— Не надо никого звать, деточка, не продлевай моих мучений. Мне недолго осталось, да и пожила достаточно.
Я хотела возразить, но она снова сделала нетерпеливый жест:
— Никите придется выполнить свое обещание и похоронить меня за свой счет. У меня пропали бриллиантовые сережки. Те самые, помнишь?
Еще бы не помнить! Фамильные драгоценности Лоскутовых, похоже, приносили несчастье. Я посмотрела в глаза Лидии Эдуардовне, и мы поняли друг друга:
— Не поднимай шума, деточка. Я почти год их не доставала из шкатулки. А вчера вечером вдруг решила посмотреть…
Я посмотрела на тумбочку около кровати. «Шкатулка», то есть жестяная коробка из-под печенья, стояла там открытой. И в ней среди нищенских безделушек и документов лежала… пачка снотворного.
— Не говори ему ничего. Намек поняла, но греха на душу не возьму. Умру своей смертью. Икону возьми себе. Все. Оставь меня.
Последняя фраза была сказана так твердо, что я машинально подчинилась. И только минут пятнадцать спустя до меня дошло, что надо что-то делать, а не потакать старческим причудам. Серьги я из Никиты выну, хватит с меня его фокусов, и все наладится. Я вернулась к «баронессе». Но опоздала: она уже не дышала. Ирина сказала бы: «Проклятая квартира!» Но при чем тут квартира?
Слава воспринял мой рассказ скептически:
— Старуха где-нибудь их потеряла и забыла. Или отдала кому-нибудь. Не станет Никита красть драгоценности у бабки. Не его стиль.
— А колечко?
— Колечко, согласись, он выманил, а не украл. Так что не переживай, малыш. В конце концов она же была очень старая. Отмучилась.
Конечно, он меня не убедил, но Никите я ничего не сказала. Мне вообще не хотелось с ним разговаривать. Ни его деятельное участие в организации похорон, ни те немалые деньги, которые он за это заплатил, меня не смягчили. За такие серьги можно было похоронить десяток старушек, да еще осталось бы кое-что на жизнь.
Но и порывать отношения с соседом было страшно. Тогда я действительно оставалась совершенно одна. Я зависела от Никиты целиком и полностью, а если не от него, то от Наташи, которая, стремясь угодить своему возлюбленному, и продукты для меня покупала, и помогала справляться с другими бытовыми сложностями. На меня ей, естественно, было наплевать, но так велел Никита. А то, чего хотел ее драгоценный Никита, было законом и не подлежало даже обсуждению. Вторая женщина — милая, добрая, умная, заслуживающая гораздо большего — на моих глазах превратилась в покорную, влюбленную рабыню этого пижона. Я могла только поражаться: что они в нем находят?
А он делал все, что хотел. Например, строго-настрого запретил Наташе подходить к телефону. Звонить самой — пожалуйста, отвечать на звонки — ни в коем случае. Даже если его не было дома сутками, телефонную трубку могла снимать только я. И неудивительно: после полугода абсолютной идиллии начались неизбежные у Никиты штучки: мнимые командировки, работа по ночам и даже встречи с женщинами прямо у нас в квартире, когда Наташа была на работе. Меня просто распирало от возмущения — она терпела. Хотя разговора о женитьбе уже и не заходило. На что она надеялась, один Бог знает.
Все чаще, выбираясь поздним вечером на кухню за водой или чем-нибудь еще, я заставала одну и ту же картину: Наташа сидела за столом и раскладывала пасьянс. Один и тот же, до бесконечности, как автомат. И один и тот же вопрос был в ее глазах, когда она поворачивалась ко мне.
Я качала головой. Нет, он не звонил. И она возвращалась к своему механическому занятию. Почему в кухне? Потому что комната была слишком далеко от входной двери, и там она не слышала шагов на лестнице, звука ключа, поворачивающегося в замке. А здесь все было слышно.
Никита злился, заставая ее там ночью, устраивал скандалы — ничего не помогало. Тогда он запретил ей раскладывать на кухне пасьянсы. Нарушить запрет она, естественно, не могла, поэтому стала сидеть в темноте у входной двери и ждать его там. А услышав знакомые шаги, бежала в комнату, ложилась в постель и притворялась спящей. Чтобы все выглядело правдоподобно, в прихожей она сидела в одной ночной рубашке. Кончилось это, разумеется, воспалением легких и больницей. Навещал ее там время от времени отнюдь не Никита, а Слава, который Наташу искренне жалел. Я даже не ревновала.
Вернулась Наташа из больницы на два дня раньше, чем ожидалось. Не пустить ее в квартиру я, естественно, не могла. Хотя прекрасно знала, что лучше бы мне этого не делать: Никита был дома и, разумеется, не один. А по Славиной версии, за три дня до этого изложенной им Наташе, ее возлюбленный срочно уехал в командировку.
