А здесь, на аэродроме, – полно симпатичных парней. Свежий воздух, бутерброды с дешевой колбаской кажутся по морозцу восхитительным деликатесом. И адреналин тут выдают в любых порциях – почти забесплатно.
…После первого прыжка – как он прошел, обе со страху почти и не запомнили – Катя и Валя встретились в столовке. И единогласно решили: они остаются на аэродроме. Им обеим тут нравится.
С тех пор прошло два года. Девушки сделали по две сотни прыжков, дослужились до «крыльев» – спортивных парашютов, в сравнении с которыми «дубы» были просто колодами. Перезнакомились абсолютно со всей аэродромной публикой. Пережили по нескольку романов со спортсменами и даже с инструкторами. И продолжали ездить сюда каждые выходные. Пусть на работе аврал, пусть простуда или зачет в институте – несмотря ни на что, каждую пятницу они встречались в электричке, несущейся к подмосковному Чехову. Им нравилось отдыхать здесь. Одно плохо – добираться далеко и неудобно.
Выйти бы побыстрее из морозного леса, устроиться в гостиницу, хлебнуть чайку. Валентина, укутанная в драный пуховик и обутая в порыжевшие от старости сапоги, шагала сосредоточенно и молча. Видно было, что она побаивается их поздней лесной прогулки и сердится на Катю – из-за нее им пришлось выехать так поздно.
Катино воображение разыгралось. Она представила Валю – элегантную секретаршу в строгом сером костюме, с блокнотом в холеных руках, стенографирующую ответственные переговоры. Бизнесмены восхищенно поглядывают на сноровистую, строгую Валентину и строят ей глазки. Но знакомиться не пытаются – уж больно строг хозяин кабинета, Валин шеф.
Наконец переговоры закончены. Босс, солидный бородатый дядечка, прощается с деловыми партнерами, устало откидывается в кожаном кресле и вопрошает:
– Ну что, Валечка, конец неделе? Может, отметим это? Посидим где-нибудь в ресторанчике?
А Валя опускает глаза и отвечает:
– Извините, не могу. Спешу на аэродром.
Эта картина в Катином воображении вышла такой ясной, что она немедленно спросила подругу:
– Валь! А твой шеф знает, что ты прыгаешь?
– Да ты что?! Страшный секрет. По выходным я вроде бы сижу дома и повышаю квалификацию. Учу английский, практикуюсь в машинописи. Верит, дурачок, – снисходительно сказала Валя. – А однажды, представь, у нас прием был. Так хозяин коньячку надрался и стал рассказывать, как он один раз в армии с парашютом прыгал. Описывает – ну, как обычно «чайники» рассказывают – самолет, высота немереная, и он такой смелый и крутой… И все на меня поглядывает – восхитись, мол. Я еле сдержалась, честное слово!
– Ну и сказала бы ему! Сколько там у тебя прыжков? Двести с хвостиком?
– Не, зачем. Пусть уж. Королем себя чувствует.
Катя вздыхает. Она немного завидует Вале – как у той только получается держать все в секрете? Кате этого не дано. Все ее друзья, и преподаватели в институте, и соседи знают о том, что Калашникова – девушка необычная. Экстремальная. У нее есть хобби: по выходным она прыгает с парашютом.
Катиным друзьям и поклонникам, впервые приходящим в дом, немедленно демонстрируется альбом с парашютными фотографиями. И к семинарам, которые проходят по понедельникам, Калашникова принципиально не готовится – всегда можно сказать преподавателю, что в выходные пришлось задержаться на аэродроме. Катя даже маникюром себя не утруждает – а на замечания однокурсниц отвечает: «Зачем мне когти? С ними разве парашют уложишь?» И девчонки – рожденные ползать, не летать – кривятся, усмехаются, но примолкают…
Валя же, наоборот, держит свои парашютные подвиги в секрете. По воскресеньям, вернувшись с аэродрома, она весь вечер борется с последствиями прыжков: наносит увлажняющую маску на обветренное лицо, делает питательную ванночку для рук и приводит в порядок ногти. И в понедельник появляется на работе – строгой и ухоженной секретаршей.
…От автобусной остановки до аэродрома – два километра пешком. В темноте, по морозцу, да с тяжелыми сумками (еда, сменная одежда, немного спиртного) – идти минут сорок. Девушки минуют сонного вахтера у железных полуоткрытых ворот около полуночи. Оказавшись на родной территории аэродрома, Валя сразу оживает: «Ф-фу, добрались!» Здесь бояться некого – все свое, все знакомое. Светится уютными огоньками Желтая казарма, из столовки доносится пение: поварихам только повод дай чего-нибудь попраздновать. Самолеты, переставленные с шасси на лыжи, смотрятся в ночном сумраке причудливыми огромными птицами.
Холодная загородная ночь загнала всех в тепло. На улице – ни души. Одиноко раскачивается на ветру фонарь перед входом в гостиницу, призывая тех, кто пока еще на улице, поскорее зайти в уютное тепло.
По радио только что спели Гимн Советского Союза – пробило полночь. Но гостиница, уродливое трехэтажное здание, еще далеко не спит. За освещенными окнами угадываются веселые компании – наигрывают на гитаре, смеются, звенят стаканами. В гостинице все перемешались. В крошечных двухместных комнатах живут и спортсмены, и инструкторы, и даже сам начальник аэроклуба – его апартаменты, обшитые деревом, находятся на последнем, третьем этаже. Кстати, именно из-за такого соседства комнаты на третьем этаже особо не котируются – как веселиться, когда в любую минуту на пороге может объявиться разгневанный сонный начальник? А отбой – в одиннадцать вечера – официально еще никто не отменял…
Разумеется, все хорошие комнаты уже расхватали. Осталась единственная – по соседству с резиденцией начальника аэроклуба.
– Блин, там кровати двухэтажные, – вспоминает Катя. – И умывальника нет. И начальство за стенкой…
– Не хотите – идите в казарму, – комендантша явно устала выслушивать претензии спортсменов.
Катя и Валя переглядываются. В казарму идти не хочется – за рабочую неделю обе устали, а в казарме еще никому не удавалось толком выспаться.
– Ладно уж… а шеф у себя?
– Только что пришедши, – докладывает комендантша. – Так что без шума, сами понимаете…
– Ну и фиг с ним. Сразу спать ляжем, – решает Валентина.
Катя не возражает. Они еще успеют наобщаться-навеселиться. Впереди – два шальных, беспечных, экстремальных парашютных выходных…
Так называемая Желтая казарма уже год как считалась на аэродроме закрытой и списанной. Были составлены десятки актов: мол, здание старое, ветхое и пожароопасное. Всем спортсменам предложено перебраться в гостиницу – то есть в бывшее общежитие для летного состава. В гостинице – лафа: комнаты на двоих, вода в кране не замерзает и даже туалеты на этаже – не надо до ветру бегать по сугробам. Но выкладывать кровные двадцать рубчиков за одну ночевку! За двадцать рубчиков – полтора прыжка можно сделать.
Да и веселей в Желтой казарме. В каждой комнате по десять кроватей – значит, человек тридцать может набиться. Байки, анекдоты, хохот. Песни под гитару. Водочка. И никакой инструктор не придет ворчать «за нарушение режима».
Раньше, при коммунизме, инструктора являлись в двадцать три ноль-ноль проверять отбой. А потом еще – через час-другой – выходили караулить под окнами: не раздастся ли взрыв хохота, не выскочит ли на улицу перебравший водочки спортсмен. А теперь подходит пора капитализма. Инструктора попрятались в своей теплой гостинице и сидят, считают, сколько они с каждого прыжка заработают. Ну, а спортсмены проводят ночь как им угодно.
– Го-ошик, не спи!
Гошу треплет за рукав Мэри.
Мэри, она же Маша Маркелова, – староста Желтой казармы.
Сейчас Маше уже двадцать шесть – а выглядит она лучше иных молодых спортсменок. И ведет себя бесшабашнее. И смеется заразительней.
Щечки горят, шерстяная кофта распахнута, под тонкой футболкой вздымается грудь. Машенька многозначительно демонстрирует свой пустой стакан.
– Ого, Мэри! Скоро мужиков перепьет! – замечает кто-то.
Машенька тут же окрысивается:
– Чего ты тут вякаешь! – И добавляет презрительно: – Перворазник!
В комнате дружно хохочут. Перворазник – тот, кто Прыгает Первый Раз, – на аэродроме самое обидное слово. Перворазники считаются никчемными, трусливыми маменькиными сынками. У них конфисковывают еду и теплые вещи. И лишают их права голоса. Любой спортсмен проходит через стадию «перворазничества». Тут уж ничего не попишешь, такой закон. Вроде дедовщины в армии, только поспокойней, без всяких унижений и мордобоя. Зато чем больше у тебя прыжков – тем больше привилегий. И тем больше шансов сохранить упакованную мамой колбасу.
Машенька еще застала аэродромный социализм – бесплатные прыжки и питание, субботники, зубрежку матчасти, всевластие инструкторов. Злые языки говорили, что она получила парашют-«крыло», самый прогрессивный купол, первой из всей своей группы – потому что дружила с Котом, начальником склада и большим охотником до девчонок. Рассказывали, что Кот всем предлагал: «Сначала стелю «крыло» на полу, ну, ты поняла…, а потом – отдаю его тебе». Вот Маша, говорили, и согласилась. Хотя сама она убеждала, что Кота ненавидит лютой ненавистью и, естественно, ничего у нее с ним не было. А «крыло» она получила как лучшая, самая опытная парашютистка… Да кто теперь разберется, дела давно минувших дней…
