медициной».
— Да.
— И ее секретами? — уточняюще задал еще один вопрос Климов и погладил ручку кресла.
— К несчастью.
Голос Озадовского заметно потускнел.
Записав фамилии сотрудников, приходивших к Иннокентию Саввовичу на торжественный ужин, Климов отметил для себя Задереева и не преминул поинтересоваться, почему стоматолог оказался среди психиатров?
Озадовский смущенно кашлянул, прикусил чубук трубки, которая давно погасла. После короткого молчания ответил:
— Видите ли, он в то время делал «мост» моей жене, ставил корневые протезы, коронки… Зубы у нее были плохие, ну и…
— Понимаю.
— С тех пор я никого к себе не приглашал.
Климов не поверил.
— Так-таки и никого?
Придвинув к себе пепельницу, Озадовский снова покрутил ее.
— Пожалуй, приходил… Семен Петрович.
— Кто такой?
— Лифтер… Помочь расставить мебель. Кстати, эти полки делал он…
— Хороший мастер, — оценил его работу Климов. Книжные тома подписных изданий стройными рядами помещались на искусно сделанных полках темного дерева.
— Заметьте, все под старину.
Климов кивнул. Замок профессорской квартиры открыли настолько тщательно подогнанным ключом, что эксперты в один голос утверждали о совершенном дубликате. И тот, кто его изготовил, имел золотые руки.
В прихожей, собираясь уходить, Климов небрежно спросил:
— А почему, когда я оглянулся, я не видел стен, да и вообще… Там было утро, солнце, все такое крупное?
— А кошка, кошка вам понравилась?
— Ужаснейшая тварь! И этот взгляд… какой-то…
— Хамский?
— Да.
— И дьявольски порочный?
— Близко к этому.