Я услышала только ее короткий, какой-то заячий вскрик. И тут же она, в чем пришла, не выпуская из рук сумки, пробежала мимо меня на лестницу. Спустилась на один пролет вниз, повернула обратно и снова вошла в квартиру. Но это уже была другая женщина, с совершенно безумным лицом. Она бросила сумку на пол, вбежала в кухню и тут же стремительно бросилась в спальню Никиты.
Я открыла рот, но не смогла издать ни звука. Мне стало безумно страшно, как тогда, когда Никита признался мне в своем косвенном участии в гибели Елены Николаевны. Я даже не могла заставить себя двинуться к той комнате, куда ворвалась Наташа, меня словно парализовало. И тут я услышала крик — не Наташи, а той девицы, которая ночевала у Никиты. Она кричала страшно, даже не кричала — выла. А сам Никита выскочил из комнаты полуголый и бросился к телефону…
«Скорая» и милиция приехали почти одновременно по слишком хорошо знакомому адресу. В одну машину погрузили случайную подругу Никиты, которую Наташа ударила кухонным ножом в спину. Она была жива, но без сознания. Никита отделался дешево — нож только скользнул ему по груди, оставив, правда, весьма болезненную царапину. Третий же удар ножом Наташа оставила для себя — и не промахнулась. Как потом прокомментировала это Ирина, которой я, разумеется, все рассказала по телефону: «В сердце попасть очень легко, если оно болит». И, разумеется, добавила свое любимое определение нашей с ней когда-то общей квартиры. И на этот раз мне почему-то не захотелось ей возражать.
После этого события Слава провел у нас трое суток, поскольку Никита был совершенно невменяем. До сих пор его забавы с женщинами проходили не только безнаказанно, но и бескровно. Но — «повадился кувшин по воду ходить, тут ему и голову сложить», — сказала бы Лидия Эдуардовна, доживи она до этого времени. В эти бесконечные трое суток, сидя около Никиты, мы со Славой не один раз выразили надежду, что уж теперь-то его друг и мой сосед хоть немного остепенится и перестанет доводить число своих женщин до второй тысячи с такой безумной скоростью.
К сожалению, мы оба ошиблись и на этот раз. Потому что не догадывались о том, что нас ждет в ближайшем будущем.
Глава 10. Превратности любви
В январе, сразу после рождественских праздников, в квартиру позвонили. Я была дома одна и потащилась отпирать дверь, проклиная Никиту за то, что он сделал из квартиры проходной двор. Но, справившись с замком, я решила, что ошиблись дверью. На лестничной площадке стояла такая дама, каких не бывало даже у великого знатока женщин Никиты. В собольей шубе, немыслимой красоты сапогах на высоком и тонком каблуке и с роскошной сумкой через плечо. У ног дамы стояли два чемоданы, тоже не из дешевых, а за нею маячила мужская фигура. Как потом выяснилось — шофера.
— Здравствуй, Регина, — сказала дама, — ты совершенно не изменилась. Не узнаешь?
И тут я узнала свою бывшую соседку Верочку Сергееву, ставшую по безумно-благотворительной прихоти Семена Френкеля его женой и уехавшей с ним и с его родителями из России. Но вместо прежней юной и чуть вульгарной красотки вернулась ухоженная, уверенная в себе молодая красавица. Пребывание в цивилизованных странах явно пошло ей на пользу.
— Надеюсь, мою комнату не заняли? — как ни в чем не бывало осведомилась она, жестом указав шоферу внести чемоданы. — Ни от подданства, ни от жилплощади я не отказывалась, так что решила обойтись без гостиницы. Ностальгия, наверное. Потянуло в этот сарай — и все тут.
Я, наконец, обрела дар речи:
— Вера, как ты изменилась! Я бы тебя первая ни за что не узнала. Как у нас говорится, богатая будешь. Впрочем…
Верочка довольно рассмеялась:
— Я и сейчас не жалуюсь. Комната-то действительно свободна?
— Нас в квартире вообще двое осталось — бывший муж Ирины да я. Так что можешь даже выбирать, где… поменьше грязи. Сказать «где почище» не могу: мой сосед уборку делает только по настроению и в жилых помещениях. Остальное…
Я махнула рукой. Впрочем, Вера все и так видела: пыльную лампочку без абажура в коридоре, затоптанный пол, захламленные углы. Она заглянула в свою комнату, где на потолке сохранились темные разводы от протечки, потом в комнату Френкелей, так и оставшуюся с проломанным полом. Увиденное ее мало устроило, зато комната Елены Николаевны, где Никита оборудовал себе что-то вроде кабинета и где обычно ночевал Слава, если задерживался допоздна, понравилась:
