А дальше ничего существенного не происходит. Подходят двое в черных свитерах и просят закурить. Я, естественно, отказываю им в любезной просьбе, поскольку не курю.
— Ну и хрен из того, что ты не куришь. — Тот, который повыше и худощавый, садится рядом. Можно, конечно, сказать ему, что он выражается абсолютно безграмотно и бессвязно, но я молчу. Нехорошо учить старших. Второй, помоложе, крепыш, мой ровесник, стоит напротив, за спину не заходит.
— Кузнецов, — говорит он, — ты с Викой объяснился?
Я киваю головой.
— Ты понял, что тебе больше не надо с ней встречаться?
— То, что я понял, касается только меня. Меня и того, кто вас сюда послал.
Интересно, думаю, выдержит ли моя челюсть прямой удар? И что это они переговоры со мной затевают? Получили приказ действовать дипломатическим путем? Расшевелить их надо, разогреть, пусть сообразят, что не с мальчиком зеленым дело имеют. А может, как раз это сообразили и потому такие нерешительные?
— Кузнецов, — говорит сидящий рядом, — не будь идиотом. Ты что, кулаками хочешь кому-то что-то доказать? Еще на дуэль вызови! Сказано, не суйся, значит, не суйся.
— А ваш хозяин почему сам мне этого сказать не хочет?
— Поезжай к нему на Филипповскую, шестнадцать и спроси.
Это бросает реплику молодой и, поймав осуждающий взгляд товарища, тут же оправдывается:
— Чего такого? Думаешь, ему телка не рассказала еще?
— Поеду и спрошу, — говорю я. — А до этого буду считать, что никакого разговора с вами не было.
— Долбанутый! — Это опять младший. — Ради тебя же стараемся. Тебе что, баб мало? Скажи, найдем. Упрямишься — хрен из того. Бить не будем, но ты потом сам ныть станешь: лучше бы, мол, побили. И вообще, соображай, с кем дело имеешь.
Я встал со скамейки и не спеша направился к дому. Шел как рысь, напрягая шкуру, стараясь предвидеть действия тех, кто умеет ходить в ногу. Если услышу шаги, отпрыгну влево, развернусь…
Шагов не было. У края сквера я оглянулся. В темноте горели две сигаретные точки.
Нельзя сказать, что ночь я не спал, ожидая пакостей со стороны людей Белакова, — спал, но тревожно, неспокойно. Однако ничего не произошло, даже телефон не звонил, хотя я предполагал, что именно по телефону последует очередное предупреждение. Утро тоже началось ласковым солнышком в чистое оконце. Ну и правильно: станет государственный муж из-за любовницы поднимать бурю в стакане. Не дай Бог, брызги долетят до его чистого мундира. И потом, дело не только во мне, он ведь уже знает, что Вика его терпеть не может, следовательно, надо просто находить себе другие утехи. Это логично!
С такой мыслью я полез под прохладный душ, потом оделся и побежал в магазин. Мой традиционный завтрак — яичница, кефир и булочка. Очередь за хлебом, очередь в молочный, дорога туда и обратно — все это отнимает около получаса. И вот я снова переступаю порог своего жилища.
Стол лежит на боку, его полированная поверхность залита чем-то синим тушью или чернилами. Атлас старых бабушкиных стульев порезан, матрац и одеяло на кровати тоже исполосованы. У телефона нет больше трубки. В ванной хлещет горячая вода, и закрыть ее невозможно, вентили разбиты. Все стены в желтых потоках битых яиц. Ну и ладно, яичницы все равно не хочется, аппетит пропал.
Стоит ли наводить сейчас порядок? Я решаю, что не стоит. Наведу, выйду из дому — и все может повториться. А выйти мне надо: заглянуть в автомастерскую и решить вопрос о дальнейшем сотрудничестве с фирмой кошечки Зои. Думаю, это отнимет часа три. К обеду вернусь и тогда уже начну чистить и штопать…
Прохожу мимо отделения милиции, Кукушкин окликает меня с крыльца:
— Кузнецов, ты не забыл мое предложение? На новую машину посажу.
— Я еще думаю.
35
Зоя, конечно, не в мастерской, а дома: что ей делать среди железок? Звоню, договариваюсь о встрече через час и, пока есть время, все-таки готовлю себе завтрак: бутерброды с кофе. Запасов в холодильнике мало, об этом тоже надо при встрече сказать хозяйке.
Подходит механик Николай:
— Маляр, ты чего загораешь? У тебя дел — невпроворот: у двух «Волжанок» разбиты дверцы, у «тойоты» смято крыло, джипу разбили зад…
Ни вчера, ни сегодня не было клиентов, которым надо перекрасить машины. Может, угонщики находили контакт лично с Падунцом, а после его смерти не знают, к кому обратиться? А может, новую «крышу» нашли? И оставят в покое людей в классной униформе с инициалами Федора Савельевича? За начальника осталась женщина, а она ненадежный партнер…
Вот она, передо мной. Никаких голых коленок и флирта, строгий деловой стиль: синий костюм, темный платочек в кармашке — видно, знак траура, уже глаза не кошечки, а львицы. Коньяк? Нет. Кофе? Спасибо, только что… Обязательная прелюдия серьезного разговора.
— Нужна достойная замена Падунцу.
Резковатый переход от прелюдии к главной теме. Мягче было бы, если бы уста Зои назвали покойного по имени-отчеству, все-таки не чужие же они были друг другу.
— Я так понимаю, что вакансия предлагается мне?
— Именно потому тебе, что ты все понимаешь.
— Какие конкретно функции Падунца будут возложены на меня?
Мы сидим с ней на кухне, я — спиной к двери, ведущей в коридор. Почему-то был уверен, что в квартире кроме нас никого, и потому вздрогнул, услышав сзади мужской голос:
— Если хочешь, даже супружеские. Зоя, кстати, совсем не против.
Зоя наконец-то окончательно сменяет маску деловой начальницы на хищную улыбку львицы во время течки — даже ногами при этом сучит — и делает лапкой светский жест:
— Вы знакомы? — Лапка направлена на Толика, хозяина серого «вольво» и белокурой Эммы.
— Знакомы, знакомы. — Толик присаживается рядом с львицей, ни тени улыбки на лице. — Ты деловой человек, Кузнецов, конкретный. Потому четко спрашивай, что тебя интересует, и получишь такие же четкие ответы.
Первый вопрос вертится на языке: а какое твое собачье дело до моих обязанностей? Но я понимаю: раз он здесь, раз задает тон разговору, значит, имеет на то право. И потому я начинаю со второго вопроса:
— Мой распорядок дня?
— Ты будешь выполнять только самые сложные заказы, только тех клиентов, которые обратятся к тебе от моего имени. Думаю, в неделю таких заказов будет один-два, не больше. Еще ты будешь совершать рабочие поездки с Зоей, со мной, сам. В разное время суток. Но я не думаю, что нагрузки будут большие: три-четыре часа в сутки. Характер поездок… Впрочем, это неважно. Важно другое. Получать будешь полторы тысячи долларов в месяц, плюс премиальные, плюс Зоя.
О, Господи, из уст Толика я услышал пока единственную шутку, но зато какую скверную! Надо сменить тему, а то Зоя уже потирает ладошки: как бы она не восприняла слова этого человека как руководство к действию.
— И все-таки: характер поездок? За этим никакого криминала?
Выражение лица Толика ни капельки не изменилось, голос все тот же ровный, ленивый:
— С точки зрения ментов — сплошной криминал. Иногда будешь перевозить деньги, иногда — людей, иногда — кое-какой товар. Сам понимаешь, хорошие деньги просто так не даются.
Деньги действительно хорошие, о таких и не мечтал никогда.
— Значит, за эту цену я продаю себя с потрохами? Мне могут пришить соучастие в чем угодно: вез, передавал, брал…
— Молодец, соображаешь.
— До свидания!
— Да нет, расставаться пока не будем, лучше поторгуемся. Я могу набавить, до половины. И потом, что тоже немаловажно, ты всегда будешь чувствовать нашу защиту, если появятся проблемы.
Ничего себе! Это он что же, о Вике? Или я ищу смысл в его фразах там, где его и не надо искать?
— Одного не пойму: почему вы именно мне предлагаете? Полно людей, которых не надо упрашивать…
— Не жеманничай, Гнусавый, не строй из себя целочку. Криминала он, видите ли, испугался! А кто ювелирный магазин брал? Кто помогал машины «переодевать»? Свидетели могут показать, при необходимости, конечно, что ты за это брал наличные… Есть за тобой грешки и покруче, не так ли?
Толик сузил глаза, вытащил из кармана золотую цепочку и вновь, как я уже видел раньше, закрутил ее на пальце.
— Не бери на испуг, это несерьезно.
— Ну вот. А ты спрашиваешь, почему тебе предлагаем место Падунца? Потому и предлагаем, что ты не из пугливых. Умный и не трус. Такие кадры в цене.
— Поэтому работу я сам себе найду! На хлеб будет хватать, а большего мне пока не надо.
— А меньшего? Срок мотать не хочешь? Я ведь не шучу, напоминая о твоих крутых грешках. Ты же человека убил, того, кто тебя пригрел и обласкал. Падунца убил!
Вот тут я обалдел. Я хлопал глазами, глядя на лица Зои и Толика, и никак не мог врубиться, о чем это повел речь собеседник.
— Хочешь, расскажу, как все произошло?
Я лишь облизал пересохшие губы.
— Ты прятал кое-какие драгоценности у старухи-соседки, но та, благочестивая и праведная, стала подозревать, что они ворованные. И ты решил, что ее надо убрать, лучше всего — чужими руками, и потому вступил в сговор с Падунцом. Ему ты рассказал, где и что у старухи лежит, посоветовал захватить и шкатулку — для отвода глаз. Сели вы в один прекрасный вечер на его «японца», доехали до сквера. Падунец потопал к дому, а рядышком с тобой остановилась еще одна машина, «Таврия» твоего дружка. Падунец убил бабку, прихватил чемоданчик с драгоценностями и шкатулку, выбежал из дому, и тут ты его шлепнул меж глаз, забрал вещички, сел к Блину и умчался, как говорят, во мрак. Потом оставил поживу дружку и налегке зашагал домой. Но ты даже допустить не мог, что мы, по чистой случайности, соучастника твоего накрыли, и он раскололся.
